М.И. Ростовцев

Боспорское царство и Южно-Русские курганы.

// СПб: 1912. 21 с. + 3 табл.

Неупотребительные буквы старой орфографии не воспроизводятся.

Рис. 1. Вид Керчи с моря.

(Открыть Рис. в новом окне)

Странный и оригинальный вид имеют ближайшия окрестности всех почти старых греческих поселений на юге России, за исключением, может быть, одного только Херсонеса, — вид, непохожий на окрестности других греко-римских городов.

И здесь, конечно, как и во всём греко-римском мире, приближающагося путника встречает «город мёртвых»; но не густой лес стел, как в Афинах и других греческих городах, не ряды величественных архитектурно-богатых мавзолеев, как в Риме или около больших городов Италии и романизованных провинций, не странные ряды высеченных в скале или изваянных в мраморе саркофагов, как в Ликии, не густая сеть архитектурных фасадов в нависших над городом скалах, как в Египте, той же Ликии и других частях М. Азии, в Сирии и даже Аравии. Нет, его встречают длинные ряды и отдельныя группы, — чем ближе к городу, тем гуще, — высоких и низких, острых и плоских, широких и узких, конусообразных насыпей-холмов, которые издавна носят у нас имя курганов. Ничего подобнаго этому обилию курганных насыпей мы в других местах греко-римскаго мира не знаем. Нечто подобное мы имеем в некоторых равнинах М. Азии, на широких полях Македонии и Фракии, а также в ю. Италии и в окрестностях старо-этрусских городов, но везде это отдельныя насыпи, а не настоящие курганные некрополи.

(1/2)

Особенно эффектны эти цепи курганов не там, где оне растянулись на гладкой степи, а там, где оне взгромоздились на невысокие, правда, но эффектные кряжи, прорезываюнщие как окрестности Керчи, так и противуположный Керчи Таманский полуостров. На скалистых пиках этих кряжей группами по два, по три насыпались курганы и широко раскрывается с них окрестная даль: и Крымская хлебная степь, и плоский берег Сев. Кавказа, и Чёрное море, и узкий Боспор, а в ясные дни виднеются вдали и туманныя очертания Кавказскаго хребта.

Густая сеть курганов расположена около городов — древних Пантикапея, Фанагории, Горгиппии, Танаиды, Ольвии; но не только здесь встречаются они на нашем Юге, — в широких степях Прикубанья, Придонья, Прибужья и Приднепровья, заходя часто далеко на север, одиноко или группами, высятся курганы повсюду; чем ближе к югу, тем гуще.

С давних пор этот рой зеленеющих холмов будит фантазии, дразнит любопытство, разжигает жадность окрестных жителей. Сотни лет, от времени до времени, вооружаются местные люди кирками и заступами, идут группами и поодиночке пытать счастья в недрах этих холмов, рискуя сломать свои головы в узких ходах, которыми пробиваются они к заповедному кладу, к могиле когда-то погребённаго здесь покойника. И сейчас ещё, когда наука раскрыла уже тайну курганов, смела с их верхушек и недр дымку легенды и заклятия, тянутся к ним жадныя руки и богатых владельцев земли, и жалких профессионалов-счастливчиков в погоне за золотом, которое схоронено под тяжёлою землёю кургана.

Уже более ста лет назад за дело изследования курганов взялась русская историческая наука. Задача, поставленная местным агентам того учреждения, на которое государство возложило обязанность разследования курганов и других некрополей нашего юга, — в России дело началось с инициативы государства — была сразу и безповоротно поставлена, как задача не кладоискательства и обогащения музеев, а научнаго историческаго изследования, тщательнаго и всесторонняго изучения каждаго кургана, каждаго погребения. И хотя исполнители далеко не всегда были на высоте своего положения, были по большей части не учёными, а чиновниками, план действий был начертан столь простой и ясный, руководитель археологической жизни России требовал такого точнаго исполнения своего плана,

(2/3)

что разследования могил и описания раскопок этого ранняго периода можно считать по тому времени образцовыми. К сожалению, эта традиция в шестидесятых и семидесятых годах прервалась, и работы этого времени, ведшияся петербургскими и московскими учёными, далеко не стоят на прежней высоте по детальности разследования и точности определения найденнаго. Только в самое последнее время возобновлённая старая традиция в руках крупных специалистов опять нагоняет так блестяще и далеко ушедшее вперёд развитие техники археологическаго изследования западной Европы.

Гораздо печальнее стоит дело с научным использованием научно добытаго материала. Если тексты и образцово собранныя и комментированныя надписи дали нам теперь схему политическаго развития отдельных греческих городов, схему их строя и хронологический список их правителей, а также более или менее вероятную схему распределения и передвижения кочевых и осёдлых племён в степях нашего юга; если лингвистика, правда порывами и неуверенно, пытается поставить остатки местных языков в связь с нашими знаниями в области лингвистики вообще, — то далеко позади стоит самая богатая материалом область, область использования для культурной истории и для определения культурных связей богатейшаго археологическаго материала, наполняющаго наши столичные и провинциальные музеи и таящагося в недрах архивов Археологической Koмиссии. Ещё менее использован этот же материал, а также и материал текстов и надписей, для возсоздания социальнаго и государственнаго типа тех образований, что сложились у нас на юге за многовековой период развития здесь эллинизирующей и эллинской культуры.

Я не берусь здесь изследовать весь вопрос и сразу выстроить всё здание, у котораго нет ещё и фундамента. Мне хочется на нескольких примерах показать, что могло бы быть сделано, и разсказать, иногда по необходимости без приведения доказательств, часть того, к чему привела меня, теперь уже многолетняя, работа над сырым и трудным материалом.

I.

