С.А. Плетнёва
От кочевий к городам. Салтово-маяцкая культура.
// МИА № 142. М.: 1967. 200 с.
Введение
Вот уже полстолетия внимание русских и зарубежных археологов привлекает своеобразная и высокая культура, созданная кочевыми и полукочевыми народами, обитавшими в VIII-IX вв. на необозримых степных и лесостепных просторах по Дону и в Приазовье.
Два памятника — Маяцкое городище и Салтовский могильник, открытие которых возбудило интерес учёных к средневековью юго-востока Европы, дали имя всей культуре: салтово-маяцкая, или салтовская.
В XIX в. в России было известно около десятка памятников этой культуры, расположенных, как правило, на высоких правых берегах Дона и его притоков.
Археологическое изучение их началось в 1900 г., когда учитель Верхне-Салтовской школы В.А. Бабенко раскопал несколько катакомб на знаменитом теперь Салтовском могильнике, расположенном на невысоких холмах правого берега Северского Донца, рядом с развалинами белокаменной крепости VIII-IX вв. и огромным селищем.
Не будем подробно останавливаться на первых шагах в изучении салтово-маяцких памятников. Это с исчерпывающей полнотой сделано в большой статье И.И. Ляпушкина, посвящённой салтово-маяцкой культуре бассейна Дона. В ней помещена подробнейшая библиография этой темы с 90-х годов XIX в. до середины 50-х годов XX в. [1]
В первый период исследования салтово-маяцкой культуры, длившийся около четверти века, в археологической литературе преобладали статьи отчётного характера. Причём особенный интерес постоянно вызывал богатый находками Салтовский могильник, в котором почти ежегодно раскапывали по 10-20 наполненных вещами катакомб. Поиски новых памятников VIII-IX вв. не производились, их открывали случайно, при каких-либо строительных работах, и сообщали в Археологическую комиссию или непосредственно известным археологам.
Тем не менее ещё до Октябрьской революции было собрано достаточно материала, чтобы сделать некоторые выводы. Во-первых, уже стало ясно, что бассейн Дона в VIII-IX вв. был заселён народами, создавшими единую в целом культуру. Это отмечали А.А. Спицын и Д.Я. Самоквасов, а позднее В.А. Городцов и Ю.В. Готье. Во-вторых, находки монет — дирхемов VIII-IX вв. — в камерах Салтовского могильника позволили датировать Салтовский и все аналогичные ему памятники Дона. В-третьих, был поставлен вопрос, кто были «исконные обитатели Дона в Донца». Разбираясь с хронологией, учёные привлекали близкие салтовским материалы из памятников соседних областей, в первую очередь из аланских катакомбных могильников Северного Кавказа. [2]
Бросающаяся в глаза близость Салтовского могильника к аланским могильникам Северного Кавказа привела учёных (А.А. Спицын, Ю.В. Готье) [3] к логическому заключению об этнической близости носителей обеих культур. Однако, несмотря на очевидность этого вывода, многие исследователи (Д.Я. Самоквасов, Д.И. Багалей, В.А. Бабенко) [4] полагали, что
(3/4)
такая высокая культура, как салтово-маяцкая, могла принадлежать только господствующему в те века в степях народу, а именно хазарам.
Следует отметить, что в большинстве статей того периода исторические обобщения базировались на письменных источниках, археологические же материалы служили только эффектным оформлением. Нередко археологи отталкивались от наиболее исследованного н богатого вещами Салтовского могильника, тогда как данные о немногочисленных и лишь частично обследованных поселениях (Салтовском. Маяцком, двух Цимлянских городищах) использовались очень неполно. К тому же, привлекая плохо или небрежно изученные памятники, учёные приходили к путанным, слишком общим, а часто и неверным заключениям. [5]
Новый этап в исследовании памятников VIII-IX вв. на огромной территории бассейна Дона связан с именем М.И. Артамонова. Этот этап характерен не только широким размахом археологических работ, но и иной их направленностью. Так, раскопки не ставили теперь целью извлечение из недр земли роскошных и эффектных вещей, в изобилии попадавшихся в Салтовском могильнике. Хотя работы на этом могильнике продолжались и в послереволюционное время, но центр тяжести в изучении культуры переместился на поселения и городища. Результатом разведок и обследования ранее известных памятников явилась книга М.И. Артамонова «Средневековые поселения на нижнем Дону», вышедшая в свет в 1935 г. В ней М.И. Артамонов наметил пути исследования культуры, экономики и социального строя нижнедонского населения VIII-IX вв. Особое внимание он уделил Левобережному Цимлянскому городищу, которое уже тогда вполне убедительно отождествил с развалинами хазарского города Саркела и русской крепости Белой Вежи. [6] Блестящая и по тому времени полная характеристика наиболее массового и важного материала — керамики, приведённая в первой книге М.И. Артамонова, легла в основу всех дальнейших работ (как отечественных, так и зарубежных) по керамике салтово-маяцкой культуры. Раскопки 1934-1936 гг. неопровержимо доказали, что культурный слой Левобережного Цимлянского городища датируется концом IX — началом XII в. Все домыслы относительно иного местоположения Саркела после этих раскопок стали совершенно несостоятельными. Единственным учёным, не убеждённым в правильности вывода М.И. Артамонова, остался проф. К.В. Кудряшов. [7]
Исключительная ценность Левобережного Цимлянского городища как исторического источника побудила М.И. Артамонова после Великой Отечественной войны возобновить раскопки Саркела — Белой Вежи. Городище стало основным объектом работ комплексной экспедиции, производившей исследования в зоне строительства Цимлянского водохранилища в 1949-1951 гг. Преимущество городища сравнительно с другими памятниками заключалось в том, что в письменных источниках были точно указаны даты построения крепости хазарами (30-е годы IX в.), её гибели (965 г.), возникновения на её развалинах древнерусского города и, наконец, гибели этого города под ударами половецких полчищ в начале XII в. В результате работ 1949-1951 гг. были раскопаны ⅔ крепости, часть окружающего крепость посада и огромный могильник. Таким образом, Саркел — единственный исследованный почти полностью город, выстроенный и заселённый народами, создавшими салтово-маяцкую культуру, является несомненным хронологическим эталоном для всех средневековых памятников юго-востока Европы.
