Глава IV. Позднетюркское время
2. Кимако-кыпчакское объединение. Сросткинская культура (с. 103-118)


Самым поздним государственным образованием на севере Центральной Азии в древнетюркскую эпоху было объединение кимако-кыпчакских племён (государство кимаков) с центром на Иртыше.

Известно, что оно сложилось в IX в. и в него первоначально входило семь племён: имак (йемек), ими (эймюр), байандур, татар, ланиказ, аджлад и кыпчак (Бартольд, 1973, с. 43). Основным в кимакской федерации было тюркоязычное племя янь-
(103/104)
мо, очевидно, одно из телеских племён, родственное чеби, ранее входившее в состав Западнотюркского каганата (Грумм-Гржимайло, 1926, с. 272). Племя яньмо обычно отождествляется с йемеками (Зуев, 1962, с. 117-122), давшими, по мнению Б.Е. Кумекова, название всему этнополитическому объединению -  кимак (Кумеков, 1972, с. 39-41). Тот факт, что основным в кимакской федерации было одно из телеских племен, обитавшее в Прииртышье и родственное алтае-телеским тюркам, во-первых, показывает местную основу культуры кимаков па Иртыше, во-вторых, объясняет отличительную особенность восточно-казахстанских погребений IX- вв. — обычай захоронения с конём, видимо, общий с алтайским. В предшествующее время (VII-VIII вв.) здесь известно несколько погребений с конём — Чиликты, Подстепное (Арсланова, 1968, с. 100; табл., рис. 189-195) и др. с предметами сопроводительного инвентаря катандинского типа. «Сопровождение погребённых конями, устройство деревянных перекрытий над покойником, — отмечает В.А. Могильников, — сближает погребения кимаков с погребениями алтайских тюрок VI-VIII вв.» (Могильников, 1981а, с. 44). Дальнейшее развитие этносоциальной общности кимаков связано с распадением Уйгурского каганата в 840 г.

Уйгуры на Иртыше. Уйгурская государственность в Центральной Азии, имея длительную и сложную предысторию, заканчивает свое существование неожиданно, не исчерпав всех своих политических и социальных возможностей. Она оказывается как бы до конца нереализованной и способствует образованию типологически близких социальных объединений на новых местах проживания уйгуров или входивших в состав Уйгурского каганата племен (Малявкин, 1983).

Пути расселения уйгуров после гибели Уйгурского каганата рассмотрены в специальной работе А. Г. Малявкина, который выделяет пять основных направлений их движения в середине IX в.: 1) северо-восточное — в район Забайкалья к большим шивэй; 2) восточное — в районы, находившиеся под контролем киданей; 3) южное — к северным границам Китая и в районы, расположенные к западу от Ордоса; 4) юго-западное — в Турфанскую котловину и в район Кучи; 5) западное — в Джунгарию и Семиречье (Малявкин, 1972). Из них наибольшее значение в последующем имели южное и юго-западное направления. Миграция уйгуров на юг н юго-запад привела к созданию знаменитого Турфанского и Ганьчжоуского княжеств.

В настоящее время имеются основания предполагать, что какая-то часть уйгуров (или входивших в состав Уйгурского каганата племен) проникает не только на запад, но и на северо-запад (северо-западное направление), в районы верхнего Иртыша. Важные сведения об уйгурах на Иртыше приводит Абуль-Гази, автор XVII в.: «Около 3000 лет жили уйгуры в означенной земле (Монголии. — Д. С.), потом они пришли в упадок, по-
(104/105)
пали в плен и рассеялись. Некоторые из них остались на родине, другие пошли на берега Иртыша и распались там на три колена; одно из них, направившись к Биш-Балыку (столице Турфанского княжества. — Д. С.), засеяло там поля и привело страну в цветущее положение. Другое занялось разведением лошадей и овец и стало кочевать вблизи Биш-Балыка. Третье колено поселилось в лесах на Иртыше, не разводило скот, а занималось рыболовством и охотою па выдр, соболей, куниц и белок, питалось их мясом и одевалось в их шкуры...» (Радлов, 1893, с. 55). Несмотря на поздний характер источника, приведённые в нём факты — изгнание уйгуров из Монголии и освоение ими земледельческих оазисов Восточного Туркестана — полностью соответствуют событиям середины IX в. Описание «третьего колена» уйгуров на Иртыше как охотников и рыболовов подразумевает смену у них хозяйственно-культурного типа, что не должно вызывать удивления, — например, центральноазиатские уйгуры-кочевники в оазисах Восточного Туркестана стали земледельцами.

Как уже говорилось, в генеалогической легенде о сложении кимакского объединения, записанной Гардизи в XI в., но относящейся к более ранному времени, среди предков-эпонимов названы пришедшие на Иртыш после разгрома их основных становищ племена ими (эймюр), байандур и татар (Бартольд, 1973, с. 43). Татары (или, во всяком случае, их часть) и байандуры (байаты или байырку?) выступали как союзники токуз-огузов (уйгуров) в войне против тюрков-тугю и енисейских кыргызов. Ими (эймюров) Б.Е. Кумеков отождествляет с одним из 12 уйгурских племён, ejäbör, название которого известно по сакскому документу VIII в. (Кумеков, 1972, с. 38). Представляется вполне обоснованным его заключение о том, что «после распада в 840 г. Уйгурского каганата часть племён, входивших в него (эймюр, баяндур, татар), присоединилась к ядру кимакского объединения. Именно в это время происходит сложение кимакской федерации в том составе, который приводит Гардизи» (Кумеков, 1972, с. 114).

