|
главная страница / библиотека / оглавление книги Д.Г. Савинов. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху |
|
Глава III. Тюркское время
С середины VI в. на территории Центральной Азии и Южной Сибири складываются две основные этнокультурные группировки — тюрков-тугю, создавших Первый тюркский каганат, и подчинённых им в социальном отношении — теле, силами которых тюрки «геройствовали в пустынях севера» (Бичурин, 1950, с. 301).
Первый тюркский каганат. Меньше чем за два десятилетия тюрки Первого каганата создали огромную державу, границы которой простирались от Хуанхэ до Волги. В её состав наряду с другими вошли районы Южной Сибири, Средней Азии и Казахстана. В связи с ранней историей Первого тюркского каганата в источниках последний раз упоминается название владения Цигу, которое, очевидно, к этому времени обособилось от древнетюркской социальной иерархии. Мухан-каган (553-557 гг.) «на севере покорил Цигу и привел в трепет все владения, лежащие за границей» (Бичурин, 1950, с. 229). В 568 г. каган Истеми подарил византийскому послу Земарху «пленницу из народа кыргыз» (Гумилёв, 1967, с. 53). Имеются основания предполагать, что сын Мухан-кагана Далобянь (Апа-каган) «имел ставку на севере, может быть, в земле кыргызов и чиков» (Гумилёв, 1967, с. 58). В свете этих сведений распространение тюрков-тугю во второй половине VI в. не только в восточном и западном, но и северном направлении не вызывает сомнения.
Естественно, удержать столь огромную, населённую различными племенами и народами территорию в рамках одной социально-административной системы было невозможно, и в 604 г. Первый тюркский каганат разделился на Западный и Восточный. В 630 г. последний тюркский каган Восточного каганата Хьели был взят в плен (умер в 634 г.), и каганат прекратил своё существование. В том же 630 г. Чеби-хан, один из удель-
Племена теле занимали обширную территорию от Хангая до Тянь-Шаня. В источниках называется большое число телеских племен: хойху (уйгуры), сеяньто, доланьгэ, байегу, хун (хунь), тубо (дубо), гулигань (тюрк., курыкан) и др. Несмотря на некоторое расхождение между исследователями в вопросах локализации того или иного этнонима, очевидно, что телеские племена расселялись в основном на территории Монголии, часть их продвинулась в сторону Джунгарии (киби), а отдельные племена обитали около Байкала и Косогола (гулигань, дубо).
Из всех приведенных этнонимов на территории Южной Сибири могут быть локализованы только дубо, жившие, очевидно, в восточной части Тувы до оз. Косогол. Какие из других известных телеских племён находились на территории Горного Алтая и степной части Тувы — неясно. По сведениям рунических памятников VIII в., в Центральной и Северной Туве по Енисею (Улуг-Хему) и Хемчику жили чики. Западнее них располагались азы, причем упоминание «степных азов», как считает Н.А. Сердобов, позволяет предполагать наличие и группы «лесных азов» (Сердобов, 1971, с. 49), расселявшихся, возможно, в соседних внутренних районах Горного Алтая, где на западе они граничили с карлуками. К сожалению, трудно сказать, входили ли племена, известные в рунических текстах как чики и азы, в состав этнической общности теле танских хроник, хотя это и представляется наиболее вероятным. Важным свидетельством в пользу такого предположения может служить наличие этнонима теле в названиях ряда современных групп алтайцев (теленгиты, телеуты, телесы) и тувинцев (телек), генетическое родство которых с раннесредневековой общностью теле доказано в работах Л.П. Потапова. Ещё четыре столетня тому назад их предки, отмечает Л.П. Потапов, «кочевали по территории Сибири не только в Южной, особенно горной части в Саяно-Алтайском нагорье, но и в лесостепях и степях между-
Племена теле постоянно стремились к выходу из системы протектората и созданию собственной государственности. Ещё на заре тюркской истории, в конце V в. ими было создано ханство Гаогюй («Высокие телеги»), в 516 г. разбитое жуань-жуанями. Второй попыткой телесцев освободиться от власти жуань-жуаней, как уже говорилось, воспользовались тюрки-тугю, создавшие с их помощью Первый тюркский каганат. С этого времени любое ослабление тюрков-тугю вызывало ответное выступление теле, создававших недолговременные и непрочные этносоциальные объединения. Так, в 605 г. возникло Джунгарское телеское царство, во главе которого стояли сеяньто. Оно просуществовало немногим более десяти лет и было разбито западными тюрками. Еще до гибели Первого тюркского каганата многие телеские племена отделились от него и создали в 628 г. каганат Сеяньто, или государство токуз-огузов («девять племен»), названное так по числу входивших в него этнических подразделений. Оно просуществовало до 646 г., когда главную роль в конфедерации теле стали играть уйгуры, начавшие последовательную борьбу за создание своего государства.
Вопросы этнографии тугю и теле. Этнографический облик тюрков-тугю описан в письменных источниках кратко, но достаточно выразительно: «обычаи тукюесцев: распускают волосы, левую полу наверху носят; живут в палатках и войлочных юртах, переходят все с места на место, смотря по достатку в траве и воде; занимаются скотоводством и звериною ловлею; питаются мясом, пьют кумыс; носят меховое и шерстяное одеяние... Обыкновения их вообще сходны с хуннскими» (Бичурин, 1950, с. 229). Анализ элементов материальной культуры орхоно-алтайских тюрков-тугю, в частности верхней распашной одежды (халата) и головных уборов (типа башлыка), сохранившихся в изображениях древних тюрков и на древнетюркских каменных изваяниях (Евтюхова, 1952, с. 102-105; Грач, 1961, с. 59-66), подтверждает скотоводческую основу их хозяйства. Подвижной формой быта объясняется полное отсутствие до настоящего времени каких-либо остатков древнетюркских поселений в Монголии, Туве и на Горном Алтае. Что касается обряда погребения с конём, судя по сведениям письменных источников, известного и тюркам-тугю, то, скорее всего, его следует рассматривать не как основной индикатор хозяйственной деятельности древних тюрков (сопроводительные захоронения коней известны и в чуждых скотоводческому укладу обществах, например, у древних славян и литовцев), а как отражение веду-
В этом отношении следует отметить не только погребения с бараном, но и с верблюдом, открытые на могильнике Аймырлыг в Центральной Туве (Овчинникова, 1974, с. 214).
Особенности хозяйства телеских племён Монголии (уйгуров, доланьгэ, сеяньто и др.) были, очевидно, близки древнетюркским; у некоторых из них (уйгуры и курыканы) существовало специализированное коневодство. Байегу (байырку) наряду со скотоводством занимались горно-таёжной охотой на диких оленей (Бичурин, 1950, с. 344). Данный хозяйственно-культурный тип был определён Л.П. Потаповым как «горные кочевники скотоводы-охотники Алтае-Саянско-Хангайского нагорья» (Потапов, 1969а, с. 89). Впоследствии этот тип становится ведущим для так называемых «лесных народов» Северной Монголии н Прибайкалья предмонгольского времени. Дубо жили в условиях присваивающей экономики, «ни скотоводства, ни землепашества не имели. У них много сараны: собирали её коренья и приготовляли из них кашу. Ловили рыбу, птиц, зверей и употребляли в пищу. Одевались в соболье и оленье платье, а бедные делали одежду из птичьих перьев» (Бичурин, 1950, с. 348), Столь же разнообразны были и погребальные обряды телеских племён. О теле вообще известно, что в отличие от тюрков-тугю они не сжигали своих покойников, а хоронили их в земле (Позднеев, 1899, с. 41). Уйгуры «мёртвых относят в выкопанную могилу, ставят труп на середине с натянутым луком в руках, опоясанный мечом, с копьем под мышкой, как будто живой, но могилу не засыпают» (Бичурин, 1950, с. 216). У дубо существовала наземная и воздушная форма захоронения — «покойников полагали в гробы и ставили в горах или привязывали на деревьях» (Бичурин, 1950, с. 348). У курыкан, как и у кыргызов, судя по археологическим материалам, был распространён обряд трупосожжения под юртообразными каменными сооружениями (Асеев, 1980, с. 13-48). Часть скотоводов теле, очевидно, придерживалась традиционного для территории Саяно-Алтая обряда погребения с конём.