О единстве салтово-маяцких памятников Дона и Приазовья М.И. Артамонов писал ещё в 1940 г., когда после раскопок Саркела пришёл к заключению, что культура этого города совершенно идентична культуре строителей белостенных крепостей верховьев Северского Донца и Дона. Крепости эти он считал феодальными замками. Саркел, очевидно, был городом, выросшим из пограничной крепости. [8] Необычайное единообразие салтово-маяцких памятников привело М.И. Артамонова к выводу, что население нижнего Дона и Салтово-Маяцкого района составляло группу, единую не только по культуре, но и по этнической принадлежности.
Эту мысль М.И. Артамонов развивает в нескольких статьях, посвящённых Саркелу — Белой Веже, [9] и особенно подробно останавли-
(4/5)
вается на ней в монографии «История хазар» [10] — поистине энциклопедическом исследовании по истории кочевых народов Восточной Европы. Книга охватывает огромный период — от II до XII в., и в ней с той или иной степенью подробности затронуты все вопросы, касающиеся народов, оставивших памятники салтово-маяцкой культуры.
Вкратце основные выводы М.И. Артамонова заключаются в следующем:
1. Народы, обитавшие в Подонье и Приазовье в VIII-IX вв., представляли собой конгломерат различных, взаимовлияющих друг на друга племенных групп, состоявших в основном из ираноязычных аланов и тюркоязычных болгар. Причём тюркский язык, судя по одинаковым надписям на камнях Маяцкого городища и на баклажках, найденных на нижнем Дону, был распространён в те столетия по всему Подонью — и на аланских лесостепных, и на болгарских степных поселениях, и в кочевьях.
2. В VIII-IX вв. народы Подонья и Приазовья входили в состав Хазарского каганата и переживали, как и сами хазары, бурный период становления феодализма и перехода от кочевого образа жизни к земледельческому — осёдлому.
3. Переход к осёдлости, естественно, вызвал и такие явления, как развитие и расцвет ремёсел и торговли, т.е. рождение салтово-маяцкой культуры.
Все эти выводы базируются в основном на письменных источниках. Во избежание повторений автор нередко опускает разбор археологических материалов, поскольку они уже были изданы им или его учениками. Так, в книге отсутствует источниковедческий анализ археологических материалов Саркела и других аналогичных ему памятников, исследованных Волго-Донской экспедицией в разные годы (Карнаухова, Правобережного Цимлянского городища и др.). Это отчасти объясняется тем обстоятельством, что за последние 10-12 лет том за томом публикуются труды Волго-Донской экспедиции, подготовленные под редакцией М.И. Артамонова. [11] В них, помимо статей, написанных по материалам Саркела, большое место занимают работы И.И. Ляпушкина, посвящённые археологии синхронных и однокультурных с Саркелом памятников, исследованных в зоне затопления.
Работу по изучению салтово-маяцкой культуры И.И. Ляпушкин начал под руководством М.И. Артамонова. В 30-х годах он, будучи аспирантом М.И. Артамонова, впервые занялся древностями юго-востока Европы. В кандидатской диссертации, посвящённой славяно-русским поселениям на Дону и в Приазовье, [12] он уделил много внимания памятникам салтово-маяцкой культуры, которых на изучаемых землях было гораздо больше, чем славянских. Исследуя керамику Таманского городища и его стратиграфию, И.И. Ляпушкин первый разделил средневековый культурный слой городища, а вместе с тем и жизнь средневекового города на два периода: хазарский и русский. Изучив материалы раскопок Таманского городища (1930-1931 гг.), И.И. Ляпушкин доказал, что по керамике н общему характеру находок хазарский слой Тамани аналогичен хазарскому слою Саркела и оба они теснейшим образом связаны с салтово-маяцкими памятниками Дона.