Первым результатом, к которому приводит изучение наиболее богатых курганных погребений юга России, это однородность царившей на всём нашем Юге материальной и худо-

(3/4)

жественной культуры, однородность одновременных групп этой культуры. Второй не менее важный результат это тот, что наиболее пышный расцвет этой культуры падает на три эпохи: эпоху архаическую в Кубанских степях и в Ольвии, эпоху ранняго эллинизма — второй половины IV и III века до Р.Хр. — по всему северному побережью Черноморья и прилегающих степей, эпоху ранняго римскаго императорскаго времени (I-II в. по Р.Хр.) на Кавказе, в Боспорском царстве и отчасти в Ольвии и Херсонесе. На этих эпохах сосредоточивается огромное большинство наиболее богатых и характерных погребений как в окрестностях городов, так и в безбрежных степях нашего Юга.

Не останавливаясь на архаической эпохе, скажу несколько слов о времени наиболее блестящаго расцвета, о IV-III вв. до Р.Хр. и о I-III вв. по Р.Хр.

Побудем некоторое время в окрестностях наиболее крупнаго центра античной культуры того времени, в ближайших окрестностях столицы боспорскаго царства — Пантикапея.

Всем русским людям должны были бы быть известны те поразительные памятники гробничной архитектуры, которые скрывают в себе наиболее крупные и важные курганы окрестностей Керчи. До самаго недавняго времени можно было любоваться могучим куполом варварски разрушеннаго склепа Золотого кургана и таинственным, ведшим в него корридором. Еще сейчас можно посетить богатейший теперь эпиграфический музей России в двух курганах окрестностей Керчи — Царском и Мелек-Чесменском.

Плавно подымаются здесь над зрителем гигантские уступы потолка дромоса этих могучих склепов и далеко вглубь и вверх уходят концентрические каменные уступы погребальной комнаты второго и резкие рёбра уступчатаго квадратнаго покрытия перваго (см. табл. I рис. 2 и 3).

Мало кто знает даже из тех, кому знакомы эти памятники, что таких склепов открыто было в курганах около Керчи десятки с теми же уступчатыми или стрельчатыми корридорами и богатыми погребальными комнатами часто с полуцилиндрическими покрытиями (см. табл. I рис. 5 и 6). Ещё меньше тех, которым известно, что во многих из этих, в большинстве варварски разрушенных, памятников найдены были в своё время лучшие перлы Эрмитажа: роскошные золотые уборы, сосуды и оружие, великолепныя пурпуровыя ткани, изящ-

(4/вклейка)

Таблица I.

(вклейка/5)

ныя и богатыя глиняныя вазы с обильной позолотой, с нежными фигурами эротов и женщин, занятых своим туалетом, с величавыми сценами из жизни греческаго мира богов и особенно из круга мистической триады Элевзина, и, наконец, единственные в своём роде росписные и золочёные токарные и резные саркофаги — чудеса токарной техники и столярнаго искусства.

Но ещё более неожиданным покажется тем немногим, кто это знает, тот разительный факт, что эти десятки склепов выросли один за другим в короткий промежуток времени, — между второй половиной IV века и второй же половиной III в. до Р.Хр.

Этого мало. Перенесёмся на Тамань. Могучими конусами высились здесь когда-то две Близницы, два кургана; прекрасные, богатые склепы найдены были в обоих; особенно же роскошен был уступчатый богато росписанный склеп, который хранил один из них в своих теперь изрезанных заступом и киркой недрах (см. табл. I рис. 4). Рядом, на высоком кряже Васюринской горы, стоят и сейчас конусы цепи курганов, доминирующих над всём Таманским полуостровом; и в них найден был ряд склепов, все с полуцилиндрическими покрытиями, с богатой архитектурой входа, один — с богатой росписью внутри. Ряды курганов разсыпаны также по всему побережью Тамани, — от Тузлы до Сенной, — и во многих из них открыты были такие же монументальные склепы. Здесь тоже число их насчитывается десятками. И опять-таки всё найденное в некоторых из них богатство точно датируется тем же временем, теми же немногими десятилетиями. То же около Ольвии, то-же около нынешней Анапы древней Горгиппии, и то же, с некоторыми модификациями, около древняго Танаиса.

Мы стоим перед фактом необычайной важности. Ещё рельефнее станет он, если мы вспомним, что в эти же десятки лет погребены были те сильные и богатые люди, что лежали под большинством могучих курганов Кубани (Карагодеуашх), степей Тавриды (Серогозы), Приднепровья и Прибужья (Чертомлыцкий, Александропольский и друг. курганы). Потоками нахлынуло в это время богатство в наши степи, на берега Понта, высоки были культурные запросы первых людей того времени, могучи и богаты были верхи тогдашняго общества. Где причина этому, откуда этот расцвет?

(5/6)

Но посмотрим раньше, что это был за расцвет, откуда и каков характер вкусов, характер культуры.

На три группы распадаются эти одновременныя погребения. Одна с сравнительно простым обрядом погребения и с чисто греческими вещами классическаго стиля, другая с более сложным обрядом и с вещами частью греческими, частью полугреческаго характера, и третья с сложным обрядом и большинством вещей того загадочнаго ориентализирующаго и архаизирующаго типа, который зовут типом скифским. Чем дальше от города, тем ярче смена. Не стану характеризовать обряд погребения вceх трёх типов; остановлюсь на втором, среднем, где на базе перваго типа наслоились элементы третьяго.