Археологические материалы тюркского времени вообще и VI-VII вв. в частности представлены в Южной Сибири тремя основными видами памятников, образующих своеобразную «тюркскую триаду»: погребения с конём и соответствующим набором предметов сопроводительного инвентаря, поминальные сооружения и изваяния, схематические изображения горных козлов типа Чуруктуг-Кырлан.
Периодизация древнетюркских погребений с конём. Погребения с конём на Горном Алтае первоначально были определены Л. А. Евтюховой и С.В. Киселёвым как «памятники эпохи рунического письма» (Евтюхова, Киселёв, 1941), а затем датированы VI-VIII вв., причем С.В. Киселёв отмечал, что «среди
Работа по датировке алтайских курганов была продолжена А.А. Гавриловой на материалах могильника Кудыргэ. Главный принцип её исследования — «разработка относительной хронологии памятников с малым количеством датирующих находок — необходимое условие и для определения хронологии абсолютной» (Гаврилова, 1965, с. 79) — позволил детально рассмотреть развитие основных форм предметов сопроводительного инвентаря и сгруппировать могилы, где они были найдены, в определённые типы: кудыргинский — VI-VII вв. (куда вошли и минусинские погребения с конём), катандинский — VII-VIII вв., сросткинский — VIII-X вв. н наиболее поздний — часовенногорский — XIII-XIV вв. При этом А.А. Гаврилова вернулась к ранней датировке Усть-Тесинских погребений, включив их в число памятников кудыргинского типа. Высоко оценивая работу А.А. Гавриловой по систематизации раннесредневековых памятников Саяно-Алтайского нагорья, можно вместе с тем отметить, что построенная ею на базе эволюционного метода классификация типов могил, различающихся по погребальному обряду и особенностям оформления предметов сопроводительного инвентаря, имеет в основном хронологическое значение и лишена конкретного культурно-исторического содержания.
В 60-х годах основные исследования памятников древнетюркского времени были проведены в Туве. Серия погребений с конём была раскопана А.Д. Грачом в Юго-Западной Туве, в том числе курганы-кенотафы (Грач, 1960, с. 40-48; 1960а, с. 129-143) н так называемое «погребение с зеркалом Цинь-Вана» (Грач, 1958; 1960, с. 18-31), которое автор датировал по надписи на серебряном зеркале VII в. (до 627 г.). По периодизации А.Д. Грача, к VII-VIII вв. относятся погребения с восточной ориентировкой, к VIII-IX вв. — с северной ориентировкой, а к IX-X вв. — одиночные захоронения с ориенти-
Среди более поздних работ следует отметить интересный общий обзор памятников тюркского времени в Южной Сибири В.А. Могильникова, основанный (с незначительными коррективами) на периодизации А.А. Гавриловой (Могильников, 1981, с. 29-43). Остальные исследователи придерживаются в основном более общих датировок в пределах I тыс. н.э.
Уже из этого краткого обзора следует, что единого взгляда по вопросу хронологии древнетюркских погребений с конём нет, поэтому обращение к ним как к историческому источнику требует в первую очередь определения коррелирующих признаков, по которым они могут быть объединены в группы могил, относящихся к тому или иному хронологическому периоду. В качестве таких признаков на современном этапе изучения могут быть названы ориентировка погребённых, типовой набор предметов сопроводительного инвентаря, наличие или отсутствие тех или иных элементов, характерных для смежных этапов развития древнетюркского историко-культурного комплекса.
Погребения с конём VI-VII вв. Погребения с конём, которые могут быть отнесены к VI-VII вв., известны во многих районах Первого тюркского каганата — в Южной Сибири (на Алтае, в Туве и Минусинской котловине), в Средней Азии и Казахстане. На Горном Алтае этим временем датируется часть погребений Кудыргинского могильника, в одном из которых (мог. 15), как уже говорилось, была найдена монета 575-
В Туве к VI-VII вв. относятся погребения с восточной ориентировкой и сопроводительным захоронением барана в МТ-57-XXVII (Грач, 1960, с. 33-36) и в кургане 2 на могильнике Аргалыкты VIII (Трифонов, 1971, рис. 5), возможно, генетически связанные с алтайскими.
Появление погребений с конём в Минусинской котловине может быть связано с завоеванием Цигу Мухан-каганом в середине VI в. и проникновением какой-то группы алтайского населения на Средний Енисей. Это захоронения с северной или западной ориентировкой (с отклонениями на юг) под каменными кольцами, раскопанные С.В. Киселёвым у с. Усть-Тесь и с. Кривинского (Киселёв, 1929, с. 144-149). Что касается других погребений с конём в Минусинской котловине, отнесённых А.А. Гавриловой к кудыргинскому типу могил (Капчалы II, кург. 1, 8, 12, 19; Уйбат II, кург. 1), то принадлежность их VI-VII вв. вызывает сомнение. Могильник Капчалы II, за исключением кург. 4, 5 с остатками трупосожжений, представляет собой достаточно монолитный комплекс, который по поздним типам вещей может датироваться VII-VIII вв. и вплоть до IX в. (Левашова, 1952, рис. 5). В кург. 1 могильника Уйбат II найдены плоские ромбические наконечники стрел (Евтюхова, 1948, с. 61—62), которые появляются в Южной Сибири не ранее IX в.
За пределами Саяно-Алтая одиночные погребения с конём VI-VII вв. встречаются на Тянь-Шане, в Киргизии — Аламышик, кург. 69 (Бернштам, 1952, с. 81-84), Таш-Тюбе, кург. 1 (Кибиров, 1957, с. 86—88), в Казахстане — Егиз-Койтас, кург. 3 (Кадырбаев, 1959, с. 183—189) и в г. Алма-Ате (Курманкулов, 1980); в Узбекистане — захоронение с конём около обсерватории Улугбека в Самарканде (Спришевский, 1951). Широтная ориентировка этих погребений, отмечает В.А. Могильников, сближает их «с погребениями Алтая с восточной ориентировкой» (Могильников, 1981, с. 33).
Обращает на себя внимание, что перечисленные захоронения с конём VI-VII вв., как и некоторые другие аналогичные погребения, разбросаны по разным районам Южной Сибири, Средней Азии и Казахстана, не образуя какой-либо компактной культурной общности, однако одновременность их существования достаточно определённо доказывается комплексом предметов сопроводительного инвентаря. В него входят длинные концевые накладки луков, близкие берельскому типу, — табл. II, 5 (Монгун-Тайга, Усть-Тесь, Аламышик, Алма-Ата),
Такое сходство предметов сопроводительного инвентаря в территориально разобщённых памятниках, скорее всего, может объясняться сравнительно быстрым распространением какой-то группы населения, обладающей устойчивой культурной традицией. Так как большинство названных предметов, да и сам обряд захоронения с конём с широтной ориентировкой, были известны на Алтае еще в IV-V вв. и в раннетюркское время, имеются все основания помещать место исхода этого населения на территории Алтая, а причину его широкого распространения связывать с образованием Первого тюркского каганата.
Этническая принадлежность погребений с конём. По вопросу об этнической принадлежности погребений с конём в настоящее время определились три основные точки зрения: 1) погребения с конём по всей территории их распространения принадлежат тюркам-тугю и являются наиболее характерным видом археологических памятников в пределах созданных ими государственных объединений (Теплоухов, Потапов, Кызласов, Вайнштейн, Грач, Шер, Худяков, Нестеров); 2) погребения с конём относятся не к тюркам-тугю, а к другим тюркоязычным племенам, в первую очередь телеским, входившим в состав древнетюркских каганатов (Гаврилова, Гумилёв, Савинов, Трифонов) ; 3) в разных районах погребения с конём имеют разную этническую принадлежность — в Монголии они оставлены древними тюрками, на Алтае — племенами теле, в Минусинской котловине — енисейскими кыргызами (Киселёв, Евтюхова). Критическому анализу этих точек зрения посвящены специальные работы Ю.И. Трифонова (Трифонов, 1973) и С.П. Нестерова (Нестеров, 1980). Не повторяя всех аргументов существующих точек зрения, остановимся на главном из них — смене погребального обряда у тюрков-тугю, зафиксированной письменными источниками в первой половине VII в.