В 1939 г. И.И. Ляпушкин заложил большой раскоп на Правобережном Цимлянском городище, [13] а в последующие годы, занимаясь славянами днепровского левобережья, постоянно сталкивался с салтово-маяцкими памятниками, пограничными со славянскими поселениями Юго-Восточной Европы. Не случайно именно он возглавил в 1949-1951 гг. отряд Волго-Донской экспедиции, производивший разведки и раскопки средневековых памятников, близких к Саркелу. Результатом работ явилась большая статья, упомянутая выше. [14] Впервые была создана классификация салтово-маяцких памятников (городищ, поселений, жилищ и погребальных комплексов). Источниковедческий подход к археологическому материалу позволил И.И. Ляпушкину сделать ряд выводов, главнейший из которых заключается в разделении салтово-маяцкой культуры Дона на два варианта — северный и южный.
Северный вариант характеризуется городищами с каменными стенами, поселениями осёдлых племен, жилищами-полуземлянками и катакомбными могильниками аланов — выходцев с Северного Кавказа, долихокранов-европеои-
(5/6)
дов; южный вариант — обширными городищами, укреплёнными земляными валами, жилищами-юртами и ямными могильниками, в которых похоронены брахикраны-европеоиды, относящиеся к той же антропологической группе, что и покойники из праболгарского могильника у с. Нови Пазар (в Болгарии) и болгарских волжских могильников у сёл Кайбелы и Большие Тарханы.
Так же разделил салтово-маяцкую культуру и Н.Я. Мерперт, работавший над классификацией погребальных обрядов и вещей Салтовского могильника [15] и раскопавший в 1957 г. древнеболгарский могильник у с. Кайбелы. [16]
Не подлежит сомнению, что в целом такое деление культуры имеет достаточно оснований. Особенно существенна разница погребальных обрядов и антропологических признаков племён северного и южного вариантов. Остальные признаки, выделенные И.И. Ляпушкиным, как мы увидим, встречаются и на северных и на южных памятниках салтово-маяцкой культуры. К тому же в могильниках аланов, которые явно преобладали в лесостепной области и хоронили умерших в катакомбах, неоднократно попадались погребения брахикранов-болгар (нередко в ямных захоронениях), а рядом со знаменитым Салтовом, на левом берегу Донца, Д.Т. Березовец открыл и частично раскопал обширный ямный праболгарский могильник. [17]
Таким образом, разница между двумя вариантами культуры хотя и существовала, но не была, по-видимому, всеобъемлющей, как писал И.И. Ляпушкин. Взаимодействие и слияние северных (аланских) и южных (болгарских) племён было очень активным. Очевидно, значительно ближе подошел к истине М.И. Артамонов, писавший еще в 1940 г., что население нижнего Дона и Салтово-Маяцкого района (т.е. верховьев Дона и Донца) принадлежало к одной и
той же культурно-этнической среде. [18]
Дискуссия об этнической принадлежности создателей салтово-маяцкой культуры проходит красной нитью через все крупные или обобщающие работы, посвящённые этой культуре. Ещё в начале XX в. мнения учёных разделились. Одни считали салтовцев аланами, другие — хазарами. И.И. Ляпушкин пишет, что его разногласие с М.И. Артамоновым является продолжением этого давнего спора. И.И. Ляпушкин и сам не считает салтово-маяцкую культуру в широком смысле этого понятия чисто аланской. Все памятники южного варианта он относит к праболгарам. Но и М.И. Артамонов отнюдь не называет культуру хазарской, а полагает, что она оставлена народами, входившими в Хазарский каганат: аланами, болгарами н, вероятно, хазарами. Причем возникновение культуры М.И. Артамонов связывает с важнейшим экономическим процессом, происходившим в среде этих народов, — оседанием кочевников. Всецело присоединяясь в данном вопросе к точке зрения М.И. Артамонова, не буду вдаваться в подробности дискуссии, поскольку нам неоднократно придётся возвращаться к ней в дальнейшем.
Богатство и яркость салтово-маяцкой культуры невольно порождают во многих увлечённых исследователях стремление связать её с народами, историей которых они занимаются.
Так, ещё в 1935 г. В. Арендт и А. Захаров вопреки множеству объективных данных (в частности, вопреки антропологическим показателям) утверждали, что салтово-маяцкая культура оставлена венграми. [19]
В 50-х годах «мадьяроведы», хотя и не столь прямолинейно, но полагали, что венгры времен существования Лебедийского союза (IX в.) обитали в степях между Донцом н Волгой, т.е. на территории салтово-маяцкой культуры. [20] Э. Мольнар прямо называет некоторые памятники салтово-маяцкой культуры (например, Воробьёвский могильник) венгерскими. [21]
С другой стороны, некоторые историки-славяноведы склонны считать многие салтово-маяцкие памятники славянскими или полуславянскими. «Славянская» теория оказалась более живучей, чем «венгерская» и «хазарская». Ряд исследователей придерживается её и по сей день. [22]
(6/7)
В процессе изложения я буду возвращаться к многочисленным попыткам сторонников «славянской» теории связать тот или иной памятник салтово-маяцкой культуры, то или иное культурное наследие салтовцев со славянами. Поэтому здесь останавливаться на них нет необходимости.