Возьмём погребения Васюринской горы с их роскошными каменными склепами, которых нет уже в степных погребениях третьей категории. Широкая лестница спускается к колоннаде ¹ [1] перед входом в корридор склепа, к пропилеям его. По обе стороны ея каменные ящики, в которых погребена была четвёрка лошадей и остатки колесницы. У входа в склеп принесена была в жертву привязанная к стене на цепочке собака. Широкое дверное отверстие ведёт в просто, но изящно, на греческий лад, росписанный корридор; из него другая — в богато росписанный склеп. Здесь посредине высится богатейший разной саркофаг, покрытый пурпуровым пологом; над ним живописью брошен на свод голубой ковёр с богатым бордюром. По стенам в момент погребения горели цветныя свечи, на крюках развешаны были между свечами одежда и вооружение покойника. Перед гробом два мраморных стола, — побольше и поменьше, — на них десятки бронзовых золочёных сосудов. На полу большия чернолаковыя вазы с богатой позолотой. Кроме самого склепа, в целом ряде курганов указаннаго времени и типа находилось ещё место, на котором сожжена была часть утвари и обстановки, сопровождавшей покойника, а также площадка, обнесённая сырцовой стеной, где возвышался над жертвенной ямой алтарь для кровавых возлияний.

(6/7)

Все эти находки позволяют возстановить обряд погребения полностью. Из города к далёкому хребту горы, где выстроена была усыпальница, двигается траурный кортеж. Четвёрка лошадей везёт траурный катафалк, на котором стоит покрытый роскошным покрывалом саркофаг или погребальное ложе, кругом лежит оружие, брошена одежда покойника. В кортежи несут роскошные сосуды, идут музыканты, плакальщики и плакальщицы. Ведут любимаго коня.

У могилы приносят в жертву над алтарём жертвенных животных, вероятно, уже после окончания церемонии, перед тризной, для которой варят мясо жертвенных животных в огромных медных каганах, которые тут же и бросаются. Остатки тризны сжигаются, и вместе с ними бросаются в огонь и разбиваются сосуды, драгоценныя вещи, монеты, остатки ложа, на котором был поставлен покойник и на котором его, может быть, везли к месту последняго упокоения. До похорон, вероятно, убивали лошадей и собаку, а в некоторых исключительных случаях, может быть, и жену, и раба покойнаго (Куль-Оба).

В приведённой реконструкции нас интересует не столько внешность обряда, сколько несомненная его сложность, пестрота и архаичность. Есть здесь и греческие элементы, но не эпохи классической Греции, а старой Греции, геройской, — Греции эгейской и микенской: к этому я отношу и постоянство обряда погребения, а не сожжения, и богатство погребальной обстановки, обилие золота, появление в некоторых гробницах золотой маски покойника, кровавое жертвоприношение над жертвенной ямой, принесение в жертву собаки и коня, верных спутников покойнаго, и, наконец, самую форму погребальнаго склепа, сильно напоминающаго микенские.

Все эти элементы сохранились, как нам это отчасти известно, в ионийской М. Азии, если не в больших городах побережья, то в более архаичных поселениях центра страны и на ея перифериях, могли сохраниться они и на Боспоре, где выселенцы-ионяне из М. Азии, очевидно, строго охраняли старую традицию своей родины.

Всё в обряде, однако, этими ионическими элементами не покрывается. Если погребальный катафалк и мог удержаться в М. Азии, — а об этом говорит нам перевоз тела Александра в Мемфис, — то нигде в эллинизованном мире не слышим мы о жертвоприношении и могилах ряда лошадей, о принесении

(7/8)

в жертву людей и, может быть, о некоторых других чертах обряда.

Откуда же это? Архаическия гробницы Кубанских курганов дают нам ясный ответ: в оригинале, в первоначальных формах мы находим и погребальную колесницу, и жертвоприношение ея лошадей, и людския жертвы в обычаях старой Скифии, удержавшихся вплоть до IV-II вв. до Р.Хр. и так рельефно описанных Геродотом. И отсюда, может быть, в своё время, от этих полукультурных жителей кибиток до и после смерти, от этих смелых наездников, для которых конь и собака были истинными друзьями, многое, может быть, в своё время перешло и в обычаи Ионической Греции.

Присмотримся теперь к вещам, погребённым с покойником. И здесь, рядом с греческим, афинским и мало-азийским импортом, приноровлённым к вкусам окраины, мы имеем нечто не чисто греческое, и не то, что мы привыкли называть варварским. Мы имеем какой-то особый стиль, как особым был и обряд погребения. Этот стиль т.наз. скифских вещей, это те же пережитки, та-же архаика, как и обряд погребения: в нем живёт и эгейская старина, и греко-восточное искусство М. Азии и Персии, но всё это уже в пережитках, в условной схеме, в подчас новой стилизации, создавшейся не без влияния местной среды и местных навыков.

Имеются ли однако в этом стиле, — который можно назвать и который зовут звериным на основании крупной роли, которую в его орнаментовке играют звериные мотивы, — элементы чисто местные, вполне независимые от Востока и Греции? Это вопрос, на который скорее всего можно дать ответ отрицательный. И тем не менее этот провинциальныый стиль, зародившийся, вероятно, в VII-VI вв. до Р.Хр., пустил в области нынешней России глубокие корни, отразившись и на т.наз. сибирских вещах, и на варварских продуктах финнов, перейдя через посредство Византии и Запада и в русское искусство.

К каким же выводам привело нас изследование серии курганных погребений IV-II вв. до Р.Хр.?

Нам стало ясным прежде всего, что в основе культурной жизни жителей городов Боспорскаго царства лежит принесённая ими с собою старая архаическая культура Ионии с целым рядом ещё более архаических пережитков, доводящих

(8/9)

нас до эгейскаго периода. Эта культура держится здесь цепко и не уступает новым волнам культурнаго развития, идущим из Греции и гл.обр. М. Азии. Влияние последней становится особенно крупным только тогда, когда сама она на заре эллинизма вновь сильно ориентализируется, возвращаясь к заветам старой Ионии. Это ориентализирующее течение, продолжающееся и в эпоху эллинизма, находит себе яркий отклик особенно на перифериях античнаго миpa.