Известно, что в 628 г. император Тайцзун обвинил тюрков в нарушении традиции — в том, что они вопреки обычаям предков перестали сжигать своих покойников, а стали хоронить их в земле, что явилось, по его мнению, одной из причин гибели Первого тюркского каганата (Лю Мау-цай, 1958, с. 203). Эти сведения рассматриваются сторонниками первой из приведённых точек зрения как бесспорное свидетельство смены
При рассмотрении данного вопроса, ещё далекого от окончательного разрешения, необходимо иметь в виду несколько обстоятельств. Обряд погребения с конём существовал на Горном Алтае в среде пазырыкцев-юечжей задолго до появления древних тюрков. Традиция погребений с конём продолжала развиваться здесь и в первой половине I тыс. н.э. (памятники берельского типа). В V-VI вв., судя по улуг-хорумскому захоронению, аналогичные памятники появляются на территории Тувы. Таким образом, говорить о тюркской принадлежности подобных погребений на территории Южной Сибири до образования Первого каганата нет никаких оснований. Однако, если следовать сведениям письменных источников, тюркам-тугю также был известен обычай сопроводительного захоронения коня, только в виде сожжения. Возможно, на каком-то этапе обе формы захоронения — тюркская (сожжение с конём) и телеская (трупоположение с конём) — сосуществовали. Смена обряда у тюрков-тугю в 30-х годах VI в. не могла произойти внезапно. Очевидно, это был достаточно длительный процесс, своего рода варваризация тюркского населения на окраинах государства при сохранении обычая трупосожжения в элите этого общества. Варваризация, очевидно, коснулась только способа погребения человека (трупосожжение — трупоположение), но не другой особенности — обязательного в том и другом случае сопроводительного захоронения коня. Учитывая данные обстоятельства, представляется оправданным рассматривать смену обряда древними тюрками не столько как забвение обычаев предков, сколько свидетельство процессов этнической ассимиляции, затронувших главным образом рядовое тюркское население, хотя в численном отношении количество тюрков-тугю, перенявших обряд трупоположения, вряд ли было значительным. В свою очередь, телеские племена начали за-
Древнетюркские каменные изваяния VI-VII вв. Хронология каменных изваяний периода Первого тюркского каганата из-за отсутствия на них выразительных реалий представляет значительную трудность, хотя, несомненно, традиция их изготовления в Южной Сибири не прерывалась начиная с раннетюркского времени. Поэтому обычно данному виду археологических памятников дают широкие, нерасчленённые датировки. Так, С.В. Киселёв датировал все алтайские изваяния VI-VIII вв. (Киселёв, 1951, с. 545-546), Л.А. Евтюхова отнесла большую серию изваяний Южной Сибири и Монголии к VII-IX вв. (Евтюхова, 1952, с. 115), но при этом выделила среди них серию сидящих фигур из сложных мемориальных комплексов, аналогичную по значению памятникам тюркских каганов на Орхоне — VII-VIII вв. (Евтюхова, 1952, с. 116-118). По мнению Л.Р. Кызласова и А.Д. Грача, тувинские изваяния делятся на две группы: 1) фигуры воинов с оружием в одной руке и сосудом в другой (или их упрощённые варианты), стоящие с восточной стороны прямоугольных оградок во главе цепочки камней-балбалов и относящиеся: по Л.Р. Кызласову — к VI-VIII вв., по А.Д. Грачу — к VII-VIII вв.; 2) фигуры без оружия с сосудом в двух руках, не сопровождающиеся оградками и камнями-балбалами — так называемая «уйгурская группа» VIII-IX вв. (Кызласов, 1969, с. 23-32; Грач, 1961, с. 90-91). Хронология семиреченских изваяний была определена Я.А. Шером в пределах VI-XI вв. Им же предпринята первая попытка выделить среди них памятники VI-VII вв., основываясь на типологии изображений рубящего оружия: прямого меча с длинной рукоятью — VI в. и сабли с петлевидным навершием, аналогичной Перещепинскому кладу и аварским древностям Подунавья — VII в. (Шер, 1966, с. 38-46). Позднее В.А. Могильников соотнёс некоторые южносибирские изваяния по типам изображённых на них поясных наборов с определёнными периодами древнетюркской истории: конец VI-VII, конец VII-VIII, конец VIII-IX, IX-X вв. (Степи Евразии в эпоху средневековья, 1981, рис. 23).
Методика датировки каменных изваяний по реалиям, т.е. изображённым на них предметам, разработанная Л.А. Евтюховой, принята большинством советских исследователей. Однако, как справедливо отметил Я.А. Шер, «степень её совершенства и точности весьма относительна, поскольку время самих
На каменных изваяниях Семиречья, отнесённых Я.А. Шером и вслед за ним В.А. Могильниковым к периоду Первого тюркского каганата, изображены предметы рубящего оружия VI-VII вв., но нет изображений поясных наборов с бляхами-оправами, которые не встречаются и в погребениях этого времени. В Южной Сибири к ним близки некоторые изваяния из Тувы, в частности на р. Чадаан с изображением прямого двулезвийного меча и поясом без дополнительных украшений (Кызласов, 1969, рис. 3).
В свете бесспорно ранней хронологии кудыргинского валуна и таштыкских стел к VI-VII вв. могут быть отнесены также изваяния со сценами повествовательного характера, продолжающие традицию памятников раннетюркского времени. В Туве известно несколько таких изваяний. Так, на стеле из Мугур-Саргола, находившейся в кольцевой выкладке, в верхней части изображена обычная для древнетюркской иконографии личина, а ниже в вертикальном направлении друг за другом расположены фигуры трёх лошадей, выполненных ещё в таштыкской манере. Передняя лошадь связана с личиной узкой протёртой линией (повод?). Поверх всей композиции выбито древнетюркское тамгообразное изображение горного козла (Длужневская, 1979, с. 221). На изваянии — блоке с р. Хендерге тюркский воин держит в согнутых руках на уровне пояса отрубленные человеческие головы, что можно рассматривать как отражение прежнего культа головы убитого врага, характерного для скифского и хуннского времени (Кызласов, 1969, рис. 2). На изваянии из Мунгу-Хаирхан-Ула, по-видимому, наиболее позднем в этой серии, в нижней части камня изображены участвующие в сцене поминок маленькие фигурки двух человек (Грач, 1961, с. 21-22). Очевидно, на этих изваяниях наряду с главным персонажем представлены сцены посвящённых ему обрядовых действий. Показательно, что на них, за исключением последнего, нет изображений поясных наборов и каких-либо других реалий, характерных для более позднего времени.
Большое значение для понимания особенностей ранней группы древнетюркских каменных изваяний имеют сведения династийных хроник времени Первого тюркского каганата, известных в переводах Лю Мау-цая и Р.Ф. Итса. Так, в Чжоу шу говорится, что «по окончании похорон на могиле ставится каменный знак, другие камни много или мало (ставятся) в зависимости от количества убитых людей (покойником) при жиз-
В приведенных текстах можно выделить общие черты погребального обряда тюрков-тугю — наличие какой-то культовой постройки и стоящих около неё вертикально вкопанных камней по числу убитых врагов. Что касается самого покойного, то его присутствие обозначается по разному: «труп на возвышении в юрте», «каменный знак», «нарисованный облик покойного» и т.д. Эти различия могли бы объясняться особенностями перевода, если бы не некоторые археологические параллели. Так, труп, который ставится, «на возвышении в юрте», напоминает манекены с «глиняными головами» Шестаковского могильника и связанный с ними в последующем ритуал изготовления таштыкских глиняных масок. Можно предполагать, что и под несколько фантастическим на первый взгляд описанием погребального обряда уйгуров, о котором говорилось выше, имеется в виду такой же обычай сохранения тела умершего, только не на специальной площадке, а на месте будущего захоронения. Участие покойного в цикле погребально-поминальных обрядов в дальнейшем символизировалось его изображением в виде «каменного знака», «нарисованного облика» и, наконец, каменного изваяния. Таким образом, сравнительно небольшое количество известных каменных изваяний периода Первого тюркского каганата может объясняться тем, что в это время ещё продолжала существовать традиция использования в ритуальных целях трупа умершего, а не его скульптурного изображения.