Причины такой разноголосицы в толковании вопросов, связанных с изучением салтово-маяцкой культуры, кроются, как мне представляется, в слабой изученности культуры в целом.
В самом деле, до сих пор остается неразрешённым один из кардинальных вопросов истории любой культуры — вопрос о границах её распространения.
Чётко прослеживаются пока только северная, северо-западная и северо-восточная границы в Подонье. Как далеко простиралась территория салтовцев на восток — неясно. Правда, разведки Л.Н. Гумилёва в Нижнем Поволжье показали, что на берегах Волги есть памятники с обломками керамики салтово-маяцких типов. [23] В заволжских степях они неизвестны. По-видимому, Волга была крайним восточным рубежом культуры.
Значительно труднее определить южную границу. Мои разведки открыли по рекам донского левобережья (Салу, Ее, Сосыке) сплошные кочевья с керамикой VIII-IX вв. Южнее картина усложняется, поскольку Прикубанье, отроги Кавказского хребта и Дагестан были густо заселены самыми различными народами, и обнаружить здесь памятники интересующих нас салтовцев чрезвычайно трудно. Они буквально тонут в родственных культурах, особенно аланской, которая сыграла огромную роль в сложении салтово-маяцкой культуры. Правда, и там в последние годы обнаружено великолепное Хумаринское городище с тюркскими рунами на камнях белокаменных стен, [24] а в бассейне Кубани — несколько поселений, на которых находили обломки котлов с внутренними ушками, характерных для салтовцев и не встречающихся у аланов. [25] То же можно сказать и о юго-восточном районе Предкавказья: на Тереке Л.Н. Гумилёв обнаружил несколько поселений с характерной салтово-маяцкой керамикой; [26] К. Ф. Смирнов раскопал Агачкалинский могильник, [27] почти единодушно относимый учёными к памятникам хазарской культуры, которая, однако, судя по находкам, была почти тождественна салтово-маяцкой.
Юго-западная граница культуры, как и северная, вырисовывается довольно определённо. На Таманском полуострове к ней относятся средневековые (VIII-IX вв.) слои Таманского городища и Фанагории. Памятники этого типа заходят и в Крым. Средневековые слои Мирмекия и Тиритаки, Боспора (Корчева), поселения у Коктебеля (Планерского), Алексеевки и других мест представляют вариант той же салтово-маяцкой культуры. Отдельные предметы, связанные с этой культурой, попадаются даже в Западном Крыму, в слоях VIII-IX вв. древнего Херсонеса (средневекового Херсона). [28]
Совершенно неразведанными остаются степи левобережья и правобережья Днепра. На левобережье И.И. Ляпушкин выявил южную границу распространения славянских памятников, но к югу от неё работы не были продолжены. [29] В бассейне Днепра известно несколько памятников салтово-маяцкой культуры: Вознесенский «клад» (погребение с сожжением), [30] слой поселения VIII-IX вв. на Пастырском городище, [31] гончарная мастерская в Канцировке. [32] Однако единичные находки не позволяют говорить о сплошном заселении степного Поднепровья народами, создавшими салтово-маяцкую культуру, хотя это и весьма вероятно.
Показательно, что западнее — в Приднестровье — разведки, проведённые экспедицией Г.Б. Фёдорова, уже обнаружили материалы этой культуры на нескольких древних молдавских поселениях. [33] Далее на западе они попада-
(7/8)
ются в Подунавье и особенно много их в Северо-Восточной Болгарии, куда, согласно письменным свидетельствам, во второй половине VII в. откочевала из Приазовья большая болгарская орда, возглавляемая ханом Аспарухом.
Таким образом, вся степная полоса от Волги до Дуная была занята, по-видимому, народами, создавшими салтово-маяцкую культуру. На Дону они заселили даже лесостепь, вплотную подойдя к поселениям славян. Кроме того, памятники салтово-маяцкого типа известны и далеко на северо-востоке — на средней Волге, в землях древней Волжской Болгарии. Благодаря письменным источникам мы знаем, что какая-то часть приазовских болгар ушла в VII-VIII вв. в эти далёкие северные земли и образовала здесь новое государство — Волжскую Болгарию. [34]
Границы территории, занятой памятниками салтово-маяцкой культуры, по мере изучения её всё более расширяются и как бы расплываются по степным и лесостепным просторам Восточной Европы.