Приверженность к архаическим устоям жизни объясняется, во-первых, тем, что на Боспоре социальная и, как увидим ниже, государственная жизнь прочно сложились на архаических ионических базах. Об этом красноречиво говорит нам та роль, которую играет высшая, богатая и могущественная знать, те могучие роды, которые очевидно были строителями великолепных курганных погребений и только первым из которых был род, ставивший архонта, царя или тиранна Боспора, как его звали греки. Второе, чем объясняется указанное явление, это тот несомненный по археологическим данным факт, что аристократия Боспора, — т.е. руководящий класс, — развивалась столько же в общении со своей ионийской родиной, сколько и при непосредственной связи и взаимнопроникновении со слабо эллинизованными местными скифскими и сарматскими элементами, часть руководящих родов которых при посредстве коммерческих и экономических связей перешла в состав боспорской аристократии.

Оба выше намеченные процесса находят себе полное подтверждение и в тех скудных литературных данных, которыя говорят нам об истории эллинов на Чёрном море. Мы знаем, что эллинство издавна укрепилось на сев. побережье Чёрнаго моря не столько на Боспоре, сколько на конечных пунктах тех великих торговых путей, которые перерезывали Север и Восток: на великом пути от Балтики по Днепру и от Чёрнаго моря до Сибири и Индии основалась Ольвия; на великом пути из Сибири же и на другом таком же пути из центральной Азии — сев. и южныя греческия колонии Кавказа. Рыба, скот и меха по первому пути; те же продукты и золото по вторым создали благостояние этих старейших греческих колоний. Через них начатки культуры перешли и к местному населению, которое приняло интенсивное участие в обмене.

Но грек никогда не был только торговцем и рыболовом, — он был прежде всего земледельцем. Рано поэтому

(9/10)

начинает он обрабатывать соседнюю со своими стенами территорию и открывает великую силу южно-русскаго чернозёма. Роскошные урожаи не только обезпечивают городам прокормление его жителей, они дают и излишек, который с охотой берут купцы, приезжающие за рыбой и шкурами. Хлеб, таким образом, входит в число тех объектов обмена, которые даёт Черноморье. Но трудно хозяйство в открытых степях, трудно оградить себя от местнаго населения, трудно оградить свои поля от набегов. Только когда соседи начинают постигать великия выгоды землепашества и когда часть соседних грекам племён постепенно переходит к полуосёдлому быту, как о том свидетельствует Геродот для окрестностей Ольвии, лишь тогда на рынок поступают не тысячи, а десятки и сотни тысяч медимнов леба, лишь тогда черноморский хлеб выступает на мировой рынок.

Позднее Ольвии и кавказских городов возникают города по Азовскому морю, Дону и Керченскому проливу. Донской торговый путь был всегда второстепенным; но тем благоприятнее были условия развития новых городов. Прекрасныя гавани обезпечивали морскую торговлю, баснословное богатство рыбой и скотом давали великолепный материал для сбыта. Но этого мало. Самоё расположение Боспорского царства, относительная изолированность Тамани и той части Крыма, что прилегает к Керчи, от соседних степей, возможность во всяком случае их защищать при совместном усилии всех жителей, — позволили обитателям греческих городов мечтать о концентрации, о создании большого государства, о создании крупных территорий, эксплоатируемых греками. А тут как раз в Греции появляется всё больший и больший спрос на продукты Черноморья. В VI и особенно в V в., после персидских войн, Греция пошла гигантскими шагами по пути своего городского развития, по пути развития торговаго и промышленнаго; она жаждала сырья для обработки, с одной стороны, и хлеба для прокормления рабочих и матросов, с другой.

Этот подъём отразился на подъёме культурной жизни везде: и в Италии, Сицилии, Галлии и Испании, и в М. Азии, и в Египте, и на нашем Черноморье. Но М. Азия и Египет вскоре заперты были персами, греческие города М. Азии отрезаны от внутренней страны, а Египет вообще начал хиреть; тем больше запросов направлялось на Запад и Восток. И там, и здесь наблюдаем мы поэтому быстрейшее движение вперёд.

(10/11)

Естественно, что как раз в это время начинается подъём Боспора, и он, географически сконцентрированный, выступает на мировом рынке, как серьёзный конкуррент Ольвии. Его первой задачей теперь было развить свой хлебный экспорт, для чего прежде всего нужны рабочия руки и большая территория. Греческих жителей городов для этого было мало и греческое мелкое хозяйство для этого непригодно; нужны были крупныя капиталистическия предприятия с большим количеством дешёвых рабочих. И начинается процесс создания большого царства крупных помещиков полуфеодалов, во главе которых стоит главный военачальник-архонт. В наших летописях этот процесс зовётся завоеванием соседних племён. На деле он сложнее. Конечно, греческая фаланга гоплитов, сначала гражданская, а затем наёмная, сыграла огромную роль в завоевании государства, в его образовании; но ещё большую роль сыграло то, что соседния, тяготевшия к морю, племена вовлечены были в обмен, в мировую торговлю, как хлебные производители, и что в этом прежде всего была заинтересована аристократия каждаго племени, роды племенных царьков, находившие поддержку и защиту в аристократии Пантикапея, Фанагории, Горгипии и т.д.

Для своих целей и задач эта аристократия прежде всего должна была создать одного главу государства, должна была создать монархический строй сначала по образцу ионийской, карийской лидийской, ликийской тираннии, затем по образцу эллинистической монархии. Эта монархия должна была убить гражданское развитие и сделать город служебным элементом. Так оно и было на Боспоре. О роли гражданства, о его суверенности не говорят нам наши источники.

С другой стороны местное население, как и везде, где совершаются подобные процессы, должно было потерять экономическую самостоятельность и превратиться в крепостных больших родовых хозяйств, во главе которых стоит знать греческая и местная, стоят греческие и местные жрецы и храмы. Что это было так на Боспоре, об этом мы имеем ряд сведений: и указание на крупныя помещичьи хозяйства около Феодосии, и указание на пожалования царями больших территорий пришлым грекам, и указания на крепостных частных лиц, становящихся крепостными храмов, и указания на то, как, — обратно процессу, наблюдаемому в М. Азии, — храмы греческаго типа становятся храмами типа восточнаго, а греческие боги сближаются с местным персидско-вавилонским Пантеоном.