В это же время в элите древнетюркского общества существовала традиции воздвигать сложные мемориальные сооружения, которые типологически предшествовали знаменитым памятникам тюркских каганов периода Второго каганата VII-VIII вв. на р. Орхоне. Один такой бесспорно ранний памятник известен на р. Толе (Унгетский комплекс). Здесь на ограниченной валом и рвом глиняной площадке размером 20x40 м находился ящик-саркофаг с ромбическими узорами на стенках. Вокруг пего бы-
Рассмотренные памятники относятся к разному времени и, естественно, по внешнему оформлению могут отличаться друг от друга. Однако по своему внутреннему содержанию они идентичны, поскольку отражают одну идею — сохранить облик умершего для совершения определённого цикла поминальных обрядов и жертвоприношений в период между смертью и захоронением. Данная идея имеет южное происхождение и в прошлом была широко распространена у многих народов Восточной и Центральной Азии (Грумм-Гржимайло, 1926, с. 46-47). Тот же обычай у древних тюрков и енисейских кыргызов зафиксирован письменными источниками (Бичурин, 1950, с. 230; Кюнер, 1961, с. 60). Многочисленные этнографические параллели обычаю сохранения облика умершего у народов Южной Сибири и Средней Азии в недавнем прошлом приводятся в работах Л.Р. Кызласова (Кызласов, 1964, с. 38-39) и других исследователей.
Второй тюркский каганат. В 679 г. после гибели каганата Сеяньто среди оставшихся в Хангае группы тюрков-тугю вспыхнуло восстание, в результате которого был создан Второй каганат. Его границы значительно уступали границам Первого, и основные военные действия были направлены против местных племён Монголии и Южной Сибири — уйгуров, киданей, карлуков, басмалов, байырку, енисейских кыргызов и др. Главными противниками тюрков-тугю были уйгуры и енисейские кыргызы. Возникновение Второго каганата ознаменовалось тем, что в 688 г. тюрки разбили уйгуров (токуз-огузов) и выбили имя их предводителя Баз-кагана на одном из балбалов памятника Ильтерес-кагана (Малов, 1951, с. 38), а в 742 г. под ударами уйгуров и союзных с ними басмалов и карлуков Второй тюркский каганат пал и более не возродился. Власть перешла к уйгурам, создавшим в 745 г. Уйгурский каганат во главе с династией Иологэ (Яглакар).
Среди многочисленных походов, предпринятых каганами Второго каганата, особого внимания заслуживает поход 711 г. против енисейских кыргызов под предводительством крупнейших деятелей Второго каганата Кюль-Тегина, Могиляня (Бильге-кагана) и Тоньюкука. Этому походу предшествовал захват в 709 г. территории Тувы, где жили чики и азы, войско которых
Погребения с конём VII-VIII вв. Катандинский этап. Выделить погребения периода Второго каганата на территории Южной Сибири можно по появлению в них ряда элементов материальной культуры, не встречавшихся в памятниках предшествующего времени: серьги, так называемого «салтовского типа» (табл. III, 9), бронзовые пряжки со щитком (табл. III, 19), железные эсовидные псалии с петлёй (табл. III, 1), стремена с пластиной (табл. III, 16), гладкие поясные бляхи-оправы, главным образом простых геометрических форм — прямоугольные, с округлым верхним краем (табл. III, 2-4) и т.д. Причины появления этих инноваций, не являющихся результатом развития форм предшествующего времени, не совсем ясны. Хронологически они совпадают со сведениями о смене погребального обряда у тюрков-тугю и алтайским походом Чеби-хана, который, как уже говорилось, в 630 г. во главе 30 тыс. войска «ушел на северную сторону Золотых гор», как полагает Л.Н. Гумилёв, через Сайлюгем (Гумилёв, 1967, с. 229-230), т. е. в Чуйскую степь, где находятся могильник Курай и другие наиболее известные погребения с конём, относящиеся к этому времени. Можно согласиться с Л.Н. Гумилевым, что «30 000 строевого войска», во главе которых шёл Чеби, не могли быть одновременно уничтожены и переведены в Хангай, а какая-то их часть должна была остаться на Алтае и сыграть определенную роль в развитии культуры местного населения (Гумилёв, 1967, с. 230-231). В письменных источниках в составе телеских владений во второй половине VII в. упоминается племя чеби, которое жило по соседству с карлуками Западного Алтая (Грумм-Гржимайло, 1926, с. 272) и, возможно, представляло собой ассимилированных потомков войска Чеби-хана.
Одной из наиболее достоверных хронологических привязок для определения времени возникновения южносибирских памятников периода Второго тюркского каганата могут служить пред-
На территории Горного Алтая к ним относится в первую очередь Катанда II, к. 5, (раск. 1954 г.), представляющая собой погребение с конём и северо-восточной ориентировкой. С человеком здесь были найдены прямоугольные бляхи-оправы, бронзовая пряжка, серьги «салтовского типа», глиняное пряслице и обломок зеркала; с конём — железные однокольчатые удила, прямые костяные псалии с металлическими скобами, два стремени (одно с петельчатой, другое с пластинчатой дужкой), роговые застёжки от пут и орнаментированные накладки низкой луки седла (табл. III, 2, 10, 15, 16, 19; X, 3). Остатки тканей аналогичны найденным в Средней Азии на горе Муг, бытовавшим в Согде до первой четверти VIII в., что ещё раз подтверждает принятую датировку (Бентович, Гаврилова,1972). По материалам этого погребения А.А. Гаврилова дала всем одновременным памятникам Саяно-Алтая название могил катандинского типа (Гаврилова, 1965, с. 61-64).
Два аналогичных захоронения были раскопаны нами на могильнике Узунтал в Сайлюгемской степи. В одном из них (УЗ V, к. 1) находился скелет женщины, ориентированный на юго-восток. В погребении были найдены плоский игольник прямоугольной формы со сложным растительным орнаментом, семь сбруйных золотых бляшек (табл. III, 5) и орнаментированная костяная накладка низкой передней луки седла (табл. Х, 5). В другом — также женском (УЗ VIII, к. 1), аналогичном по обряду, но с северо-восточной ориентировкой найдены игольник с крыловидно оформленной верхней частью и геометрическим орнаментом, серьга «салтовского типа», обломок зеркала, деревянный гребешок, удила с эсовидными псалиями, два стремени с петельчатыми дужками, квадратная подпружная пряжка и две костяных застёжки от пут (Савинов, 1982, с. 107, 111-112).
В Центральной Туве наиболее крупный могильник VII-VIII вв. — Кокэль с северной (с небольшими отклонениями на северо-восток, северо-северо-восток) ориентировкой погребённых, исследованный С.И. Вайнштейном (Вайнштейн, 1966а). Материалы большинства кокэльских погребений, в том числе и кургана 23, наиболее раннего, по мнению С.И. Вайнштейна, представляют собой однообразный комплекс предметов: деревянные сосуды, костяные пряжки с округлой верхней частью,
В Юго-Западной Туве из серии раскопанных А.Д. Грачом погребений с конём VII-VIII вв. датируются курганы МТ-57-XXXVI — детское погребение с северной ориентировкой и сопроводительным захоронением барана; MT-58-VIII — погребение с конём и северной ориентировкой; МТ-57-Х — также погребение с конём, но с восточной ориентировкой (Грач, 1960, с. 31—33; 1960а, с. 120—129). В них были найдены пояса с гладкими бляхами-оправами (прямоугольной формы и с округлым верхним краем), железные петельчатые стремена, застёжки от пут, концевые и срединные накладки лука, трёхпёрые наконечники стрел, пряжка с язычком на вертлюге и др.
