Н.И. Платонова, А.Д. Столяр
М.И. Артамонов во главе ИИМК АН СССР (1938-1943 гг.).
// Скифы. Хазары. Славяне. Древняя Русь. Международная научная конференция, посвящённая 100-летию со дня рождения проф. М.И. Артамонова. ТД. СПб: Изд-во Государственного Эрмитажа. 1998. С. 9-16.
Короткий период директорства М.И. Артамонова в ИИМК представляет собой яркую страницу в истории отечественной археологии. Для того, чтобы понять, каким образом 40-летний кандидат наук неожиданно для многих оказался во главе института, следует обратиться к архивным материалам ГАИМК за период, непосредственно предшествовавший постановлению СНК СССР, принятому в июне 1937 г. «О передаче ГАИМК Академии наук СССР».
Сохранившиеся в архиве ИИМК стенограммы общих собраний 1936-1937 гг. не оставляют сомнений в том, что на этом этапе М.И. Артамонов пользовался прочным и безоговорочным уважением всего коллектива Академии, независимо от различий в возрасте и партийности. Его поведение отличалось сдержанностью и достоинством. Он не ставил себе в заслугу плохие отношения с прежним, «вредительским» руководством ГАИМК. О том, что «товарища Артамонова тоже травили», за него напоминали другие (Рукописный архив ИИМК РАН. Ф. 2, 1937, д. 36). Он мог спокойно заявить на собрании, что арестованный враг народа Быковский был вообще-то хорошим администратором. При этом все знали, что Михаил Илларионович не запятнал себя участием в погромных кампаниях 1929-1934 гг. Он, по сути единственный, предлагал думать не о прошлом, а о будущем: «Ну, кто из нас не говорил, что Кипарисов — „шляпа”? Кто ж не говорил, что Быковский — вовсе не такая научная величина?». Утверждал, что дальнейшая судьба Академии зависит от самих ГАИМКовцев и от того, как они захотят эту судьбу устроить (РА ИИМК РАН. Ф. 2, 1937, д. 36). В обстановке царившей тогда неопределённости все это звучало диссонансом, но воспринималось сочувственно. За М.И. Артамоновым закрепилась репутация человека прямого и принципиального, умного и лояльного.
***
Агония ГАИМК приходится на годы, отмеченные особенно трагическим звучанием в народной памяти. В 1936 г. на него обрушивается вал репрессий. Его последовательные председатели (Ф.В. Кипарисов, затем С.Н. Быковский) один за другим объявляются «врагами народа», арестовываются и приговариваются к расстрелу. Паралич охватывает этот ещё недавно официально господствовавший в гуманитарной науке центр.
(9/10)
Летом зловещего 1937 г. принимается решение о ликвидации ГАИМК и его замене Институтом истории материальной культуры имени Н.Я. Марра, входившим в систему АН СССР. 29 июня 1937 г. на общем собрании АН СССР директором нового института избирается И.А. Орбели (Петербургский филиал архива РАН. Ф. 909, оп. 3, д. 120), ставший академиком в 1935 г., уже после смерти Н.Я. Марра.
Множество трудностей сопутствовало становлению института, начиная с безотлагательного по срочности и катастрофического по характеру перемещения из апартаментов Мраморного дворца в помещение ЛАХУ АН СССР — недостаточное для размещения секторов и уж совершенно непригодное для библиотеки и других служб.
Постановлением Президиума АН СССР от 5 декабря 1937 г. (ПФА РАН. Ф. 155, оп. 2, д. 26) перед новым археологическим учреждением страны была поставлена как основная ответственная и новаторская задача — исследование истории СССР по археологическим данным с привлечением всех видов источников в хронологическом диапазоне о древнейших времён и вплоть до средних веков. А 27 октября 1937 г. Президиум АН СССР принял «рядовое» кадровое решение, никак не предполагая его особую роль в дальнейшем: врио зам. директора института по научной работе был назначен кандидат исторических наук М.И. Артамонов (в штате ИИМК значилось девять докторов наук). В условиях срочной необходимости выбор Отделения общественных наук пал на него как временную кандидатуру, сохранявшую за начальством на будущее возможность кадрового манёвра. Одновременно он был утверждён заведующим Сектора дофеодальной Европы (РА ИИМК. Ф. 2, 1937, д. 348; Приказ №84, §2 от 3 ноября 1937 г.), что рассматривалось в качестве его постоянного служебного положения.