Разумеется, на всей этой громадной территории салтово-маяцкая культура была далеко не однородной. Она распадается на несколько вариантов, количество которых увеличивается по мере роста наших знаний. Сейчас мы уверенно можем говорить о семи вариантах: средневолжском, дунайском, дагестанском, крымском, приазовском, нижнедонском и верхнедонском. Различные оттенки единой в общем культуры зависят от многих объективных и субъективных причин, например, от различного процента тех или иных этнических примесей, от влияния культуры местных, завоеванных племён и народов, от влияния более или менее цивилизованных соседей и от степени этого влияния и т.д. Поэтому при изучении салтово-маяцкой культуры следует уделять большое внимание причинам, под влиянием которых складывались различные её варианты.
Исследование всей культуры в целом — дело будущего. Сейчас наступил период детального изучения локальных её вариантов. Западным (балкано-дунайским) вариантом занимаются болгарские и румынские учёные, [35] в Молдавии работает Г.Ф. Чеботаренко, в Крыму — A.Л. Якобсон, М.Ф. Франджуло [М.А. Фронджуло], А.В. Гадло, в Волжской Болгарии — А.П. Смирнов, B.Ф. Генинг, А.X. Халиков и другие, на нижней Волге и Тереке проводит разведки Л.Н. Гумилёв. Совершенно неизученными остаются степи Поднепровья. До проведения там сплошной разведки мы можем связывать памятники дунайских и донских болгар только гипотетически.
Наибольшим разнообразием памятников отличаются бассейн Дона и приазовские степи. Различные варианты салтово-маяцкой культуры, расположенные к тому же в различных климатических и почвенных зонах, представляют для исследователя огромный интерес. Я попыталась обобщить материалы памятников этого сложнейшего в историческом и экономическом отношении района и показать на его примере закономерности исторического развития и самой культуры, и народов, создавших её.
В 1958 г., когда И.И. Ляпушкин составил сводку всех известных в то время салтово-маяцких городищ, селищ и могильников бассейна Дона, число их равнялось 57. В наши дни их стало уже более, 200. В 1958 г. Приазовье на карте археологических памятников VIII-IX вв. было белым пятном. Там знали только два больших городища — Таманское н Фанагорийское со слоями VIII-IX вв. — и несколько поселений того же времени под Таганрогом. Уже первые большие разведки в Приазовье обнаружили исключительно интересный материал, свидетельствующий о том, что берега Азовского моря и впадающих в него рек представляли собой сплошную полосу древних кочевий.
Работы Б.А. Рыбакова на Таманском городище (1952-1955 гг.), Д.Т. Березовца в Салтове и на нескольких памятниках нижнего Оскола, раскопки на Правобережном Цимлянском городище и на городище, селище и могильнике у с. Дмитровского (верхний Донец). проведённые под моим руководством, дали много нового для изучения истории Подонья н Приазовья VIII-IX вв. С 1954 г. ежегодно на этой огромной территории проводились разведки. Наш отряд прошел за десять лет более 2000 км вдоль берегов Дона. Донца, Оскола, Айдара, Белой Калитвы, Быстрой, Кундрючей, Тихон Сосны, Чира, Сала, Таганрогского залива, Еи (рис. 1), открыл свыше 120 новых памятников и обследовал почти все известные ранее.
С увеличением количества археологических источников значительно шире стали задачи исследования культуры и создавших её народов.
(8/9)
Рис. 1. Маршруты разведок автора.
1 — маршруты 1954, 1955, 1957 гг.; 2 — маршрут 1956 г.; 3 — маршрут 1958 г.; 4 — маршрут 1959 г.; 5 — маршрут 1960 г.; 6 — маршрут 1961 г.; 7 — маршрут 1962 г.; 8 — маршрут 1963 г.; 9 — маршрут 1964 г.; 10 — маршрут 1965 г.
(9/10)
Обычно историки, изучавшие эти народы, использовали для общих выводов письменные источники. Замечательный труд М.И. Артамонова по истории хазар почти полностью основан на тщательном анализе разнообразных свидетельств арабских, персидских, китайских и византийских авторов о Восточной Европе. Археологические материалы привлечены только в качестве иллюстративного материала. Глубокое знание письменных источников и блестящая научная интуиция М.И. Артамонова позволили ему создать стройную и ясную картину жизни народов Хазарского каганата. Однако из-за недостаточного использования археологических источников его выводы и построения не всегда подкреплены материалом и поэтому выглядят подчас только более или менее убедительными гипотезами.
Если уж М.И. Артамонов — крупнейший археолог н основоположник нового направления в изучении салтово-маяцкой культуры — грешит недостаточным вниманием к наиболее объективному источнику — археологическому, то в трудах учёных, не занимавшихся этой культурой специально, археологический материал и вовсе упускается из виду. Одним из примеров может служить монография Д.М. Данлопа, посвящённая исследованию письменных, в основном арабских, сведений по истории Восточной Европы. [36] Другой пример — две статьи Б.А. Рыбакова о Хазарском каганате. [37] Они также построены на анализе отрывочных письменных свидетельств. Совершенное исключение археологических источников привело автора к убеждению, что ни Подонье, ни Приазовье не могли входить в состав Хазарского каганата. А между тем и археологические, и антропологические данные свидетельствуют как раз об этническом и культурном единстве района, заселённого, по мнению Б.А. Рыбакова, собственно хазарами (Саркел и его окружение), со всей территорией салтово-маяцкой культуры.