Вхождение каких-то телеских групп (например, паегу, ср. байандур) в состав кимакского объединения, совпадает со временем упадка Уйгурского каганата, отмечает и Ю.И. Трифонов (Трифонов, 1982, с. 152). У ал-Масуди (автора второй половины X в.) упоминается сложный этноним кимак-югур, в котором, вероятнее всего, следует видеть собирательное название группы населения уйгурского происхождения, входившей в состав государства кимаков (Кумеков, 1972, с. 38-39). На каком-то этапе в состав государства кимаков были включены кыпчаки, о которых известно только то, что они «более дикие, чем кимаки. Их царь назначается кимаками» (Минорский, 1937, с. 21).

Таким образом, в середине IX в. часть уйгуров (или входив-
(105/106)
ших прежде в Уйгурский каганат племён) продвинулась па территорию Восточного Казахстана, где приняла участие в сложении кимако-кыпчакского этносоциального объединения. Не исключено, что именно уйгурам, как н в других местах их расселения, принадлежала в этом процессе организующая роль.

Страна кимаков. Территория расселения кимако-кыпчакских племён, по данным письменных источников, определяется Б.Е. Кумековым следующим образом: «Приблизительно от юго-восточной части Южного Урала до Приаральских степей на западе, с земель Центрального Казахстана до северного Прибалхашья, включая часть территории Северо-Восточного Семиречья на юге, от Западного Алтая до Кулундинской степи на востоке и до лесостепной полосы на севере» (Кумеков, 1972, с. 58). Центр государства кимаков находился на Иртыше, куда из Средней Азии вели караванные пути, описанные в сочинениях Ибн Бахра, ал-Идриси и Гардизи (Ахинжанов, 1968; Кумеков, 1972, с. 48-53). Для этнокультурной истории народов Южной Сибири важное значение имеет вопрос о восточных границах расселения кимако-кыпчакских племён. По сообщению Гардизи, караваны после длительного пути из Янгикента «приходят к реке Иртыш, где начинается страна кимаков... Переправившись через реку Иртыш, приходят к шатрам кимаков... В этой стране выпадает много снега; бывает, что толщина снежного покрова в степи достигает высоты копья. Зимой они уводят лошадей в отдалённую страну, в место Öк-Таг (очевидно, Монгольский Алтай. — Д. С.)» (Бартольд, 1973, с. 45). По описанию Гардизи, можно предполагать, что владения кимаков располагались не только западнее, но и восточнее бассейна Иртыша. Показательно, что в письменных источниках кимаки часто упоминаются вместе с кыргызами, причем не только как западные, но и как северные соседи кыргызов (Кумеков, 1972, с. 55-56; Караев, 1968, с. 30-60). Очевидно, что в данном случае имеются в виду не тянь-шаньские кыргызы, существование которых как самостоятельного народа в конце I тыс. н.э. вообще сомнительно, а енисейские кыргызы, включившие в IX в. в состав своего государства Горный Алтай и ставшие непосредственными соседями кимаков на Иртыше. Наиболее вероятным местом, где кимаки могли оказаться севернее кыргызов, был степной Алтай, входивший в состав кимако-кыпчакского объединения. Таким образом, представляется возможным уточнить восточные и северо-восточные границы страны кимаков: по западным и северным склонам Горного Алтая до Кузнецкого Алатау, служившего, очевидно, этническим барьером между енисейскими кыргызами и кимаками.

Обширная территория расселения кимако-кыпчакских племён, охватывающая северные и западные предгорья Алтайской горной системы с выходом в казахстанские степи и Семиречье, включала различные физико-географические районы — степные,
(106/107)
лесостепные, опустыненные, горно-таёжные. Естественно, в этих условиях культура местного населения не могла быть монолитной, что нашло отражение и в письменных источниках. По Гардизи, «никаких строений у них нет; все живут в лесах, ущельях и степях; все владеют стадами коров и баранов; верблюдов у них нет… Летом они питаются кобыльим молоком, которое называется у них кумысом; на зиму заготавливают сушёное мясо, баранье, лошадиное или коровье… В этой стране много снега; бывает, что толщина снежного покрова в степи достигает высоты копья. . . Предметы охоты кимаков — соболи и горностан» (Бартольд, 1973, с. 45). Аналогичные сведения сообщает анонимный автор «Худуд ал-Алам»: «И эта область такова, что в ней только один город и всё. В ней множество племён, и жители её селятся в шатрах и кочуют в поисках сухой травы, воды и зелёных лугов, летом и зимой. Статьей их дохода являются соболь и овцы, а пища их летом — молоко, а зимой — высушенное мясо» (Материалы по истории киргизов и Киргизии, 1973, с. 44). В других источниках указывается, что «их жилища — среди зарослей и густых лесов», «они питаются рисом, мясом, и рыбой», говорится также о земледелии у кимаков и т. д. (Кумеков, 1972, с. 92-94). Нет никаких сомнений в том, что приводимые в письменных источниках сведения по этнографии кимаков характеризуют культурные особенности не одного парода (кимаков-йемеков), а свидетельствуют о широком расселении кимако-кыпчакских племен, о наличии разных хозяйственно-культурных типов в пределах их страны, северные границы которой доходили до «окружающего моря» или «необитаемых стран севера», как называли арабо-персидские авторы таёжные пространства Северной Азии.