Мучительное становление нового института представляет потаённую главу истории отечественной археологии. Об отнюдь не обычном, а осложнённом и драматическом ходе этого процесса вся археолого-историографическая литература по сей день (за исключением единственного упоминания А.А. Формозова в работе 1995 г.) не обмолвилась ни единым словом.
Острый конфликт, отнимавший у коллектива много сил на протяжении почти полутора лет (ноябрь 1937 — февраль 1939 г.), был предопределён фигурой директора. Ориентировка на «громкое имя» затмила множество реальных противопоказаний, таящих в себе неизбежность перманентного кризиса, а то и полного развала института ещё до начала порученных ему обобщающих исследований.
И.А. Орбели был поглощён работой директора Эрмитажа, которой он, нередко в критических и опасных для него условиях, отдавал-
(10/11)
ся со всей страстностью своей неординарной натуры. В этом амплуа, ставшем основным в его жизни, им, наверное, было сделано больше, чем сейчас видится. Дополнительно, заняв пост Председателя Армянского филиала АН СССР, он, кроме того, был чрезвычайно загружен особо значительными культурно-общественными инициативами, став своеобразным подобием «всесоюзного тамады» (Пушкинский юбилей в 1937 г., 750-летие Шота Руставели в начале 1938 г., затем юбилей Давида Сасунского). Не могло содействовать его идейному лидерству в предписанной ИИМК новационной программе и то обстоятельство, что с начала 1920-х гг. его исследовательский энтузиазм постепенно угасал, подавляясь кипучей административно-организаторской деятельностью.
Но это лишь половина противопоказаний (назовём их объективными) для выполнения И.А. Орбели миссии учредителя ИИМК. Другие факторы, сыгравшие, наверное, не менее негативную роль, носили субъективный характер, отражая особый склад глубоко своеобразной личности. Темпераментная яркость и душевная щедрость, обладавшие притягательным обаянием (см. в качестве документальной иллюстрации: И.М. Дьяконов «Книга воспоминаний», СПб., 1995, с. 429, 500-501, 506, 728), были в постоянно непримиримом противоречии с клубком никак не контролируемых, порой взрывных страстей и недоброй памятливостью (см. книгу другого интеллектуала Отдела Востока Эрмитажа А.Н. Болдырева: «Осадная запись». СПб., 1998, с. 58, 63, 66, 75-79, 322), как резонирующей традиции отмщения. Именно момент амбиции, наверное, связанной скорее всего с какими-то личными осложнениями при уходе его из ГАИМК в 1932 г., спустя пять лет зажёг конфликт, который, несомненно, дорого обошёлся и ИИМКовцам и их первому директору.
Последующее развитие событий на двух основных «площадках» (Президиум АН СССР в Москве, где действовал в основном единолично И.А. Орбели, и ИИМК АН СССР на Университетской набережной Невы с участием всего коллектива), представим краткой хронологической справкой.
В московской активности Орбели прослеживается один тактический ход, скрытый замысел которого полностью прояснился спустя три месяца. В проведённых И.А. Орбели в постановлении Президиума АН СССР от 5.VIII.1937 г. (ПФА РАН. Ф. 7, оп. 1, д. 207, л. 105) кадровых установках, помимо положения об освобождении ИИМК от непрофильных специалистов (пункт 4), содержится особый следующий параграф, касающийся уже собственно археологического штата. Согласно ему директор представляет на «...заключение ООН (т.е. Отделению общественных наук. — Н. П., А. С.) список личного состава
(11/12)
ГАИМК и части, не подлежащей использованию в ИИМК» (курсив наш. — Н.П., А.С.). Связь такой «шифровки» с предварительно обдуманной программой решительных кадровых действий подтверждается и значительно более поздней (середина 1938 г.?) личной запиской, адресованной И.А. Орбели Президиуму Академии наук (ПФА РАН. Ф. 909, оп. 3, д. 120, л. 68-72).