Недооценка археологических источников и чрезмерное увлечение неполными, субъективными, а подчас и тенденциозными сведениями средневековых авторов, живших в тысячах километров от описываемых ими областей, приводят к горячим дискуссиям, в пылу которых историческая картина средневековья Юго-Восточной Европы постоянно искажается.
Совершенно очевидно, что споры о размерах, экономике, культуре и исторической роли Хазарского каганата и народов, входивших в него, могут быть решены только в том случае, если мы вновь обратимся к неисчерпаемому источнику — археологическому.
Первой попыткой обобщить исключительно археологические источники стала уже не раз упоминавшаяся здесь работа И.И. Ляпушкина. Но и он, увлёкшись анализом пространной редакции письма царя Иосифа, склонился к мысли, что Саркел стоял на северо-западной границе каганата, а сами хазары были кочевниками, не имевшими ничего общего с земледельческой салтово-маяцкой культурой. [38] Впрочем, количество материала, которым он располагал, было явно недостаточным.
Я пользуюсь методикой И.И. Ляпушкина, т.е. прежде всего классифицирую памятники на основе изучения археологических источников, а затем уже делаю выводы, следующие из материала. Однако и в наше время, когда открыто много новых памятников, а целые районы заново исследованы, археологические материалы часто не могут подтвердить некоторые гипотезы. В этом случае я пользуюсь свидетельствами древних авторов, этнографическими и фольклорными данными.
Письменные источники, степень их достоверности, хронологическая и смысловая взаимосвязь достаточно подробно рассмотрены М.И. Артамоновым в «Истории хазар». [39] Это труд Моисея Каганкатваци «История агван», отрывки из книг ал-Истахри, ибн Хаукаля, ат-Табари о Семендере, Итиле и хазарах, трактат Константина Багрянородного «Об управлении государством», письмо кагана Иосифа (краткая и пространная редакции), «Книга Ахмеда ибн Фадлана» и некоторые другие. Чтобы не повторяться, я не останавливаюсь здесь на характеристике этих источников.
Значительно более интересны данные этнографии. Благодаря работам русских и советских путешественников и этнографов мы сейчас прекрасно представляем быт кочевых народов XVIII-XX вв. от монгольских степей до берегов Волги и Чёрного моря включительно. Огромное значение имеют также описания путешествий средневековых монахов-дипломатов Рубрука и Плано Карпини [40] и бродяги-купца Марко Поло, [41] пересёкших в XIII в.
(10/11)
Рис. 2. Памятники салтово-маяцкой культуры на Дону и в Приазовье.
1 — поселения, городища и могильники; 2 — маршруты со сплошным попаданием черепков вдоль берега реки или залива; 3 — граница степи и лесостепи; 4 — граница винотравных земель на нижнем Дону.
(11/12)
тысячекилометровые степи, занятые татаро-монголами и другими кочевыми народами.
Сравнивая все рассказы путешественников XIII в. с этнографическими наблюдениями XIX-XX вв., мы видим, что жизнь кочевников, их быт, экономика и социальное устройство мало изменились за прошедшие 500-600 лет. Отсюда следует логический вывод, что без особой натяжки можно перебросить мост от эпохи Рубрука и Марко Поло ко времени кочевников VIII-IX вв. и даже гуннов начала I тысячелетия. Это означает, что мы имеем полное право сопоставлять материалы, полученные при исследовании памятников VIII-IX вв., со сведениями о жизни недавних кочевников (XIII-XX вв.).
Русские и советские этнографы внесли огромный вклад в изучепне кочевых народов. Монографии Н. Харузина, [42] С.И. Руденко, [43] Б.Я. Владимирцова, [44] Т.А. Жданко, [45] Н.Г. Аполловой, [46] К.И. Антипиной, [47] Р. Кузеева [48] и других с исключительной ясностью и полнотой представили не только быт, но и сложнейшие социально-экономические процессы, протекавшие в среде кочевников в период становления у них классового общества. Выводы этнографов сводятся к следующему:
1. Ни одно кочевое государство не было чисто кочевническим, какой-то процент населения всегда занимался земледелием.
2. Особенно бурный переход к земледелию и осёдлости падает на период становления классового общества, когда разорённые, лишённые земель и скота кочевнические массы вынуждены были отказаться от привычного уклада и начать на предоставленных им клочках земли возделывание пашен, бахчей и садов.
3. Переход к земледелию происходит обычно под влиянием земледельческих, более цивилизованных народов, у которых кочевники заимствуют многие земледельческие приёмы и новый уклад жизни.
4. Как правило, осёдлость способствует развитию ремёсел и выделению ремесла в отдельную производственную отрасль.
В своей книге я пытаюсь подойти к истории салтово-маяцкой культуры с позиций, разработанных этнографами.