(11/12)

Примитивность отмеченной выше социальной и государственной рыцарски-феодальной организации увековечила на Боспора и тот культурный архаизм, который адэкватен был этой ступени развития в Средиземноморье, тот архаизм, который создан был когда-то рыцарским и тиранническим укладом Ионии, тем самым укладом, который когда-то отличал Этрурию и Самний, с одной стороны, Фракию, — одновременную в своём развитии с Боспором, с другой. Немудрено поэтому что между Фракией и Боспором уже с этого времени устанавливаются прочныя коммерческия и культурныя связи ¹. [2]

Иным был весь строй и вся жизнь Ольвии, типичнаго греческаго ионическаго города-государства. Здесь не место входить в детальную характеристику строя Ольвии. Достаточно сказать, что в Ольвии нет и следа того рыцарски помещичьяго архаическаго уклада, который царит в Пантикапее, что перед нами не торгово-помещичий центр, а центр главным образом коммерческий с обширной хлебной торговлей. Объясняется это тем, что Ольвия не отстала от развитая своей ионийской родины, как это мы видим в Пантикапее, а идёт с ним рука об руку, отставая и уступая во многом, но всё же стараясь остаться тем, чем она была при основании — ионийским городом-государством. Варваризация идёт и здесь,

(12/13)

но не так быстро, как в Пантикапее, и не затрагивая основ социальнаго и культурнаго уклада.

Наибольшаго расцвета достиг на Боспоре помещичье-феодальный строй и вообще вся жизнь Боспорскаго царства в тот момент развития Греции, когда Боспор и Черноморье оказались почти без конкуррентов в мировой торговле хлебом. Это были смутныя времена, главным образом, во второй половине IV в. до Р.Хр., даже в течение всего IV в. Греция в это время достигла апогея своего культурнаго и экономическаго развития. Рост населения и промышленности требовал массы сырых продуктов и прежде всего хлеба. Между тем продуктивность самой Греции под влиянием безконечных войн, начиная с Пелопонесской, пала, а внешние рынки закрывались один за другим. На западе хирела Сицилия под напором Карфагена; в Италии шла борьба не на жизнь, а на смерть с самнитами, и затем наступает процесс поглощения Италии Римом; в М. Азии греческие города зачахли и рады были вновь вернуться под высокую руку персов. Немудрено, что главное русло торговли натуральными продуктами и специально хлебом пошло по направлению к Черноморью, и что в этом положении находилось дело вплоть до полной консолидации великих эллинистических государств.

Спрос достиг таким образом высшаго размера, огромныя богатства хлынули и на Боспор, и в Ольвии, и в Херсонес, а через них в море тавров, сарматов, скифов. Вместе с тем анархия и возрастание населения в Греции мобилизовали там огромную бродячую армию condottieri, готовых служить тем, кто больше платит. За деньги можно было купить военный аппарат, технически совершеннейший в мире, которому не могли противостать слабо вооружённыя племена скифов и сарматов. Опираясь на это наёмное войско, Боспор мог продолжать свою политику расширения и подчинения соседних племён, политику умножения городских центров, политику расширения земельно-капиталистическаго хозяйства. Как раз в это время и выросли все те наполненные золотом склепы на Бос-

(13/14)

поре и далеко за его пределами, которые явились для нас красноречивыми свидетелями былого блеска Боспора.

Но времена изменились. Эллинизм высосал все соки из Греции и перебросил жизнь на Восток и Запад. Сырые продукты свои эллинистическия государства перерабатывали сами, а промышленность Греции, как и ея население, пали. Наёмные солдаты стали дороги и редки и набирались из варваров. Рядом с этим так наз. варварския племена и в Крыму, и в степях, и на Кавказе сложились в прочныя государственныя образования со своими городами и с концентрацией власти. Начались смуты и брожения и в самих греческих центрах. Жизнь стала падать на Черноморье, а тут ещё началось и новое, на время только задержанное или отклонённое, движение и передвижение отдельных племён в южно-русской степи. Жить становилось трудно, и жизнь стала угасать. Погиб крайний пункт эллинизма, Танаис, еле держалась Ольвия, прошёл расцвет Горгипии, колебались стены Херсонеса.

Новая эра наступила только в конце I в. до Р.Хр. с основанием великаго понтийскаго царства Митридата, а затем с растворением его в Римской империи.

II.

Понтийское царство Митридата не было прочным политическим образованием и в культурную жизнь Черноморья новых элементов развития не внесло. Большое историческое его значение лежит к том, что оно вынудило Рим включить в сферу своих интересов весь бассейн Чёрнаго моря, включая и его северное и восточное побережье.

И здесь Рим взял на себя задачу охранителя греческой культуры и греческаго городского строя, задачу продолжателя дела великих эллинистических царей Фракии и Македонии. Благодаря Риму греки не только удержались на побережьи Чёрнаго моря, но пережили новый блестящий расцвет. Характерно, однако, насколько Рим считается с особенностями местной жизни и местнаго уклада. Если города Кавказа он превращает в ряд военных лагерей, — цепь укреплений охраняющих берег, если в Херсонесе и Ольвии, городских центрах по преимуществу, греческая городская жизнь тщательно защищается римскими гарнизонами, причём города эти по существу делаются одними из многих провинциальных муни-

(14/15)

ципиев Рима — правда, с некоторыми, но не принципиальными особенностями, то Боспор трактуется совершенно иначе. Он трактуется так, как трактовали Римляне государства, жившия вне греческой городской организации, в условиях полуфеодальной персидскаго типа монархии, так, как они смотрели на царства Дейотора и Аминты в М. Азии, на царства Каппадокийское и Коммагенское, наконец, на царства Армянское и отчасти Парфянское.