Тем временем близился взрыв в стенах института, определивший драматизм последующих событий. 3.XI.1937 г. И.А. Орбели издал приказ №83. Его §5 гласил: согласно постановлению Президиума АН СССР от 15.Х и 27.Х освобождаются от работы с 3.XI.1937 г. (т.е. со дня издания приказа. — Н.П., А.С.) Карасёв А.Н., Воронин Н.Н., Репников Н.И., Капошин С.И., Гайдукевич В.Ф., «за невозможностью использования в дальнейшем на работе в Институте» (курсив наш. — Н.П., А.С.). Последней фразой была исчерпана вся аргументация сиюминутного изгнания «шестёрки» (в её составе — четырёх ведущих в своих областях знаний археолога и патриарх русской археологии) из ИИМК. К тому же ссылки на постановления Президиума АН СССР были даны неверно (в виду можно было иметь только постановление от 15.Х.1937 г.) и по формулировке не корректно. Через два дня в интересах закрепления своей экзекуции решением «высшей власти» Орбели проводит механическое санкционирование («опросом») увольнение «шестёрки» на заседании Президиума АН СССР 5.XI.1937 г. (ПФА РАН. Ф. 155, оп. 2, д. 26, л. 124). Одновременно он устанавливает личные отношения с неким Евсеевым, ведавшим кадрами в АН СССР. Нам остаётся только вообразить установившуюся в институте гнетущую атмосферу страха и неуверенности в этот страшный 1937 г.
Орбели появлялся в институте крайне редко, игнорировал заседания тех комитетов, которые он возглавлял, не определил дней своего приёма. К работе коллектива ИИМК был совершенно равнодушен. Всю руководящую работу — от разработки научной программы и вплоть до множества хлопот по тяжелейшему переезду — выполнял, не щадя себя, М.И. Артамонов, не в силу каких-то карьеристских расчётов, а потому, что по самому своему складу он не мог быть равнодушным к развалу института и выше всего ставил достойное дело.
Орбели, полагая, что первоочередные задачи по кадровому «оздоровлению» института уже успешно завершены, выступил с «тронной речью» на производственном совещании ИИМК 28.XI.1937 г. (РА ИИМК РАН. Ф. 30, оп. 1, д. 103). Полагаясь на своё красноречие, которым был действительно одарён щедро, он не стал особенно готовиться к докладу по теме «Работа ГАИМК и перспективы работы ИИМК». Всё свелось к разговору вообще (стандартные обвинения
(12/13)
ГАИМК: в новостроечных экспедициях были люди, «которые желали вредить делу социалистического строительства» и т.п.). Прожитый период, «когда устоялся состав института», он назвал героическим, подчёркивая важность того «...чтобы каждый прошедший через него оставался неискалеченным». Совершенно иной, деловой и конкретный характер отличал содоклад М.И. Артамонова «Производственный план на 1938 г.».
В конце 1937 и начале 1938 г. появляются отдельные приказы с формулировками «в интересах уточнения» памятного приказа №83 (1937 г.), но не заключающие в себе ни новой информации, ни каких-то аргументов.
Перелом, положивший конец латентному периоду острого кризиса в жизни института, приурочен к заседанию Президиума АН СССР от 5.III.1938 г. (ПФА РАН. Ф. 909, оп. 3, д. 120), в корне отличавшемуся от предшествующих процедур. На чрезвычайно интересном протоколе заседания мы, к сожалению, вынуждены остановиться очень кратко. Кроме Орбели, делавшего «Отчёт о работе ИИМК АН СССР», институт представляли также пред. месткома В.А. Миханкова, руководитель локального бюро М.А. Тиханова и учёный секретарь Д.Д. Тимофеев. Академично мягко, но вполне ощутимо они откорректировали красноречиво нарисованную академиком картину.