К периоду Второго тюркского каганата относится большая часть погребений с конём в Минусинской котловине — могильник Капчалы II (Левашова, 1952, с. 120-136), недавно открытые захоронения у г. Тепсей (Грязнов, Худяков, 1979, с. 146-159) и др. Ориентировка погребённых в Минусинской котловине неустойчива или тяготеет к северному, северо-западному направлению. Предметы сопроводительного инвентаря близки к материалам погребений VII-VIII вв. в Туве (ак-туругский этап по периодизации С.И. Вайнштейна) и на Горном Алтае (катандинский тип могил по периодизации А.А. Гавриловой).
Происхождение и этническая принадлежность погребений с конём в Минусинской котловине неоднократно обсуждались в литературе. С.В. Киселёв и Л.А. Евтюхова считали их принадлежащими к енисейским кыргызам, перешедшим в IX в. к обряду трупоположения с конём (Киселёв, 1951, с. 603-604; Евтюхова, 1948, с. 60-67). С этой датировкой согласилась В.П. Левашова, но она полагала, что обряд трупоположения с конём был занесен на Енисей в IX в. с Алтая, «когда Алтай, зависимый от енисейских кыргызов, был тесно связан с Хакассией» (Левашова, 1952, с. 136). Большинство исследователей появление погребений с конём в Минусинской котловине так или иначе связывают с проникновением сюда тюрков-тугю, но по-разному датируют и соответственно интерпретируют это событие. С.А. Теплоухов, относивший раскопанное им погребение над р. Таштык к VII в., отмечал, что «подобного рода могилы являются новым типом для Минусинского края. Они хорошо известны около урочища Кудыргэ на Алтае. Весьма возможно, что описанная могила принадлежит представителю турков (тюрков — Д.С.), появившихся в VII в. в Минусинском крае» (Теплоухов, 1929, с. 55). Л.Р. Кызласов считает, что погребения с конём, как и другие нетипичные для хакасов
Мнение Ю. С. Худякова может быть принято как гипотеза, отражающая один из этапов проникновения тюрков (точнее, алтае-телеских тюрков) на Средний Енисей. Вместе с тем нельзя забывать о том, что сложную и мало нам известную историю взаимоотношений тюрков-тугю и енисейских кыргызов вряд ли правомерно сводить только к походу 711 г. Погребения с конём на территории Минусинской котловины образуют определённый хронологический ряд: Усть-Тесь и Кривинское (VI-VII вв.); Капчалы II, Тепсей III (VII-VIII, скорее всего VIII в.); Таштык (VIII-IX вв.); Уйбат II, где найдены уже плоские ромбические наконечники стрел (IX-X вв.), что можно рассматривать как отражение длительного проживания на протяжении всей второй половины I тыс. в Минусинской котловине какой-то группы населения, хоронившей своих покойников в сопровождении коня. Это не исключает усиления данной общности в результате похода 711 г.
За пределами Саяно-Алтая погребений с конём VII-VIII вв. известно очень мало. Достоверно могут быть определены только несколько комплексов, в том числе погребение в Чуйской долине на Тянь-Шане (Шер, 1961) и впускное захоронение Чиликты, к. 2 в Восточном Казахстане (раск. С.С. Черникова, 1961 г.). Такое уменьшение количества погребений с конём за пределами Саяно-Алтая в VII-VIII вв. может быть сопряжено с сокращением политических границ Второго тюркского каганата по сравнению с Первым. Видимо, одновременно оно может рассматриваться как отражение определённых процессов этнической консолидации прежде распылённых групп тюркоязычного населения на территории Саяно-Алтайского на-
Погребения с конём VIII-IX вв. Курайская культура. Расцвет культуры алтае-телеских тюрков совпадает со временем падения Второго тюркского каганата и синхронно существованию Уйгурского каганата (745-840 гг.). К этому периоду относится большинство известных на Алтае, в Туве и Монголии погребений с конём, что еще раз подтверждает неправомерность отождествления их только с, тюрками-тугю, которые после падения тюркских каганатов уже не играли решающей роли в политических событиях северных районов Центральной Азии. По периодизации А.А. Гавриловой, большинство погребений с конём относится к VII-VIII вв. (Гаврилова, 1965, с. 61-66), однако нет никаких оснований их все помещать в прокрустово ложе могил катандинского типа. Это ясно показали исследования Л.Р. Кызласова и С.И. Вайнштейна. Хотя предложенные ими периодизации построены по разному принципу — С.И. Вайнштейн выделяет ряд последовательных этапов развития культуры на территории Тувы, а Л.Р. Кызласов использует хронологические рамки существования государственных объединений, — в том и в другом случае многие вещи катандинского типа находят своё место в сводных таблицах VIII-IX вв. (Кызласов, 1969 — табл. II) или в хронологическом ряду VIII-X вв. (Вайнштейн, 1966, рис. 10). В обобщающей работе В.А. Могильникова также отмечается, что «материалы катандинского типа, синхронизируемые А.А. Гавриловой с эпохой Второго тюркского каганата, на самом деле датируются временем вплоть до середины IX в., т.е. относятся не только ко Второму тюркскому, но и Уйгурскому каганату» (Могильников, 1981, с. 39).
Погребальные памятники VIII-IX вв. Южной Сибири датируют следующие находки: детали поясных наборов из слоёв середины и третьей четверти VIII в. в Пенджикенте (Распопова, 1980, рис. 63-64), монета выпуска 713-741 гг. в одном из тувинских погребений — БТ-59-1 (Грач, 1966а, с. 96-99), тюргешская монета 740-742 гг. в одной из могил на Горном Алтае — Катанда II, кург. 2 (Гаврилова, 1965, с. 67-68, рис. 9), палеографические особенности надписи на серебряном зеркале из Тувы MT-57-XXVI (Грач, 1958, 1960, с. 18-31), которую В.С. Колоков и Б.И. Панкратов считают возможным датировать VIII-IX вв. (Итс, 1958, с. 36), отдельные вещи, ранее не встречавшиеся в погребениях VII-VIII вв. (железные котлы, топоры салтовского типа, металлические лировидные подвески), близкие параллели в деталях погребального обряда (устройство «тайников») и предметах сопроводительного инвентаря с памятниками копёнского этапа культуры ени-
К общераспространенным типам вещей VIII-IX вв. относятся серебряные кувшинчики на поддоне (табл. IV, 24), зеркала, металлические лировидные подвески с сердцевидной прорезью (табл. IV, 2-3), поясные бляхи-оправы «портальной» формы (табл. IV, 7, 8) и со скошенным краем, овальные уздечные бляшки с фестончатым краем (табл. IV, 23), четырёхлепестковые бляшки-розетки (табл. IV, 12), трёхпёрые наконечники стрел с круглыми отверстиями в лопастях (табл. IV, 19), срединные накладки луков (табл. IV, 17), топоры-тёсла, ножи, панцирные пластины, стремена с высокой пластинчатой дужкой (табл. IV, 22), двукольчатые удила с эсовидными псалиями с «сапожком» (табл. IV, 1, 11), крупные подпружные пряжки с язычком на вертлюге (табл. IV, 20), тройники для перекрестия ремней с вырезными лопастями (табл. IV, 15), щитовидные наконечники ремней с вырезным верхним краем и т.д. В отличие от катандинских серий вещи VIII-IX вв. орнаментированы с широким использованием сердцевидных, крыловидных мотивов, фигурной скобки и др. Края бляшек поясных наборов чаще всего вырезные, растительная орнаментация богаче, контуры предметов изощрённее. По отдельности многие из этих предметов встречаются и в других памятниках Саяно-Алтая VIII-X вв., однако в таком сочетании они образуют сложившийся культурный комплекс.