Археологические памятники кимаков (йемеков) на Иртыше. Погребения кимаков, в узком, этническом значении термина йемеков, лучше всего изучены в Восточном Казахстане, на Иртыше. Первые материалы конца I тыс. были получены из этого района еще в конце XIX в. в результате раскопок В. Радлова, Г. Васильева, В. Каменского и др. Впоследствии наиболее крупные исследования на Иртыше были проведены С.С. Черниковым, материалы раскопок которого опубликованы в общих обзорах (Археологическая карта Казахстана, 1960, табл. IX; Агапов, Кадырбаев, 1979, с. 123) и в отдельных статьях (Плотников, 1981, 1981а). Позже погребения кимаков исследовали Е.И. Агеева и А.Г. Максимова (Агеева, Максимова, 1950) и особенно Ф.X. Арсланова (Арсланова, 1963, 1968, 1969; Арсланова, Кляшторный, 1973). По материалам этих раскопок можно составить достаточно чёткое представление об особенностях погребального обряда и комплексе предметов сопроводительного инвентаря восточноказахстанских кимаков.

Характерные черты погребального обряда, по данным наиболее крупных восточноказахстанских могильников, следую-
(107/108)
щие: Славянка — захоронения одиночные, с конём, шкурой коня или предметами конской упряжи, имеется один кенотаф; Юпитер — захоронения в деревянных гробах, в подбоях с конём или предметами конской упряжи: Кызыл-Ту — захоронения одиночные, с конём или шкурой коня выше уровня погребённого; Бобровский могильник — захоронения одиночные, трупосожжения в сочетании с сопроводительными захоронениями коней, отдельные подбои, использование берёсты в погребениях; Орловский могильник — захоронения одиночные и парные в сопровождении коней и в некоторых случаях собак; Зевакинский могильник — захоронения одиночные н с конём на приступке, реже с собакой, иногда под одной курганной насыпью располагается несколько могил. Для всех прииртышских погребений характерна преимущественно восточная ориентировка погребенных. В целом погребальный обряд восточноказахстанских кимаков отличается значительным разнообразием и носит явно композитный характер, что соответствует сложному процессу образования кимако-кыпчакского объединения. В качестве отдельных его компонентов могут быть выделены: телеский (погребения с конём), кыпчакский (погребения со шкурой коня и предметами конской упряжи), уйгурский (погребения в катакомбах), возможно кыргызский (трупосожжения).

Независимо от особенностей погребального обряда в кимакских захоронениях Восточного Казахстана найден взаимосвязанный комплекс предметов сопроводительного инвентаря: палаши с прямым перекрестием; удила с «8»-образным окончанием звеньев (табл. VII, 14) и с большими внешними кольцами; эсовидные псалии — железные и костяные с окончанием в виде «рыбьего хвоста» (табл. VII, 8); наконечники стрел — трёхлопастные, плоские и ланцетовидные; срединные накладки луков и костяные обкладки колчанов с циркульным орнаментом; стремена петельчатые и с невысокой невыделенной пластиной (табл. VII, 27); бронзовые и костяные пряжки с острым носиком; многочисленные детали поясных и уздечных наборов — «Т»-видные тройники, длинные наконечники ремней (табл. VII, 10), бляшки с петлей, перехватом, сердцевидные, розетки и т. д.; наконечники в виде рыб (табл. VII, 15); серьги с круглой подвеской-шариком (табл. VII, 12); украшения, выполненные в ажурном стиле (табл. VII, 2) и др. Многие детали поясных и уздечных наборов позолочены, украшены богатым растительным и иногда геометрическим орнаментом. В отличие от позднекочевнических погребений Тувы и Горного Алтая в восточноказахстанских могилах встречается керамика (Арсланова, 1980).

По поводу датировки кимакских погребений у исследователей нет особых расхождений — большинство памятников они относят к концу I тыс. н. э. Более подробная периодизация разработана Ф.X. Арслановой, Е.И. Агеевой и А.Г. Макси-
(108/109)
мовой на материалах Павлодарского Прииртышья. Е.И. Агеева и А.Г. Максимова выделяют два хронологических этапа в культуре восточноказахстанских кимаков — VI-VIII и IX-XI вв. (Агеева, Максимова, 1959). Ф.X. Арсланова разделяет памятники Павлодарского Прииртышья на три этапа — VII- VIII, IX, X-XII вв. (Арсланова, 1968). Другие погребения Восточного Казахстана, например, кург. 146 Зевакинского могильника, датируются IX-X вв. (Арсланова, Кляшторный, 1973, с. 311). Последняя дата представляется наиболее обоснованной: кимако-кыпчакское объединение сложилось после гибели Уйгурского каганата, т.е. в середине IX в. и просуществовало до конца X в. Это не исключает возможности отнесения отдельных восточноказахстанских погребений к VII-VIII вв. (Чиликты, Подстепное н др.), однако их немного н сами процессы формирования культуры кимаков на Иртыше остаются во многом неясными.