Стихийно обсуждение перешло в неожиданную для Орбели плоскость. Академик Комаров откровенно признал, что АН была не в курсе дел в ИИМК и сейчас в центре повестки дня не отчётный доклад директора, а серьёзный инцидент в работе института. Попутно он вспомнил своё посещение ИИМК, когда на него особое впечатление произвели материалы из новейших раскопок памятников Хазарского царства. Знакомил его с этими находками, очевидно, М.И. Артамонов. В докладе Орбели М.И. Артамонов был единственной личностью, названной с благодарностью. Он, проявляя объективность, отметил исключительную энергию своего заместителя в организации срочной работы над первым томом «Истории СССР». Обсуждение в целом отличалось некоторой хаотичностью. Например, из всей «шестёрки» особенно была выделена самая малозначительная фигура С.И. Капошиной. Наиболее критическим в адрес Орбели было выступление В.А. Миханковой (увольнение «шестёрки» привело не к «оздоровительному результату», а к совершенно обратным последствиям), которая всё же в этот момент не исключала возможности сотрудничества с Орбели. Председатель заседания Кржижановский определил основную ошибку директора — его неверие в принципиальность и правоту актива. Решением заседания предлагалось рассмотреть заявление общественных организаций о непра-
(13/14)
вильном увольнении и поручить особой комиссии представить решение на утверждение Президиуму АН СССР.
С этого момента высвобождается дух и воля коллектива. Он постепенно обретает ощущение своей силы.
С лета 1938 г. изгнанные втихомолку, отдельными приказами возвращаются на работу (иногда — сначала временную). А с осени 1938 г. возникает как вечевое начало система общих собраний. На первом из них 13.IX.1938 г. с докладом «Проблематика производственного плана на 1939 г.» выступил М.И. Артамонов. Но его обсуждение было по-существу свернуто председательствующим И.А. Орбели. В связи с этим коллектив обратился к директору с просьбой об его программном выступлении. Орбели сам назначил дату (20.Х.1938 г.), но на заседание не явился, сославшись на свой отпуск. В результате это заседание (РА ИИМК. Ф. 312, оп. 1) прошло в предельно накалённой обстановке (наиболее спокойным было выступление М.И. Артамонова, за что он получил ряд замечаний). Общим решением (при одном воздержавшемся) было принято обращение к Президиуму АН СССР с требованием срочной замены директора.
Следующие собрания 30.XII.1958 г. (РА ИИМК РАН. Ф. 312, оп. 1, д. 7) и, наконец, 4.1.1939 г. (РА ИИМК РАН Ф. 30, оп. 1, д. 189) всё решительнее выражали единодушную (воздержавшихся уже не было) волю коллектива, обвиняя ООН АН СССР в затягивании решения, не терпящего отлагательства. Одновременно в этих резолюциях отмечалось, что М.И. Артамонов вынужден превышать свои функции, выполняя работу троих: директора, его заместителя и учёного секретаря. Но никто (и прежде всего он сам) не помышлял о возможности его назначения директором Института АН СССР. Уж слишком он для этого «чином не вышел».
3 февраля 1939 г. в ИИМК прибыла комиссия АН СССР, возглавляемая академиком физико-химиком И.В. Гребенщиковым при участии академика индолога А.П. Баранникова (РА ИИМК. Ф. 312, оп. 1, д. 46). Безуспешно пытаясь сгладить углы, поделить погрешности пополам между директором и коллективом в интересах восстановления первичной власти, она была вынуждена признать, что «фактически всю работу в институте вёл и ведёт до настоящего времени один только М.И. Артамонов». Только благодаря его самоотверженности, исследовательскому и научно-организаторскому таланту в невероятно трудных условиях был полностью выполнен научный план 1938 г. в условиях описываемых катаклизмов. Миротворческие намерения комиссии были настолько утопичны, что свой протокол она вообще не завершила выводами или рекомендациями.
(14/15)
Конфликт с Орбели, не появлявшимся в институте уже много месяцев, был разрешён самим коллективом, поднявшимся на новую ступень сотрудничества и сплочённости. Он с воодушевлением и высоким темпом выполнял фундаментальные исторические исследования, которые ожидала страна. Борьба за судьбу «шестёрки», в которой виделся общий принцип положения археологов, ушла в прошлое, стала историей.
В силу непреодолимо объективного положения 15 февраля 1939 г. И.А. Орбели, конечно, «по его ходатайству» освобождается от поста директора института и такие обязанности временно возлагаются на М.И. Артамонова. А 29 октября 1939 г. общим собранием Академии наук (протокол №7) М.И. Артамонов был утверждён директором ИИМК.