Надо отметить, кроме того, что боспорское царство было рядом с Арменией и кавказскими царствами, — гл.обр. Иберией и Албанией — единственным из вассальных Риму царств, в которых вассальное царство не сменялось постепенно строем римской провинции, разбитой на городския территории; причём в этом отношении Боспор стоит в условиях, может быть, даже более благоприятных, чем Аршакидская Армения, в которой городской строй одно время почти победил полу-феодальную монархию. Только однажды Рим помышлял об аннексии Боспора — в эпоху Клавдия и Нерона; но после Флавиев мысль эта была оставлена, и Боспор продолжал быть тем, чем был — охраняемым римским войском, но внутреннее самостоятельным царством, в центре котораго, Пантикапее, постояннаго римскаго горнизона не было. Характерно и то, что, если Рим при Августе и его ближайших преемниках играет с Боспором и его династией, как с одною из многочисленных пешек провинциальнаго управления, меняя царей и династии, то и эта политика потом прекращается, и на престоле Боспора окончательно оседает полуфракийская, полу-местная династия, всё более и более самостоятельных царей. Объяснить такую политику Рима можно только тем, что условия жизни Боспора в социальном, экономическом и политическом отношениях не допускали аннексии и связаннаго с нею перехода к греческой городской жизни, требовали строя монархическаго на адэкватных ему культурных, социальных и экономических началах. Каковы же были эти условия и каков был уклад жизни Боспора и его окрестностей в римское время? Ответ на это дают нам опять-таки не писатели, а либо памятники эпиграфические и монеты, в ещё большой мере могилы и курганы Пантикапея римскаго времени.

Прежде всего мы должны констатировать, что в римское время гробницы говорят нам о новом могучем подъёме благосостояния, о новом экономическом расцвете. Характерно,

(15/16)

однако, что этот расцвет теперь ограничен гораздо более узким пространством, чем в IV-III в.в. до Р.Хр. Если Пантикапей окружён, как и раньше, сетью курганов с монументальными склепами этого времени, если рядом с этим склоны горы Митридата изрезаны сотнями вырезанных в скале частью богатейших склепов, то почти ничего подобнаго этой роскоши и богатству нет ни в окрестностях Фанагория, ни около Горгиппии, ни даже в окрестностях новаго возродившагося Танаиса. Нет следов богатых погребений и в южно-русских степях; исчезли полные золотом склепы, с десятками закланных лошадей, с разломанными колесницами и катафалками. Только кавказское побережье и кавказския царства дают ещё роскошныя погребения прежняго типа и ряд великолепных золотых вещей, приспособленных к местным полуварварским вкусам жителей кавказских царств. Нельзя, однако, сказать, чтобы жизнь в мелких городах Боспорскаго царства умерла; там продолжают жить и торговать, но, очевидно, диапазон жизни понизился в зависимости от прекращения начавшейся было ассимиляции соседних племён, перестававших быть кочевыми. Это вполне совпадает с тем, что мы знаем о жизни наших степей в это время. Новыя и новыя надвигающияся племена не дают консолидироваться зарождающимся здесь политическим и экономическим организациям, не дают при широком спросе обезпечить постоянное и прочное предложение.

С одной стороны, эта постоянная смена выгодна для Пантикапея, не допуская создания больших степных царств, начавших было развиваться в III в. до Р.Хр., с другой, однако, широкия степи Юга почти перестали иметь земледельческие центры и продуцировать хлеб для экспорта. Интенсивная экономическая жизнь должна была, таким образом, сконцентрироваться около Пантикапея; там был, очевидно, теперь главный пункт не только политической, но и экономической жизни.

Но откуда шло благосостояние Боспора и Пантикапея? Ответ на это дают некоторыя наблюдения. Во-первых, вновь слышим мы о хлебном экспорте в обширных размерах, экспорте, доходящем до Египта и направленном, очевидно, главным образом в Грецию. Во-вторых, мы имеем явные следы того, что хлеб этот не только скупается торговцами Танаиса у соседей, но главным образом добывается в соседних с Пантикапеем степях. Не даром же три вала один

(16/17)

за другим охватывают территорию города, обезпечивая возможность хозяйства на десятках тысяч черноземных десятин. К сожалению, эти любопытнейшия сооружения до сих пор не изследованы, и мы не можем ответить на вопрос о том, когда и в какой последовательности эти валы возникли, как и кем они охранялись. За этими валами, очевидно, шла интенсивная земледельческая работа; здесь рос тот хлеб, который нагружали на свои корабли местные и приезжие торговцы.

Если таким образом главная причина благосостояния Боспора для нас более или менее ясна, то не менее ясны для нас те социальныя и экономическия условия, в которых проходила жизнь страны, условия, вызвавшая ту особую трактовку Боспора со стороны Рима, о которой мы только что говорили. Нам важно было бы знать не только то, что боспорская монархия была вассальна Риму, но и то, какова она была по существу и каковы были ея базы.

Уже то обстоятельство, что около Пантикапея в I-II в.в. по Р.Хр. вновь выростают курганы с монументальными погребениями, как в былое время, показывает, что высший слой общества в Пантикапей вновь оперился, вновь расцвёл, сохранивши при этом в неприкосновенности свой старый уклад и свои старые навыки. Действительно, насколько можно судить, обряд погребения сохранился старый, тот же, что и в IV-III в. до Р.Хр. (см. табл. III рис. 10 — перенесение тела на катафалке стараго типа — и рис. 13 — художник, пишущий погребальный портрет покойника). Те же курганы, те же склепы, то же трупогребение, то же погребение, если не лошадей, то их убора, те же саркофаги, те же катафалки, может быть, даже те же жертвенныя ямы, тот же, наконец, общий родовой или семейный уклад погребения, который так характерен был и для IV-III в.в. до Р.Хр. Это сохранение героическаго уклада, или лучше — его воскресение, уже само по себе красноречиво говорит за то, что сохранился или вновь окреп и родовой помещичий быт стараго времени. Но о том же красноречиво говорят нам и другия данныя.