В основу книги положены следующие археологические источники: памятники, исследованные мною; материалы, опубликованные в трудах И.И. Ляпушкина и М.И. Артамонова; материалы разведок П.Д. Либерова по нижнему Осколу и Береке, раскопок М.И. Артамонова в Саркеле, Б.А. Рыбакова в Тамани, М.М. Кобылиной в Фанагории. Пользуюсь случаем поблагодарить этих товарищей за данное мне право публикации перечисленных материалов. В книге отражены, кроме того, результаты разведок А.В. Гадло в бассейне Аксая (см. Приложение), раскопок Д.Т. Березовца в Салтове в 1959-1960 гг. (в пределах публикации и краткого доклада на Пленуме ИА АН СССР в 1962 г.) и на селище Жовтнево (по докладу на том же Пленуме) и, наконец, работы В.К. Михеева на городище Маяки (по докладу на том же Пленуме). О количестве и расположении археологических памятников салтово-маяцкой культуры дает представление рис. 2.
Каждая глава книги посвящена анализу отдельной группы археологических источников: поселениям, жилищам, погребениям, керамике, предметам быта и производства, оружию, украшениям и т.д. Такой анализ, как мне кажется, позволяет проследить, во-первых, процесс оседания кочевников и связанные с ним явления (развитие земледелия, ремесла, торговли, становление феодализма); во-вторых, единство вариантов салтово-маяцкой культуры на всей исследуемой территории — от верховьев Дона н Донца до берегов Азовского моря и, в-третьих, единство донских и приазовских вариантов с остальными памятниками этой замечательной культуры, раскинувшейся в степях на тысячи километров — от Волги до Дуная и от Камы до предгорий Кавказа.
Цель книги будет достигнута, если читатель вместе со мной придёт к убеждению, что население Юго-Восточной Европы в VIII-IX вв. состояло из оседавших на землю кочевников (в основном болгаро-аланов), находившихся на стадии разложения первобытнообщинных отношений и становления феодализма, т.е. на стадии перехода «от кочевий к городам».
[1] И.И. Ляпушкин. Памятники салтово-маяцкой культуры в бассейне р. Дона. — МИА, № 62, 1958.
[2] Первый труд, обобщающий результаты исследования аланских катакомб Северного Кавказа, вышел как раз в год открытия Салтовского могильника. См.: П.С. Уварова. Могильники Северного Кавказа. — МАК, VIII. М., 1900.
[3] А.А. Спицын. Историко-археологические разыскания. I. Исконные обитатели Дона и Донца. — ЖМНП, н.с., ч. XIX, 1909, январь; Ю.В. Готье. Железный век в Восточной Европе. М.-Л., 1930.
[4] Д.Я. Самоквасов. Могилы Русской земли. М., 1908, стр. 234; Д.И. Багалей. Русская история, (3/4) т. I. Харьков, 1909, стр. 66; В.А. Бабенко. Памятники хазарской культуры на юге России. — Труды XV АС, т. I. М., 1914.
[5] См., например: Ю.В. Готье. Железный век..., стр. 63-66.
[6] М.И. Артамонов. Средневековые поселения на нижнем Дону. — ИГАИМК, 131. Л., 1935, стр. 82.
[7] К.В. Кудряшов. Половецкая степь. М., 1948.
[8] М.И. Артамонов. Саркел и некоторые другие укрепления северо-западной Хазарии. — СА. VI, 1940. стр. 162.
[9] М.И. Артамонов. Новые раскопки Саркела — Белой Вежн. — ВЦ. 1949. № 10; Он же. Раскопки Саркела — Белой Вежи в 1950 г. — ВИ, 1951, № 4; Он же. Археологические исследования в зоне бу-(4/5)дущего Цимлянского водохранилища. — Вестник ЛГУ, 1951, № 2; Он же. Хазарская крепость Саркел. — Acta archaeologica, VII. Budapest, 1956.
[10] М.И. Артамонов. История хазар. Л.. 1962.
[11] Труды Волго-Донской экспедиции, т. I. — МИА. № 62, 1958; т. II. — МИА, № 75, 1959; т. III. — МИА, № 109, 1963.
[12] И.И. Ляпушкин. Славяно-русские поселения IX-XII ст. на Дону и Тамани по археологическим памятникам. — МИА, № 6, 1941.
[13] И.И. Ляпушкин. Раскопки Правобережного Цимлянского городища. — КСИИМК, IV, 1940.
[14] И.И. Ляпушкин. Памятники салтово-маяцкой культуры...
[15] Н.Я. Мерперт. Верхнее Салтово. Канд. дисс. — Архив ИА АН СССР, № 884; Он же. О генезисе салтовской культуры. — КСИИМК, XXXVI. 1951; Он же. К вопросу о древнейших болгарских племенах. Казань, 1957.
[16] А.П. Смирнов, Н.Я. Мерперт. Из далёкого прошлого народов Среднего Поволжья. — В кн.: По следам древних культур. От Волги до Тихого океана. М., 1954, стр. 36-38.