Так de facto сменилось de jure в биографии первого реального основателя Института истории материальной культуры Академии наук СССР.
***
«Артамоновский период» характеризуется преобладанием в планах обширных «коллективных» тем по истории культуры и очень заметным творческим подъёмом в ИИМК. Муссирование темы «антимарксизма» в чужих работах, всякая «самокритика» и прочая грязь прекратились начисто. Начиная с 1938 г., в выступлениях Михаила Илларионовича появляются частые упоминания об ИИМКовцах как «людях, страстно любящих своё дело, готовых ради него на жертвы и спаянных в коллективе» (РА ИИМК РАН. Ф. 312, оп. 1, д. 26). Никого не удивляло тогда, что сотрудники засиживаются до ночи и ещё требуют разрешить им находиться в институте до 24.00 (РА ИИМК РАН. Ф. 312, оп. 1, д. 82). Увлечённость делом была колоссальной, а требования — жёсткими, вполне в духе времени.
Материал, добытый раскопками за годы советской власти, требовалось обработать, обобщить исторически и опубликовать. Чтобы получить целостную картину, такое обобщение следовало вести объединёнными усилиями. Лучшей организационной формой для этого М.И. Артамонов считал временную исследовательскую группу, созданную для работы над крупной проблемой (РА ИИМК РАН. Ф. 2, 1929, д. 78). Работа велась с размахом. Один лишь перечень капитальных коллективных трудов, подготавливавшихся к печати в первом полугодии 1941 г., насчитывает 13 названий. Здесь фигурировали «Всемирная история», «Античная культура Северного Причерноморья», «История культуры Древней Руси», очерки по истории куль-
(15/16)
туры народов Кавказа, Алтая, Средней Азии и т.д. (РА ИИМК РАН. Ф. 312, оп. 1, д. 145).
Восстановление в правах археологического источниковедения и оперативная публикация материала, начавшаяся в 1939-1940 гг., является важнейшей заслугой М.И. Артамонова-директора. За полтора года существования основанной им серии МИА из печати вышло шесть томов, и ещё девять уже находились в работе. Параллельно было издано десять выпусков КСИИМК и подготавливалось ещё четыре. Но важно понять: то был «выход на публику» лишь небольшой части той работы, что производилась в рамках коллективных тем. Завершению подавляющего большинства проектов помешала война, а затем — радикальные перемены в области политики СССР «на историческом фронте».
Катастрофическая гибель научного состава ИИМК в блокадную зиму 1941/42 г. явилась ударом, имевшим далекие последствия. М.И. Артамонов выехал из Ленинграда в середине ноября 1941 г. (РА ИИМК РАН. Ф. 35, оп. 6, д. 21). Находясь в Казани, куда был эвакуирован Президиум АН СССР, он добивался решения об официальном переводе туда ИИМК. Такое решение последовало лишь в начале 1943 г. (РА ИИМК РАН. Ф. 312, оп. 1, д. 183). Оно запоздало — отдельные группы сотрудников, вывезенных на Большую землю, к тому времени оказались разбросаны по разным городам и весям. Постановление так и не вступило в силу.
Параллельно уже с начала 1942 г. рассматривались варианты перевода ИИМК в Москву. В марте 1942 г. сотрудники московского отделения с большой теплотой писали М.И. Артамонову, что, возможно, его скоро вызовут туда для руководства их коллективом: «Надеемся, Вы не будете возражать против этого...» (Платонова, 1991). Наконец, летом 1943 г. решение о переводе дирекции в Москву было принято. Однако М.И. Артамонов отказался как от поста директора, так и от поста заместителя при новом директоре Б.Д. Грекове (РА ИИМК РАН. Ф. 52, д. 105). Официальное постановление Президиума АН СССР на этот счёт состоялось только 15 октября 1943 г. К тому времени Михаил Илларионович уже около четырёх месяцев руководил Елабужской группой эвакуированных ИИМКовских блокадников (РА ИИМК РАН. Ф. 35, оп. 5, д. 10).
|