Если стены гробниц перваго периода украшались в стиле ранняго эллинизма, в богатом орнаментальном стиле, подражавшем облицованным мрамором постройкам, почти без фигур, то тем богаче фигурными сюжетами росписи гробниц римскаго времени. То же надо сказать и о надгробных памятниках. Эти росписи говорят нам, главным образом, о ве-

(17/18)

рованиях пантикапейцев, о их исключительно сильной вере в загробную жизнь; в этой области оне свидетельствуют частью о проникновении их мистикой элевзинских таинств (см. табл. II рис. 7-8; склеп с изображениями на стенах похищения Коры Плутоном и двух богов, сопровождавших и встречавших душу в подземном царстве — Гермеса и Калипса), частью, о переживаниях в их среде героических представлений, перенесённых и в загробную жизнь. Рядом с богами элевзинскаго круга, сценами похищения Коры, поисков Деметры, рядом с изображениями мистически-просветлённых и обожествлённых покойников мы имеем шаблонныя сцены из области представлений о покойнике, как о герое; и сцену трапезы, и сцену выезда, и сцены боя, и сцены охоты. Всё это трактуется в духе того же стараго ионизма, его уклада и его привычек. Но на базе эллинизма ионизм не довольствовался архаически-условными схемами; эти схемы он пытается оживить, внести в них реализм повседневной жизни, реализм бытовой и этнографический. Под этими влияниями шаблонныя сцены на стенах керченских гробниц превращаются иногда в реалистическия бытовыя изображения, дающия драгоценный материал для знакомства с реальными условиями быта и строя керчан. И характерно, что там, где это наблюдается, мы имеем два типическия для эллинизма течения: либо идиллическое, либо героическое; или мягкую сценку мирной семейной жизни, или грозный эпизод боя не на жизнь, а на смерть.

Присмотримся к этим сценам. В сценах идиллических перед нами деревенская жизнь погребённаго; но это не деревня грека, не деревня клеруха или георга-виноградаря и садовника греческих городов (напр. Херсонеса IV-III в. до Р. Хр.). Перед нами земледелец и коневод степного типа, конный помещик и воитель, с оружием в руках охраняющий свои табуны и, вероятно, свои запашки. Живёт он в степи, в кибитке или юрте, очевидно не весь год, а только в хозяйственный сезон; в юрте с ним в это время и вся семья, — жена и дети, рабы и оруженосцы, всегда сопровождающее своего коннаго хозяина (см. табл. III рис. 9).

Но не одна идиллия и мирный сельский труд ждут керченскаго рыцаря в степи. С оружием в руках, во главе своей дружины, приходится ему отстаивать свою юрту и своих коней против набегов конных и пеших степняков и горцев. Эта последняя черта особенно характерна. Перед нами

(18/вклейка)

Таблица II.

(вклейка/19)

настоящий рыцарь-феодал со своим личным войском конным и пешим, отстаивающий на собственный страх своё достояние, — тот тип и то образование, которые значительно позже сделаются характерными и для уклада жизни всей римской империи, постепенно ориентализованной. Перед нами притом опять-таки не грек, а такой же полуварвар, как и его дружина. Как и последняя, он одет в штаны и сапоги, а не в сандалии; его рукавчатый, в основе греческий, хитон укорочен и превратился в рубашку; гиматий одет и закреплён не на греческий лад. И оружие у него сарматское: на голове конический решётчатый шлем, длинный сарматский панцырь на теле, в руках рыцарское копьё, огромное и тяжёлое, и местный, так наз. скифский лук, на боку длинный меч и на ляшке короткий кинжал (см. табл. III рис. 11, 12 и 14).

Ясно, таким образом, что помещичий уклад остался типичен для Пантикапея; осталось типичным и слияние с местным населением, в результате чего шла интенсивная сарматизация населения, хотя и говорившаго по-гречески, но становившагося все менее и менее греческим. Приток свежих греческих сил в Боспоре этого времени, очевидно, прекратился; Греция сама захирела и не в силах была питать своих старых колоний. Приток давали не греки, а отчасти м. азийские соседи, главным же образом, старые соседи и подданные Боспора — сарматския племена. Они же под командой боспорских рыцарей защищали государство; частью отражали они мелкие набеги, частью под руководством царя бились в регулярных битвах и походах, частью служили в римских войсках, как союзные вспомогательные отряды.

Как организовано было это царское войско Боспора, мы в точности не знаем; но знаем одно: большинство горожан было помещиками; как помещики, они имели свою, большую ли, маленькую ли, дружину и с этой дружиной являлись, очевидно, на зов царя. Вряд ли дружинники помещика были его наёмниками; гораздо вероятнее, что перед нами крепостные колоны, столь типичные для всего феодальнаго Востока, те колоны, которых один фанагориец дарит местной богине Афродите-Урании вместе с землёй. Дальнейшия сведения дают нам те же надписи, монеты и утварь, находимыя в гробницах.

На помещичьей знати базировалось всё государство. Из ея рядов выходила вся администрация царя, его ближайшие помощ-

(19/20)

ники, составлявшие его «двор», который мы застаём в одной надписи объединённых в сакральную коллегию «аристопилитов».

Сам царь, стоящий во главе государства, испытывает на наших глазах чрезвычайно характерную эволюцию. Если в первом веке по Р.Хр. он подчёркивает в своей власти, на своих монетах, главным образом, ея характер жалованный, вассальный, то, чем дальше, тем больше выдвигается рядом с этим элементом новый местный элемент. Как в IV-III в. до Р.Хр. цари отдельных скифских племён под сильным, несомненно, иранским влиянием, подчёркивают на изготовляемых для них ионическими греками памятниках самостоятельность своей власти, даруемой им непосредственно в виде эмблем этой власти, — скипетра и ритона, — богом, таким же конным, как и сам царь, или торжественно сидящей на троне богиней, так и боспорские цари II-III в. по Р.Хр. воспринимают всецело и в тех же формах ту же традицию, воспроизводя сцену пожалования и на монетах своих, и на погребальных своих золотых венцах.