Обобщённо погребальный обряд населения Южного Алтая, Западной Тувы и соседних районов Монголии, откуда происходит подобный комплекс предметов сопроводительного инвентаря, можно представить следующим образом. Все захоронения, как мужские, так и женские, совершались в грунтовых ямах, в сопровождении коня, реже двух коней, в некоторых случаях даже трёх (Курай IV, кург. 1, 3). Положение погребённых, как правило, на спине. Преимущественная ориентировка — северная и северо-восточная (с различными отклонениями), что, возможно, объясняется совмещением двух традиций — восточной ориентировки, характерной для более ранних памятников VI-VII вв., и северной, встречающейся в погребениях VII-VIII вв. Впрочем, между ними нет принципиальной разницы, так как та и другая лежат в пределах северо-восточного сектора, а отклонения от них могут быть вызваны сезонным характером захоронений при господствующем значении северной или восточной ориентировки. Ориентировка коней такая же или обратная. Взнузданные кони помещались на невысокой приступке справа или слева от человека и отделялись стенкой из камней, вертикально вкопанных плит или лиственничных плах. Некоторые особенности погребального обряда можно проследить и в наборе предметов сопроводительного инвентаря. Так,
Близкие формы погребального обряда и предметов сопроводительного инвентаря позволяют объединить эти памятники в рамках одной археологической культуры, которая по наиболее известному могильнику может быть названа курайской. Памятники курайской культуры охватывают горно-степные районы Южного Алтая, Западной Тувы и, возможно, соседние районы Северной Монголии. В этническом отношении население курайской культуры может быть условно определено как алтае-телеские тюрки, если иметь в виду общность, образовавшуюся в результате взаимодействия собственно тюркских и телеских племён на северной периферии Древнетюркских каганатов. Это было скотоводческое население, кочевавшее в пределах Саяно-Алтайской горной системы. В своем развитии курайская культура прошла три последовательных этапа: сложения, этот этап в целом был верно намечен А.А. Гавриловой и может быть назван катандинским (VII-VIII вв.); расцвета, который, учитывая общее название культуры, мы предлагаем назвать туэктинским (VIII-IX вв.); и наконец, завершения — поздний этап курайской культуры (IX-X вв.).
На Горном Алтае все этапы развития курайской культуры представлены материалами погребений самого Курайского могильника в Чуйской степи, исследованного С.В. Киселёвым и Л.А. Евтюховой в 1935 г. (Евтюхова, Киселёв, 1941). Наиболее ранние из. них, в которых были найдены гладкие бляхи-оправы, костяные пряжки с округлой верхней частью, застежки от пут и т.д., близки к могилам катандинского типа (VII-VIII вв.). Большая часть погребений, в том числе н наиболее яркие — с «тайниками» и сопроводительным захоронением нескольких коней (Курай IV, к. 1, 3), в которых были найдены великолепный наборный пояс с лировидными подвесками и надписью на наконечнике «Хозяина Ак-Кюна... кушак», серебряный сосуд, костяная рукоятка плети с зооморфным навершием, многочисленные украшения, серия наконечников стрел и т.д., датируются VIII-IX вв. Аналогичные вещи были найдены в туэктинских курганах (Туэкта, к. 3, 4). Некоторые курайские погребения, в частности Курай III, к. 2, откуда происходит стремя с приплюснутой петлёй и прорезной подножкой — формой, характерной для культуры енисейских кыргызов, представляют поздний этап курайской культуры (IX- X вв.).
К туэктинскому этапу курайской культуры относятся также несколько могил, включённых А.А. Гавриловой в сросткинский тип, — Катанда II, кург. 2, 1925 г.; Катанда II, большой курган, впускная мог. 2, 1954 г.; Яконур, кург. 3, 1939 г. (Гаврилова, 1965, с. 66-70) и два погребения, раскопанные нами на могильнике Узунтал в 1972 г. (Савинов, 1982, с. 109-111).
В Юго-Западной Туве с этими погребениями синхронны курганы, раскопанные А.Д. Грачом в Монгун-Тайгинском — MT-57-XXVI (Грач, 1960, с. 18-31), Бай-Тайгинским-БТ-59-1 (Грач, 1966а, с. 96-99) и Овюрском — Саглы-Бажи, к. 19, 22, 25, 26 (Грач, 1968а) районах. Как далеко на юг простирались границы распространения курайской культуры, сказать трудно. Очень близкие погребения как по погребальному обряду (сопроводительное захоронение двух коней, восточная и юго-восточная ориентировка), так и предметам сопроводительного инвентаря (эсовидные псалии, стремя с пластинчатой дужкой, зеркала, гребни, пряжки, детали поясных и сбруйных наборов) были открыты на р. Орхоне — Джаргаланты, к. 2 (Евтюхова, 1957, с. 207-216) и р. Толе — Наинтэ-сумэ (Боровка, 1927, с. 73-74), однако отсутствие аналогичных памятников в районах Северо-Западной Монголии, непосредственно примыкающих к Южному Алтаю и Юго-Западной Туве, не даёт возможности ответить на этот вопрос более или менее определённо.
Своеобразный вариант погребений VIII-IX вв. исследован в Центральной Туве (Аймырлыг III и др.). По ним был определён центрально-тувинский тип захоронений с подбоями (Длужневская, Овчинникова, 1980, с. 81). Предметы сопроводительного инвентаря в них аналогичны другим памятникам VIII-IX вв. Вместе с тем Б.Б. Овчинникова убедительно выделила ряд уйгурских элементов одного из центральнотувинских погребений на могильнике Аймырлыг III: лук со срединной накладкой «уйгурского типа», железный клёпаный котел с двумя ручками на полом поддоне, сама форма захоронения в подбое, характерная для уйгурского могильника на р. Чааты, принадлежавшего, по мнению Л.Р. Кызласова, жителям Шагонарских городищ (Кызласов, 1979, с. 158). Б.Б. Овчинникова отмечает, что «они отражают черты, характерные как для древнетюркских, так и для уйгурских племён» (Овчинникова, 1982, с. 217). Очевидно, этим обстоятельством объясняются различия между центрально- и западнотувинским типами захоронений, относящимся к курайской культуре, в материалах которой нет столь ярко выраженного уйгурского влияния. О том, как выглядели памятники VIII-IX вв. местного населения Центральной Тувы (чиков?), вступившего в контакт с центральноазиатскими уйгурами, дают представление несколько погребений этого времени, раскопанные С.А. Теплоуховым у г. Байдаг-Чааты II (Кызласов, 1979, с. 188-191).
Древнетюркские оградки. Одним из наиболее известных па-
Исследования всех предшествующих лет убедили исследователей, что в древнетюркских оградках отсутствуют предметы сопроводительного инвентаря. Тем не менее в последние годы сделан ряд интересных и важных находок. Так, на Горном Алтае на р. Юстыд в оградке около изваяния с сосудом в двух руках найдены стремена, удила, сбруйные наборы, а в отдельном поминальном ящичке — верхняя часть серебряного сосуда (Кубарев, Кадиков, Чевалков, 1968, с. 228). В других оградках на Горном Алтае были найдены такие же вещи, в том числе плоский ромбический наконечник стрелы, позволяющий датировать комплекс, где он был найден, не ранее IX в. (Васютин, 1983, с. 192). Оградка с предметами сопроводительного инвентаря была обнаружена и в Центральной Туве (Овчинникова, 1973). Эти находки не только подтверждают культово-поминальное значение древнетюркских оградок, но и служат важным материалом для их хронологического определения.
В последние годы серия древнетюркских оградок была исследована В.Д. Кубаревым на Южном Алтае. С привлечением большого сравнительного материала по более ранним раскопкам на Алтае (около 100 объектов) им разработана наиболее полная в настоящее время типология древнетюркских оградок, включающая пять типов сооружений: кудыргинский, яконурский, аютинский, юстыдский и уландрыкский (Кубарев, 1979, с. 147-157). Кудыргинский тип — коллективные смежные оградки без камней-балбалов по отдельным найденным в них вещам, как уже говорилось, датируются V-VI вв. Видимо, близки к ним по времени одиночные оградки уландрыкского типа со стелой посередине (типологически с ними сближаются оградки со стелами в Хачы-Хову), но отсутствие в них каких-либо находок затрудняет их датировку.