Отдельные близкие находки и погребения встречаются в Семиречье, что соответствует сведениям письменных источников о продвижении сюда кимаков во второй половине VIII — начале IX в., (Кумеков, 1972, с. 113-114). Так, захоронения с конём и близкими формами предметов сопроводительного инвентаря раскопаны на могильниках Кызыл-Кайнар и Айпа-Булак (Максимова, 1960, 1968). В тех же хронологических рамках на Верхнем Иртыше (Чариков, 1976, 1979; Арсланова, Чариков, 1974) и в Семиречье (Шер, 1966) распространены своеобразные каменные изваяния в виде антропоморфных стел с сосудом в двух руках или вообще без реалий, считающиеся кимакскими (Федоров-Давыдов, 1966, с. 188-189, Плетнёва, 1974, рис. 33; Могильников, 1981а, с. 44-45). Типологически они могут быть связаны с изваяниями поздней «уйгурской» группы в Центральной Азии.

Сросткинская культура. Начиная с IX в. на территории Северного Алтая н южных районов Западной Сибири складывается сросткинская культура, названная по известному Сросткинскому могильнику в с. Сростки у г. Бийска. Честь открытия, определения хронологии и культурной принадлежности памятников сросткинской культуры принадлежит М.П. Грязнову. В 1930 г., собрав все известные к тому времени материалы типа Сросткинского могильника, М.П. Грязнов писал, что в данном случае «мы имеем дело с культурой кочевников, очень сходной с культурой предшествующей эпохи». В сводной таблице вещи из Сросткинского могильника составили «3-ю стадию железной культуры на Алтае» (Грязнов, 1930, с. 18-26). В работе 1950 г. те же материалы фигурируют под названием «памятников сросткинского типа» (Грязнов, 1950а, с. 15), а в работе 1956 г. — сросткинской культуры IX-X вв. (Грязнов. 1956, с. 150-151). Позднее А.А. Гаврилова объединила памятники сросткинской культуры в группу «могил сросткинского
(109/110)
типа» VIII-X вв., распространённых, по её мнению, от Забайкалья на востоке до Барабинской степи на Западе и от Новосибирского Приобья на севере до Тувы и Горного Алтая на юге. «Расположенные на весьма широкой территории, — отмечает А.А. Гаврилова, — вещи сросткинских типов говорят о распространении этой культуры у различных племён с разным обрядом погребения» (Гаврилова, 1965, с. 66-72).

В 1960 г. по материалам всех исследованных памятников М.П. Грязнов предварительно выделил четыре локальных варианта сросткинской культуры: бийский, барнаульско-каменский, новосибирский и кемеровский. Эти районы, по его мнению, «соответствовали четырём племенным объединениям» населения сросткинской культуры (Грязнов, 1960. с. 24). Однако фактически такое деление обосновано не было, и вопрос об особенностях локальных вариантов сросткинской культуры по сути дела до сих пор остается открытым. В 1981 г. В.А. Могильников отмечал, что «определение специфики локальных вариантов сросткинской культуры ещё требует дальнейшей разработки» (Могильников, 1981б, с. 46). В настоящее время, суммируя все известные материалы (не считая отдельных памятников), можно выделить североалтайский, западноалтайский, новосибирский и кемеровский локальные варианты сросткинской культуры. История изучения двух первых вариантов изложена в специальной работе С.В. Неверова (Неверов, 1980).

Североалтайский вариант. Погребения сросткинской культуры на Северном Алтае представлены в первую очередь материалами самого Сросткинского могильника, исследованного в различные годы М.Д. Копытовым (1925), М.Н. Комаровой (1925 г.) и С.М. Сергеевым (1930 г.). Материалы из раскопок М.Д. Копытова опубликованы А. Захаровым и В. Арендтом (Захаров, Арендт, 1935, табл. VIII), М.П. Грязновым (Грязнов, 1930, с. 9-10), С.В. Киселёвым (Киселёв, 1951, табл. VIII, 5). Результаты работ М.Н. Комаровой практически не опубликованы. Из раскопок С. М. Сергеева опубликован только кург. 2 (Гаврилова, 1965, с. 69, рис. 11). На Северном Алтае можно отметить также серию погребений, исследованных М.П. Грязновым на Большой Речке (Грязнов, 1965, с. 145-152). несколько курганов, раскопанных А.П. Уманским — у совхоза «Поспелихинский», д. Нечунаево, Мало-Панюшево (Уманский, Неверов, 1982), курганы у д. Грязново (Могильников, Неверов, Уманский, Шемякина, 1980) и часть погребений Змеевского могильника (Неверов, 1082).

По этим памятникам можно представить особенности погребального обряда североалтайских племен в IX--X вв. Сросткинский могильник: грунтовые захоронения, сочетание трупоположения н трупосожжения, северо-восточная ориентировка, использование дерева и берёсты при оформлении могильных ям. Большая Речка: несколько могил (до 5) под одной кур-
(110/111)
ганной насыпью, отдельные парные захоронения и кенотаф; другие особенности близки собственно сросткинским — намогильные деревянные сооружения и перекрытия могил, трупоположение на спине преимущественно с северо-восточной ориентировкой, берёста в виде подстилок н «саванов» для погребённых. Нечунаево и Мало-Панюшево: одиночные захоронения и трупоположения с конём с широтной ориентировкой. Грязново: несколько могильных ям под одной насыпью, деревянные перекрытия, трупоположение на спине с северо-восточной ориентировкой, отдельные парные и кенотафные захоронения; отличительные особенности — сопроводительные захоронения собак, череп лошади на перекрытии могильной ямы. Змеевский могильник: трупоположение без коня в грунтовых ямах на спине, ориентировка на восток и северо-восток; встречены подстилка из жердей и захоронение в колоде.

Западноалтайский вариант. На Западном Алтае погребения конца I тыс. открыты на р. Алей (Гилёво I, II, III, XI, XII, XIII). Несмотря на то, что о раскопках Алейской экспедиции в печати появились только предварительные сообщения (Могильников, 1972, 1972а), уже сейчас можно составить общее представление об особенностях погребального обряда западно-алтайских курганов. Это одиночные (редко — захоронения 2 или 3 человек) трупоположения с восточной ориентировкой, иногда с сопроводительным захоронением коня или его шкуры в сочетании с трупосожжениями, расположенными в насыпи, на уровне древней поверхности или в неглубоких ямках.

Кемеровский вариант. На территории Кемеровской области (в прошлом Кузнецкий округ) погребения сросткинской культуры были открыты А. Кузнецовой в 1927 г. на р. Ине — Новокамышенка и Камысла (Кузнецова, 1930). Позднее М.Г. Елькин исследовал замечательный могильник Ур-Бедари около г. Гурьевска, содержащий десятки курганов и сотни могил, из которых, к сожалению, полностью опубликованы материалы только одного кургана — № 30 (Елькин, 1970). Рядом с могильником открыло поселение позднего железного века, принадлежавшее, по-видимому, той же группе населения (Елькин, 1974). Еще один могильник сросткинской культуры раскопан Ю.М. Бородкиным около с. Тарасово (Бородкин, 1977).

Погребальный обряд, представляющий этот вариант сросткинской культуры, обладает наибольшей сложностью. Новокамышенка: одиночные трупоположения с северо-восточной ориентировкой в грунтовых ямах, перекрытых деревянным настилом, в некоторых случаях сопровождающиеся захоронением коня. Ур-Бедари: сочетание трупоположения и трупосожжения в различных вариантах, погребения в срубах, в бересте, на деревянном настиле и в гробах, наличие нескольких могильных ям под одной курганной насыпью; в кург. 30 — девять могильных ям, в которых находились одиночные трупоположения с во-
(111/112)
сточной ориентировкой, трупоположения с конём или со шкурой коня, остатки трупосожжений. Тарасово: одиночные подкурганные захоронения, погребения с конём (или предметами конской упряжи), в одном случае под курганной насыпью находилось две могильных ямы; кроме того, отмечены остатки деревянных перекрытий, на которых находились кости лошади и берестяные орнаментированные покрышки.

Новосибирский вариант. Памятники сросткинской культуры известны и в Новосибирской области — Усть-Тартас (Чугунов, 1897), Ордынское и Старый Шарап (Грязнов, 1960), Чулым II (Сидоров, Соболев, 1977), но отсутствие достаточных сведений не позволяет судить об особенностях погребального обряда этого варианта сросткинской культуры. При раскопках могильника Чулым II зафиксированы одиночные подкурганные погребения, западная ориентировка погребённых, следы тризн и сопроводительное захоронение шкуры коня.

Комплекс предметов сопроводительного инвентаря из памятников сросткинской культуры (независимо от особенностей обряда погребения) включает в себя определенный набор вещей, в который входят: палаши типа знаменитого «сросткинского меча» (табл. VII, 31), луки со срединной фронтальной накладкой-вкладышем, наконечники стрел на длинном веретенообразном стержне, костяные изогнутые псалии с «сапожком», удила с «8»-образными кольцами, расположенными в одной плоскости, стремена с невыделенной пластиной, костяные и бронзовые пряжки с острым носиком (табл. VII, 26), подвески в виде птиц, копоушки, длинные ременные наконечники (табл. VII, 9), сердцевидные бляхи-решмы с личиной-колокольчиком (табл. VII, 22), «Т»-видные тройники (табл. VII, 24), «у»-образные уздечные бляшки, прямоугольные бляшки с петлёй (табл. VII, 3, 4), двухсоставные застёжки, различного рода украшения с мотивами растительного орнамента, изображения противостоящих птиц и т. д. Особенно характерны для сросткинской культуры украшения, выполненные в так называемом «ажурном стиле», (табл. VII, 5, 6), представленные главным образом в северных районах её распространения. Эти вещи редко встречаются в погребениях в полном наборе, однако присутствие даже некоторых из них свидетельствует о принадлежности данного памятника к сросткинской культуре или её окружению.