Не случайно, что та же сцена повторяется во всех ея деталях на рельефах сассанидской Персии, где указанное воззрение является исконным; не случайно это и в высшей степени характерно. На Боспоре, очевидно, как и в Персии, Армении, Грузии, мы имеем перед собою типичное иранское царство, сравнительно слабо эллинизованное и всё более и более возвращающееся от первоначальных форм греческой тираннии и эллинистической монархии к формам иранской феодальной монархии божьей милостью, на базе земледельческаго помещичьяго уклада. Понятно, что при таком ходе эволюции, обратной чем та, которая наблюдается в большинстве римских провинций, Риму нечего было и думать о подведении Боспора под шаблон римскаго провинциальнаго управления.

Характерная, постепенная иранизация Боспора сказывается и на его религии, и на его культуре. Как раз во II в. по Р.Хр. на монетах Боспора появляются солнечные боги, правда, в греческих образах, но с явно местным характером: верховный бог и верховная богиня, те самые, которые завоёвывают и значительную часть умов жителей римской империи, создавая известный солярный монотеизм III в. по Р.Хр.

Ещё любопытнее то, что эти солярные греческие местные боги подвергаются сильнейшему монотеистическому влиянию глав-

(20/вклейка)

Таблица III.

(вклейка/21)

ным образом со стороны иудейства и, может быть, даже христианства. Численная еврейская колония в Пантикапее, Горгиппии и Танаисе слилась с одной стороны с местным населением, отожествив своего высшаго бога с фракийским и м. аз. Сабазием, который в свою очередь, как солнечный бог, связался с местными солярными богами, и повлияла, с другой стороны, на монотеизацию самого культа Сабазия, чем расчищена была почва для ранняго принятия христианства.

В области культурной мы имеем почти тот же процесс. Мы присутствуем при возрождении архаическаго зверинаго стиля, выростающаго на базе некоторых элементов так назыв. доисторической культуры поздняго La Tène, возрождении тем более интересном, что отсюда новый стиль, который мы привыкли называть готским или лангобардским, широкой волной разлился по всей Западной Европе.

Но за расцветом I-II в. по Р.Хр. при этих условиях быстро, разительно быстро наступает глубокий упадок. Слабая культура Боспора не выдерживает всё более интенсивной сарматизации, и местная культурная жизнь в ея проявлениях сближается в значительной степени с доисторическим примитивным укладом соседних кочевых племён. Стоит взглянуть на монеты III-IV вв. по Р.Хр. Приличная по концепции греческая фигура Афродиты-Урании со скипетром и державой и подчас недурная портретная голова царя против головы богини в два-три десятилетия превращаются в подобия голов и фигур, а затем и в чисто геометрическия детския их изображения при посредстве прямых линий, пересекающихся под прямыми углами.

При таких условиях Пантикапей утерял окончательно свою роль оплота греческой культуры на нашем Юге и не приобрёл того, чем силён стал Херсонес и чем крепки были государства Кавказа, — не сделался очагом новой христианской веры и новой христианской культуры, просветителем на этой почве близких и далёких соседей.

Чем это объясняется и почему сложилось так, о том, может быть, когда-нибудь разскажут нам памятники этого времени, систематически и методически добытые и изученные. Пока только в немногих пунктах освещён этот тёмный угол безконечно интересной картины эволюции степного, сначала ионийскаго, затем иранскаго и, наконец, сарматскаго царства.

[1] ¹ Имеется только в одном из склепов Васюринской горы. В своём описании я даю не харахтеристику какого-нибудь определённаго погребения, а характеристику типа богатаго погребения этого времени вообще, соединяя в одно черты различных модификаций одного типа.

[2] ¹ Разительной противуположностью строю Боспора является строй соседняго ещё более молодого дорийскаго (колония Гераклеи) Херсонеса. Херсонес был и остался чисто греческим городом, на нём не сказалась варваризация, как на Ольвии и ещё больше на Боспоре. Местныя условия не позволяли ему развиться в центр крупнаго хлебнаго производства и экспорта. Но общий подъём сказывается и на нём, и причина его лежит в блестящем расцвете торговой Ольвии и, главным образом, помещичьяго Боспора, производивших массами хлеб, но не производивших вина. На виноградной культуре сосредоточились херсонеситы и ближайшую свою территорию превратили в ряд мелких прочно защищённых крепкими станами от варварских набегов виноградников. Раскопки полк. Печёнкина в окрестностях Херсонеса, решив вопрос о так называемом старом Херсонесе, вместе с тем выяснили систему земельнаго уклада и аграрнаго быта херсонеситов. Один к другому в окрестностях Херсонеса вёрст на 15 вглубь страны теснятся огороженные участки; их перерезывают укрепленныя, охваченный двумя стенами дороги; в центре каждаго участка простой мужицкий дом. Где только можно, группами в несколько сот участков, эти херсонесския аграрно-военныя поселения огораживаются от степи, от моря и до моря, стенами; большая стена того же типа отгораживала и всю территорию. Характерен этот мужицкий виноградарский уклад жизни греческой πόλις в сравнении с
(12/13)
ионийско-персидским рыцарски-феодальным укладом Боспора. Поучительно и то, что ничего подобнаго описанным делянкам Херсонеса ни в окрестностях боспорских городов, ни в окрестностях Ольвии не имеется. Валами начинает защищать Пантикапей свою территорию, как увидим ниже, значительно позже. Интересно, что время апогея Херсонеса всё тот же IV в. до Р.Хр. и длится этот апогей лишь до II-I в. до Р.Хр.

наверх