Для трёх других типов (аютинского, яконурского и юстыдского) В.Д. Кубарев определяет широкие границы бытования — VII-X вв., однако имеющийся материал позволяет конкретизировать датировку каждого из них. При раскопках одной из оградок юстыдского типа (Юстыд, оградка 1) под оленным камнем, заменявшим здесь изваяние, был найден серебряный сосуд на низком поддоне с фигурной ручкой и тамгообразным изображением горного козла (табл. IX, 5) — очень важная находка для датировки как оградок, так и наскальных изображений тюркского времени (Кубарев, 1979, рис. 7-9), Аналогичные по форме сосуды с руническими надписями происходят главным образом из погребений туэктинского этапа
Особо следует остановиться на оградках аютинского (по В.Д. Кубареву) типа, окружённых валом и рвом с наиболее реалистично и тщательно выполненными каменными изваяниями (Кубарев, 1979, с. 150-153). На Горном Алтае крупные сооружения подобного рода были открыты С.С. Сорокиным на р. Аюте и в устье р. Джумалы (Сорокин, 1969, с. 77-79), В, Д. Кубаревым на плато Кыпчыл (Кубарев, 1979, с. 151-153). Ближайшие аналогии им находятся в Туве — Кызыл-Мажалык, Сарыг-Булун и др. (Евтюхова, 1952, с. 116-118; Кызласов, 1969, с. 33-35). Одно подобное сооружение известно в Минусинской котловине — Знаменка (Евтюхова, 1952, рис. 70). Из них наибольший интерес представляет раскопанный Л.Р. Кызласовым комплекс в Сарыг-Булуне, представляющий собой насыпь, окруженную валом и рвом, размером 36x29 м. «На восточной стороне насыпи и во рву располагались высеченные из серого гранита фигуры двух людей, сидящих на поджатых вперед коленками ногах, а также два небольших изображения львов». С западной стороны насыпи находилась площадка для жертвоприношений, на которой была установлена восьмиугольная юрта (типа аила), покрытая Сверху лиственничной корой. После какого-то периода использования все сооружение было сожжено (Кызласов, 1969, с. 33, рис. 7).
Хронология различных типов древнетюркских оградок на Алтае (кудыргинский — V-VI вв., аютинский — VII-VIII вв., юстыдский — VIII-IX вв., яконурский — IX-X вв.) не означает, что эти типы последовательно сменяют друг друга. Скорее, можно предполагать преобладание той или иной традиции устройства поминальных сооружений на определённых этапах развития алтае-телеских тюрков. Кроме того, сами основания для датировок пока единичны и не могут служить для каких-то развернутых построений. Главный вывод, однако, сделан В.Д. Кубаревым правильно: «Анализ устройства этих оградок и находок в них позволяет прийти к заключению, что ни уйгурское, ни позднее кыргызское завоевания Алтая не только не вытеснили население алтайских тюрков с территории Восточного Алтая, но они продолжали обитать на Алтае, оживлённо контактируя с племенами Тувы и Хакасии, сохранив при этом традиционные захоронения с конём и почти неизменный на протяжении V-X вв. обычай сооружения поминальных оградок» (Кубарев, 1979, с. 160). В другой работе В.Д. Кубарев
Каменные изваяния VII-IX вв. К периодам существования Второго тюркского и Уйгурского каганатов относится значительная часть известных в настоящее время в Туве и на Горном Алтае древнетюркских каменных изваяний, оградок с рядами камней-балбалов и сложных культово-поминальных сооружений типа Сарыг-Булун. Реконструкция знаменитого комплекса Кюль-Тегина (Новгородова, 1981, с. 206-213) и персонифицированные балбалы с именами предводителей побеждённых тюрками Второго каганата объединений — Кук-сенгуна, Баз-кагана и др. (Грач, 1961, с. 74-75), позволяют уверенно экстраполировать выводы относительно хронологии, композиции и семантики мемориальных комплексов Монголии на аналогичные по назначению памятники Южной Сибири. В литературе уже неоднократно отмечалось, что оградки со стоящими с восточной стороны от них изваяниями и рядами камней-балбалов представляют собой как бы упрощённую «проекцию» храмовых комплексов типа памятника Кюль-Тегина. На этом основании, а также учитывая, несомненно, тюркский облик изображённых на изваяниях реалий, верхняя хронологическая граница существования каменных фигур при оградках синхронизировалась с концом Второго тюркского каганата (середина VIII в.), а частые случаи намеренного повреждения статуй, особенно их голов, приписывались уйгурам, выражавшим таким способом отрицательное отношение к своим исконным противникам тюркам-тугю. Однако новые материалы не позволяют считать эту точку зрения бесспорной.
Ритуальное назначение древнетюркских оградок и связь их с каменными изваяниями ни у кого из исследователей сомнения не вызывают. В настоящее время каменные скульптуры (или заменяющие их стелы) находятся только у некоторых из них, но ясно, что в прошлом изображение фигуры человека сопровождало каждую оградку. Впоследствии они могли быть разбиты, перенесены с первоначальных мест, уничтожены временем. Возможно, что часть изваяний была сделана из дерева, как это имело место позднее в половецкой (кыпчакской) скульптуре (Плетнёва, 1974, с. 29), или из других органических материалов. Широкая хронология в пределах второй половины I тыс. н.э. выделенных типов поминальных оградок ставит перед исследователями вопрос и об определении хронологических групп связанных с ними каменных изваяний.
Наиболее достоверно может быть решена датировка сидящих фигур в сложных мемориальных комплексах типа Сарыг-Булун (табл. VIII, 9, 10). Типологически они занимают проме-
Памятники типа Сарыг-Булун продолжают древнюю традицию изображения человеческой фигуры, в средствах передачи которой можно наметить несколько хронологических вариантов: манекены с «глиняными головами» и масками (тесинский этап, таштыкская культура), графическое изображение сидящей фигуры — «нарисованный облик покойного» (таштыкские стелы, возможно, часть антропоморфных изваяний Первого тюркского каганата), скульптурное изображение сидящих человеческих фигур (Сарыг-Булун и др.). Именно в этом виде поминальных сооружений устойчиво проявилась основная идея древнетюркского погребально-поминального цикла, одним из главных компонентов которого было сохранение облика умершего для совершения различного рода ритуальных действий.
На каком-то этапе способ изображения покойного изменился — появились так называемые «ростовые фигуры», представляющие как считалось стоящего человека. Поза стоящих фигур явилась одним из аргументов объяснения семантики древнетюркских изваяний как изображений главных врагов тюрков-тугю, призванных служить им в потустороннем мире (Грач, 1961, с. 73-83). Дальнейшие исследования показали, что впечатление о древнетюркских каменных изваяниях как стоящих фигурах оказалось обманчивым. Я.А. Шер первым, правда, в осторожной форме высказал предположение, что в древнетюркской скульптуре «изображены сидящие, а не стоящие люди» (Шер, 1966, 26, прим. 11). С.Г. Кляшторный на основании новых переводов рунических текстов и специального анализа термина «bediz», обозначающего сидящую фигуру, пришел к определенному выводу о том, что «практически все древнетюркские изваяния Монголии, Южной Сибири, Тувы и Семиречья, если даже они не изображены с подогнутыми ногами или на сиденьях (как, например, в Дариганге), показаны как сидящие — немного ниже пояса скульптура завершается, и остается лишь необработанная часть камня, погружаемая в землю. На поверхности земли, таким образом, изваяние фиксировалось в позе восседающего, хотя изображение подогнутых ног, не всегда легко исполнимое технически, опускалось» (Кляшторный, 1978, с. 250). Связь между сидящими фигурами типа Дариганги и Сарыг-Булуна, с одной стороны, и «стоящими» древ-
Точная датировка «стоящих» фигур с оружием в одной руке н сосудом в другой, расположенных при оградках во главе вертикально вкопанных камней-балбалов, представляет значительную сложность. Основная трудность заключается в том, что изображённые на них реалии (пояса, сосуды, предметы вооружения, серьги) не только имели длительный период бытования в пределах второй половины I тыс. н.э., но и в самом археологическом материале плохо поддаются типологическому анализу, который серьезно осложняется при работе с их воспроизведениями в камне, иногда технически несовершенными.