[17] Д.Т. Березовец. Раскопки в Верхнем Салтове в 1959-1960 гг. — КСИА АН УССР, 12, 1962.
[18] М.И. Артамонов. Саркел и некоторые другие укрепления северо-западной Хазарии, стр. 162.
[19] A. Zakharov, W. Arendt. Studia Levedica. — Archaeologia Hungarica, XVI. Budapest, 1935.
[20] П. Пepени. Венгерско-восточнославянские оттношения. — Studia Slavica, t. II, fasc. 1-4. Budapest, 1956.
[21] Эрик Мольнар. Проблемы этногенеза и древней истории венгерского народа. — Studia Historica, В. Budapest. 1955.
[22] Преимущественно болгарские учёные С. Георгиева. С. Михайлов, А. Милчев и некоторые другие. Библиографию спора о «славянстве» дунайского вари-(6/7)анта салтово-маяцкой культуры см.: Ж.Н. Въжарова. Славянски и славянобългарски селища и българските земи VI-XI век. София, 1965.
[23] Л.Н. Гумилёв. Открытие Хазарии. М., 1966.
[24] В.А. Кузнецов. Надписи Хумаринского городища. — СА, 1963, № 1.
[25] В.А. Кузнецов. Глиняные котлы Северного Кавказа. — КСИА АИ СССР. 99, 1964.
[26] Л.Н. Гумилев. Открытие Хазарии.
[27] К.Ф. Смирнов. Агачкалинский могильник — памятник хазарской культуры Дагестана. — КСИИМК, XXXVIII, 1951.
[28] А.Л. Якобсон. Раннесредневековые поселения Восточного Крыма. — МИА, № 85, 1958; Он же. Средневековый Крым. М.-Л., 1964, глава II.
[29] И.И. Ляпушкин. Днепровское лесостепное левобережье в эпоху железа. — МИА, № 104, 1961.
[30] В.А. Гринченко. Пам’ятка VIII ст. коло с. Вознесенки на Запорижжi. — Археологiя, III. Киïв. 1950; Б.А. Рыбаков. Уличи. — КСИИМК, XXXV, 1950. стр. 11-13.
[31] М.Ю. Брайчевский. Исследование Пастырского городища в 1955 г. — КСИА АН УССР, 7, 1957.
[32] Т.М. Мiнаева. Керамiка балцi Канцирка в свiти археологiчних дослщжень на Пiвнiчному Кавказi. — Археологiя, XIII. Киïв, 1961; А.Т. Брайчевська. Розкопки гончарського горна в балцi Канцирка в 1955 р. — Там же.
[33] Г.Б. Фёдоров. Отчёты о полевых исследованиях Прутско-Днестровской археолого-этнографической экспедиции за 1959-1962 гг. — Архив ИА АН СССР, № 2048, 2414, 2616. Работы по изучению памятников VIII-IX вв. ведёт отряд балкано-дунайской культуры под руководством Г.Ф. Чеботаренко.
[34] А.П. Смирнов. Волжские булгары. М., 1951, стр. 3; В.Ф. Каховский. Происхождение чувашского народа. Чебоксары, 1965, глава V; В.Ф. Генинг, А.X. Халиков. Ранние болгары на Волге. М., 1964, главы III, IV и др.
[35] См. библиографию в работах: Ж.Н. Въжарова. Славянски и славянобългарски селища...; М. Comşa. La civilisation Balkano-Danubienne (IXе — XIе siècles) sur le territoire de la R. P. Roumame. — Dacia, n.s., VII, 1963.
[36] D.М. Dunlоp. The History of the Jewish Khazars. New Jersey, 1954.
[37] Б.А. Рыбаков. К вопросу о роли Хазарского каганата в истории Руси. — СА, XVIII, 1953; Он же. Русь и Хазария (К исторической географии Хазарии). — Сб. Академику Б.Д. Грекову ко дню семидесятилетия. М., 1952.
[38] И.И. Ляпушкин. Памятники салтово-маяцкой культуры..., стр. 139.
[39] М.И. Артамонов. История хазар, стр. 7-26.
[40] Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957.
[41] Книга Марко Поло. М., 1955.
[42] Н. Xарузин. История развития жилища у кочевых и полукочевых тюркских и монгольских народностей России. СПб., 1896.
[43] С.И. Руденко. Башкиры, ч. I, II. Л., 1925.
[44] Б.Я. Владимирцов. Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм. Л., 1934.
[45] Т.А. Жданко. Каракалпаки Хорезмского оазиса. — В кн.: Археологические и этнографические работы Хорезмской экспедиции. 1945-1948. М., 1952.
[46] Н.Г. Аполлова. Экономические и политические связи Казахстана с Россией в XVIII — начале XIX в. М., 1900.
[47] К.И. Антипина. Особенности материальной культуры и прикладного искусства южных киргизов. Фрунзе, 1962.
[48] Р. Кузеев. Очерки исторической этнографии башкир. Уфа, 1957.
|