Происхождение сросткинской культуры окончательно не выяснено, ясно только, что она развивается на основе местных памятников катандинского типа VII-VIII вв., испытавших сильное влияние культуры восточноказахстанских племён. К местному компоненту сросткинской культуры могут быть отнесены такие детали захоронений, как деревянные намогильные сооружения, срубы, использование берёсты в виде подстилок и «саванов» для погребенных. О местном характере фор-
(112/113)
мироваиия погребального обряда североалтайского и кемеровского вариантов сросткинской культуры свидетельствуют также конструктивные особенности курганов VIII-IX вв. (деревянные перекрытия с костями животных, берестяные покрышки и сопроводительные захоронения коней), исследованных А.П. Уманским па р. Ине (Уманский, 1970). Внешнее влияние проявилось более всего в комплексе предметов сопроводительного инвентаря, особенно в его декоративном оформлении, имеющем ближайшие аналогии в археологических материалах кимаков (йемеков) Восточного Казахстана.

Вопрос об этнической принадлежности сросткинской культуры. Этническая принадлежность сросткинской культуры определяется в литературе по-разному. Первый исследователь данной культуры М.П. Грязнов писал, что «сросткинская культура на Алтае представляет собой продукт местного развития и что примерно в VIII в. население с этой культурой распространилось на север по лесостепным районам Оби» (Грязнов, 1956, с. 151). А.А. Гаврилова, напротив, считала, что сросткинская культура сложилась вне Алтая. Её распространение она связывала с политическими переменами — «господством в степи, в том числе и на Алтае, уйгурских племён, нанёсших поражение восточным тюркам в 745 г., а затем кыргызских, разгромивших уйгуров в 840 г.» (Гаврилова; 1965, с. 72). Подобное отнесение одной культуры к двум разным народам с самого начала казалось маловероятным. Позднее А.А. Гаврилова определённо высказалась за уйгурскую принадлежность сросткинских памятников на Северном Алтае (Гаврилова, 1974). В других работах, посвящённых конкретным археологическим памятникам, подчеркивается древнетюркская основа этой культуры. Так, М.Г. Елькин относит могильник Ур-Бедари к тюркам Кузбасса, «которые находились под значительным воздействием енисейских кыргызов» (Елькин, 1970, с. 92).

Другие авторы отмечали сходство материалов из погребений сросткинской культуры Северного Алтая н одновременных памятников Восточного Казахстана, принадлежащих кимакам. Публикуя материалы Бобровского могильника, Ф.X. Арсланова первая отметила, что «единство форм и основных элементов орнамента на бобровских подвесках и сросткинских бляхах, а также близость к орнаменту на предметах енисейских кыргызов позволяют говорить о происшедшем, по-видимому, взаимовлиянии этих племён» (Арсланова, 1963, с. 80). В работах В.А. Могильникова неоднократно подчёркивалась близость западноалтайских и восточноказахстанских погребений. По его мнению, на территории Западного Алтая проживала «одна из групп тюркских племен, а культурно-этническом отношении близкая, хотя н не тождественная полностью восточноказахстанским племенам кимаков» (Могильников, 1972, с. 42). Население сросткинской культуры В. А. Могильников не счн-
(113/114)
тает кимакским — «ареал расселения кимаков на северо-востоке занимал степи Верхнего, отчасти Среднего Прииртышья, включая Алейскую степь на востоке, вероятно, до Оби. Прилежащие к этой территории лесостепные и лесные районы были заняты тюркизируемым населением сросткинской культуры с угро-самодийским субстратом» (Могильников, 1979, с. 61). Данный вывод послужил основанием для помещения им в сводной работе «Степи Евразии в эпоху средневековья» статей «Кимаки» и «Сросткинская культура» в виде самостоятельных разделов («Степи Евразии в эпоху средневековья», 1981, с. 43-46). Точку зрения В.А. Могильникова разделяет С.В. Неверов, который отмечает, что «если для Восточного Казахстана понятие „кимакская принадлежность памятников сросткинской культуры” верно в этническом смысле, то для памятников верхнего Приобья и предгорий это будет, видимо, верно только в политическом отношении, т.е. в смысле некоторой зависимости племён Алтая от государства кимаков» (Неверов, 1980, с. 101).

В 1973 г. нами было предложено включить в зону распространения сросткинской культуры восточноказахстанский ареал и рассматривать её по всей территории распространения как кимакскую (точнее — кимако-кыпчакскую) в широком, этнокультурном значении термина (Савинов, 1973). Это мнение было поддержано другими исследователями (Арсланова, 1979, с. 82; Худяков, 1981, с. 115-116). Так, Ф.Х. Арсланова считает, что «сопоставление археологического материала с письменными данными убедительно свидетельствует о том, что районы Южного Урала, Приобья и Северного Алтая входили в область расселения кимаков в IX-X вв.» (Арсланова, 1980, с. 101). Памятники Восточного Казахстана и Прииртышья, рассмотренные выше как погребения кимаков (йемеков), в свою очередь представляют ряд локальных вариантов (предположительно верхнеиртышский, павлодарский и омский) той же культуры, выделение которых требует дополнительного обоснования.

Кимаки и сросткинская культура. Центр расселения кимаков (в узком, этническом значении термина — йемеков) находился на Иртыше. Их культура представлена погребениями Восточного Казахстана. Территория расселения племён, входивших в государственное объединение кимаков (в широком, этнокультурном значении термина), как уже говорилось, охватывала также области Западного и Северного Алтая и прилегающие районы юга Западной Сибири в пределах распространения сросткинской культуры.

В.А. Могильников провёл сравнение погребального обряда восточноказахстанских и североалтайских памятников с целью выявления отличительных особенностей между ними (Могильников, 1979). Естественно, по всей этой обширной терри-
(114/115)
тории трудно ожидать единства погребального обряда. Однако, несмотря на локальные различия (на Северном Алтае и в Кемеровской области — преобладание одиночных захоронений, сочетание трупоположения и трупосожжения, наличие нескольких могильных ям под одной курганной насыпью, использование дерева н берёсты при сооружении могил; в Восточном Казахстане — преобладание захоронений с конём, шкурой коня или предметами конской упряжи, подбои, отгороженные каменными плитами и т. д.), памятники сросткинской культуры обладают рядом общих черт погребальной обрядности, в той или иной пропорции представленных по всей территории её распространения. Это — преимущественно северо-восточная ориентировка погребённых, трупосожжения (на Северном Алтае чаще, в Восточном Казахстане реже); погребения с конём или со шкурой коня (на Северном Алтае реже, в Восточном Казахстане чаще); сооружение нескольких могил под одной курганной насыпью (на Северном Алтае и в Кемеровской области чаще, в Восточном Казахстане реже) и т.д. К этому следует добавить такие детали, как парные погребения, кенотафы, сопроводительные захоронения собак, обычай класть череп лошади на перекрытие могильной ямы и некоторые другие. Если при этом учесть, что исследована очень незначительная часть территориально разобщённых памятников, то сходство будет достаточно полным.

С ещё большим основанием об этом можно сказать относительно предметов сопроводительного инвентаря. Наряду с общераспространенными типами вещей (срединные накладки лука (табл. VII, 19), палаши с напускным перекрестием (табл. VII, 31), удила с «8»-образным окончанием звеньев и дополнительными кольцами без псалий (табл. VII, 14) и др., в сросткинских погребениях Восточного Казахстана и Северного Алтая встречается целый ряд предметов специфических форм. Это костяные изогнутые псалии с окончанием в виде «рыбьего хвоста» (табл. VII, 7, 8), кольца «8»-образных удил, расположенные в одной плоскости, стремена с невыделенной невысокой пластиной, костяные и бронзовые пряжки с острым носиком (табл. VII, 26), фигурные изображения всадников «с нимбом», антропоморфные подвески, длинные ременные наконечники (табл. VII, 9, 10), «Т»-видные плоские тройники (табл. VII, 24), сердцевидные бляхи-решмы с личиной-колокольчиком (табл. VII, 22), наконечники в виде рыб (табл. VII, 15), серьги с подвеской-шариком (табл. VII, 12), бляшки с петлёй (табл. VII, 3, 4) и острым выступом, различного рода украшения, выполненные в ажурном стиле (табл. VII, 2, 5, 6), и т.д. Такое сходство предметов сопроводительного инвентаря может рассматриваться только как свидетельство принадлежности погребений, в которых они были найдены, одной археологической культуре. Восточноказахстанские памятники отли-
(115/116)
чаются от североалтайских большим количеством украшении, более развитой системой растительной орнаментации, находками отдельных изображений (львов, всадников, мифических персонажей), связанных с искусством Средней Азии, что объясняется, скорее всего, социально-привилегированным положением кимаков (йемеков) по отношению к племенам Северного Алтая.

В материалах сросткинской культуры в целом отчётливо проявляется уйгурский компонент, соответствующий рассмотренным выше сведениям письменных источников о северо-западном направлении расселения уйгуров в середине IX в. А.А. Гаврилова первая отметила, что «особенности сросткинского пояса указывают на уйгурское влияние: пояса с украшенными подвесными ремешками с наконечниками изображены на росписях из Турфана, на уйгурах, обосновавшихся там в VIII-IX вв.» (Гаврилова, 1965, с. 72). Однако этим сходство между уйгурскими и сросткинскими материалами не ограничивается. В памятниках IX-X вв. Восточного Казахстана может быть выделен ряд элементов, сопоставимых с тувинскимн материалами предшествующего времени. К ним можно отнести катакомбную форму погребений, ланцетовидные наконечники стрел, фронтальные пластины-вкладыши лука «уйгурского» типа, находки «уйгурских» ваз на Иртыше (Кызласов, 1969, с. 74-76), иконографию каменных изваяний с сосудом в двух руках, продолжающих традицию изваяний «уйгурской» группы в Туве. Очевидно, носителями целого ряда специфических элементов сросткинского культурного комплекса, отличающих его от памятников катандинского типа, были уйгуры. В таком случае сросткинская культура первоначально могла сложиться на территории Восточного Казахстана и уже отсюда после расширения кимакских владений распространилась среди других племён, входивших в это государственное объединение.

Не противоречит объединению памятников сросткинской культуры с погребениями восточноказахстанских кимаков и этнографический облик населения сросткинской культуры, реконструируемый по материалам археологических раскопок на Северном Алтае и в Кемеровской области. Чаще всего в погребениях находятся скелеты лошадей — целиком или только череп и кости конечностей, а также позвонки и крестцы баранов, коров. Такой состав стада свидетельствует о полуосёдлом характере скотоводства у сросткинцев. В большинстве погребений в северных районах распространения сросткинской культуры встречается берёста — в неё заворачивали покойников, ею выстлано дно могильной ямы. Скорее всего, она служила покрытием каркасных сооружений типа чумов или урасы, а затем использовалась при захоронении. Найдены также предметы берестяной утвари. Охотничий, промысловый компонент
(116/117)
сросткинской культуры подтверждается и отдельными находками костяных наконечников стрел. Намогильные сооружения в виде деревянных срубов, перекрытых сверху дёрном или берёстой в алтайских памятниках, явно имитируют формы наземных стационарных сооружений. М.П. Грязнов, считающий сросткинскую культуру на Северном Алтае пришлой, писал, что «сросткинские племена, придя в лесные районы Оби, утратили свой скотоводческий уклад хозяйственной жизни, полностью или частично, н стали лесными жителями со скотоводческо-охотничьим полуосёдлым хозяйством» (Грязнов, 1965, с. 152).

Осёдлый характер части населения сросткинской культуры подтверждается материалами раскопок упоминавшегося выше поселения около г. Гурьевска, где найдена значительная серия керамики, земледельческие орудия и т.д. (Елькин, 1974). Хозяйственно-культурный тип сросткинцев (сочетание полуосёдлого скотоводства и охотничьего промысла, вероятно, с подсобными занятиями рыболовством н ручным земледелием) напоминает описание этнографических особенностей кимаков в письменных источниках. Естественно, в разных районах распространения памятников сросткинской культуры превалировала роль того или иного компонента. В Восточном Казахстане главную роль играло скотоводческое направление, причем ближе к центральным районам Казахстана оно должно было приобретать черты полукочевого скотоводства. По мере удаления к северу усиливался охотничье-рыболоведческий комплекс. На Северном Алтае, очевидно, определённую роль играло земледелие и т.д.

Рассмотренные выше материалы позволяют широко очертить область распространения сросткинской культуры — западные и северные предгорья Алтайской горной системы с прилегающими лесостепными районами юга Западной Сибири. Крайним восточным памятником сросткинской культуры является могильник Ур-Бедари в западных отрогах Кузнецкого Алатау, служившего, очевидно, естественной границей между сросткинской культурой и культурой енисейских кыргызов. На юго-западе и на юге племена сросткинской культуры граничили с алтае-телескими тюрками, занимавшими внутренние и южные районы Горного Алтая. Северная граница, вероятно, проходила по подтаёжной полосе, где соседями сросткинцев могли быть местные угро-самодийские племена. Собственно кимаки (йемеки) жили на Иртыше, возможно, вплоть до предгорий Западного Алтая. Степные районы Северного Алтая, скорее всего, были заняты кыпчаками, потомками древних цюйше, ассимилировавшими местное население.

Возможность проживания кимако-кыпчакских племен на Алтае уже допускалась исследователями. Так, В.В. Радлов писал о том, что «северную часть киргизской степи и самый Алтай занимали, вероятно, кеймеки» (Радлов, 1893, с. 119).
(117/118)
«B сочинениях восточных авторов, — отмечал Л.П. Потапов,- кимако-кыпчакские племена выступают как жители долины Иртыша и западносибирских степей. Они, конечно, обитали в горах Алтая, особенно Западного» (Потапов, 1952, с. 32). Распространение памятников сросткинской культуры на территории Северного Алтая и прилегающих районов юга Западной Сибири, скорее всего, было связано с подчинением кыпчаков кимаками, т.е. с завершающим этапом сложения кимако-кыпчакского государственного объединения.

Таким образом, имеются все основания говорить о кимакской принадлежности сросткинской культуры и о Сростках как археологической культуре кимаков. В этой связи хотелось бы подчеркнуть, что все этнические определения средневековых археологических культур на территории Центральной Азии и Южной Сибири — древнетюркской, уйгурской, кыргызской — подразумевают стоящие за ними сложные полиэтнические образования, названные по имени ведущего этноса. Этническое определение сросткинской культуры как кимакской (точнее кимако-кыпчакской) в этом отношении не представляет исключения. Это была «государственная культура», получившая наибольшее распространение в границах созданного кимаками этносоциального объединения.

В конце X в. сросткинская культура заканчивает своё существование. Одновременно распадается и государство кимаков, на месте которого складывается новая этносоциальная общность кыпчакских племен. Конкретные причины этих событий нам неизвестны. Можно предполагать, что смена политической гегемонии в кимако-кыпчакской федерации была вызвана как внешними событиями (возможно, движение найманов, занявших верховья Иртыша), так и внутренними — в первую очередь социально-экономическим усилением кыпчаков, что явилось отражением общих для всех раннеклассовых объединений Центральной Азии и Южной Сибири центробежных тенденций развития элитарных групп населения периферийных районов, стремившихся к самоопределению и созданию собственной государственности. Выдающаяся роль кыпчаков в истории народов Евразии в какой-то степени заслонила значение государства кимаков. В связи с этим уместно привести слова В.В. Бартольда, который писал, что «историческое значение кимаков состоит в том, что из их среды вышел многочисленный впоследствии народ кыпчаков (называемых в Европе команами, а у русских половцами), который первоначально был лишь одним из племен кимаков» (Бартольд, 1968а, с. 549). После распадения государства кимаков, по сведениям Махмуда Кашгарского, племя имак (кимек) некоторое время продолжало жить на левобережье Иртыша (Кумеков, 1972, с. 86-87). В дальнейшем оно исчезает со страниц истории.

наверх