Изваяния периода Второго тюркского каганата предположительно могут быть выделены по изображениям на них вещей катандинского типа, главным образом поясов с прямоугольными бляхами-оправами и серёг «салтовского типа». Помимо упоминавшихся выше сидящих фигур в Туве (Сарыг-Булун, Кызыл-Мажалык) и изваяний у оградок аютинского типа на Горном Алтае VII-VIII вв. могут датироваться «стоящие» фигуры с такими же атрибутами, но без изображений сабель и сосудов на поддоне курайского типа. Продолжая мысль Я.А. Шера о хронологическом значении видов рубящего оружия на каменных изваяниях, следует отметить, что на них чаще всего изображены мечи или палаши с прямой рукоятью, предшествовавшие появлению сабли.
К периоду существования Уйгурского каганата могут быть отнесены такие же изваяния, но с изображением палашей и сосудов на поддоне курайского типа. Важное значение для датировки этой группы изваяний имеют находки палашей с прямой рукоятью в погребениях VIII-IX вв. в Восточном Казахстане (Арсланова, 1963, табл. II) и в Туве (Овчинникова, 1982, рис. 3, № 21). В своё время А.К. Амброз отмечал, что многие «изваяния при оградках снабжены реалиями VIII-IX вв.» (Амброз, 1971, с. 121). В свете раскопок древнетюркских оградок на Алтае эта точка зрения представляется вполне вероятной, хотя точное определение хронологических групп древнетюркских каменных изваяний при оградках — дело будущих исследований.
Отнесение ряда древнетюркских изваяний с оружием и сосудом при оградках к VIII-IX вв. в свою очередь ставит вопрос об их отношении к изваяниям поздней, так называемой «уйгурской группы», изображающим фигуру человека с сосудом в двух руках и без сопроводительных оградок с камнями-
Тамгообразные изображения горных козлов. Последний компонент «древнетюркской триады» — схематические изображения горных козлов, названные А.Д. Грачом по месту их первоначального нахождения в Туве изображениями типа Чуруктуг-Кырлан (Грач, 1973). В классическом виде они представлены тамгами на стелах тюркских каганов на р. Орхоне (памятник Кюль-Тегина, Асхетский рельеф, Онгинский памятник и др.). Их отличительной особенностью является строгая профильность изображения, передача рогов, туловища и ног линиями равной толщины (табл. IX, 2-4, 6). Схематические рисунки горных козлов встречаются на некоторых тувинских изваяниях (табл. IX, 14), наскальных изображениях с руническими надписями из Монголии и Минусинской котловины (табл. IX, 7, 8). Такое же изображение горного козла, как уже говорилось, нанесено на донышке серебряного сосуда (табл. IX, 5), найденного в одной из оградок на р. Юстыд на Горном Алтае (Кубарев, 1979, рис. 9). Принадлежность подобных изображений ко времени Второго тюркского каганата сомнения не вызывает. Огромное количество таких же рисунков, но отличающихся меньшей степенью схематизации, нанесено на скалах Центральной Азии и Южной Сибири, Средней Азии и Казахстана (табл. IX, 9-13). Территория их распространения в основном совпадает с границами Первого тюркского каганата. Самым
Наметить отдельные хронологические звенья этой цепи при отсутствии датирующих вещественных аналогий чрезвычайно трудно, тем не менее принадлежность таких изображений древнетюркской эпохе представляется единственно возможной. В связи с этим не может быть принята передатировка их скифским временем, предложенная некоторыми исследователями на том основании, что образ горного козла являлся одним из наиболее распространенных в скифо-сибирском искусстве (Маннай-оол, 1967). Как справедливо отметил Я.А. Шер, «горные козлы вообще выбивались на скалах с незапамятных времен и почти до наших дней. Но ведь речь идёт не о том, что изображено, а о том, как изображено данное животное» (Шер, 1980, с. 254-255, прим. 20).
Что касается семантики данных изображений, то на стелах тюркских каганов они выступают в роли каганских тамг, т.е. являются символами их власти, что по смыслу тождественно символу каганата вообще. Поэтому схематические рисунки горных козлов можно в значительной степени определить как памятник политического характера, которым наносивший его человек подчеркивал свою принадлежность к данному государственному объединению. Показательно, что на территории Минусинской котловины, не входившей в состав Древнетюркских каганатов, известно только несколько подобных изображений.
Племена Северного Алтая в тюркское время. Образование и крушение центральноазиатских государственных объединений не могло не вызвать некоторой перегруппировки алтае-телеских тюрков и оттеснения части их, в первую очередь горно-алтайских племён, на территорию Северного Алтая и в прилегающие районы юга Западной Сибири. Ко времени существования Первого тюркского каганата, по-видимому, относятся несколько погребений Осинкинского могильника, исследованного нами в 1970 г. (мог. 19, 21, 23, 52). Они представляют собой одиночные трупоположения на спине с неустойчивой ориентировкой погребенных (северо-запад, юго-запад, северо-восток). В числе предметов сопроводительного инвентаря найдены бронзовые щитовидные и фигурные бляшки, трёхпёрый наконечник стрелы, однокольчатые удила с одним костяным двудырчатым псалием (Савинов, 1971, с. 219-220). По форме этих предметов, ранее не встречавшихся в культуре Северного Алтая, они связываются с кругом памятников кудыргинского типа. Некоторый приток тюркского населения в районы Северного Алтая мог вызвать и поход Дулу-хана
К более позднему времени относится могильник, раскопанный А.П. Уманским на р. Ине (Уманский, 1970). Для инских погребений характерны трупосожжения и трупоположения с северо-восточной ориентировкой, нахождение нескольких могильных ям под одной насыпью (кург. 4), сопроводительные захоронения коней и собак, подбои для конских погребений, наземные дерновые сооружения и следы обильных тризн (наследие верхнеобской культуры?). Все это говорит о сложном этническом составе оставившего их населения. Предметы сопроводительного инвентаря, найденные в инских погребениях, за исключением керамики, в наибольшей степени сопоставимы с курайскими. А.П. Уманский датировал могильник на р. Ине VIII-IX вв. и отнес к тюркютам, «которые с VII в. стали переходить от трупосожжения к трупоположению» (Уманский, 1970, с. 72). Позднее было высказано мнение о принадлежности его более раннему периоду времени — конец VII-VIII вв. (Неверов, 1980, с. 101). В дальнейшем многие особенности погребального обряда инских курганов (сочетание трупосожжения и трупоположения, наличие нескольких могильных ям под одной насыпью, северо-восточная ориентировка, сопроводительные захоронения собак) станут характерными для памятников сросткинской культуры IX-X вв. Два впускных погребения с конём и сопроводительным инвентарем VIII-IX вв. известно на территории Кемеровской области (Мартынов, Мартынова, Кулемзин, 1971, с. 40-47).
С алтае-телескими тюрками связано и появление в степной части Алтая отдельных мемориальных памятников типа древнетюркских оградок и каменных изваяний. Так, подпрямоугольная оградка, где в слое золы под камнями были найдены кости животных и железные однокольчатые удила, раскопана на верхнем Алее (Могильников, 1977, с. 224). У одного из курганов у д. Павловка находилось гермообразное каменное изваяние. По замечанию авторов раскопок, «это первая находка каменной бабы, в степной части Алтайского края. По стилю она несколько отличается от каменных баб из районов Горного Алтая» (Медникова, Могильников, Уманский, Шемякина, Сергин, 1975, с. 223).
Несмотря на малочисленность этих материалов, можно предполагать, что на Северном Алтае в тюркское время проходили интенсивные процессы этнической ассимиляции и аккультурации. Смешиваясь с местным населением предшествующего времени, пришлые группы южного происхождения создавали тот этнокультурный субстрат, на основе которого в IX-X вв. сложился северо-алтайский вариант сросткинской культуры.
наверх
|
Д.Г. Савинов. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху |