Адольф Лео Оппенхейм
Древняя Месопотамия. Портрет погибшей цивилизации.
[ аннотация: ]
Книга профессора Чикагского университета А. Лео Оппенхейма содержит краткий очерк политической истории Вавилонии и Ассирии, а также материальной и духовной культуры древней Месопотамии (шумеров, вавилонян и ассирийцев). Автор сообщает о появлении первых городов на этой территории, рассказывает о религии, искусстве, литературе, медицине, математике, астрономии в древней Месопотамии.
Отв.ред. М.А. Дандамаев, И.С. Клочков.
Перевод с английского М.Н. Ботвинника.
Оглавление (развёрнуто)
Введение. Ассириология. Как работают ассириологи. — 8
Глава I. Становление Месопотамии. — 33
Фон. — 33
Декорации. — 37
Действующие лица. — 47
Окружающий мир. — 62
Глава II. «Построим себе город и башню». — 73
Социальная структура. — 73
Экономические факторы. — 82
«Великие организации». — 94
Город. — 109
Урбанизация. — 126
Глава III. «Владычество переходит от народа к народу». — 145
Исторические источники или литература? — 146
Очерк истории Вавилона. — 156
Очерк истории Ассирии. — 166
Глава IV. «Близок бог, но трудно его познать». — 174
Почему не следует писать «очерка месопотамской религии». — 174
Почитание богов и жертвоприношения. — 187
Месопотамская «психология». — 201
Искусство предсказателей. — 210
Глава V. «На обожжённых кирпичах». — 234
Роль письменности. — 234
Писцы. — 241
Творчество. — 257
Образцы нелитературных текстов. — 284
Глава VI. «В мире много сил великих, но сильнее человека нет в природе ничего». — 298
Медицина и врачи. — 299
Математика и астрономия. — 315
Мастера и художники. — 320
Примечания. — 347
Словарь имён, географических названий и терминов. — 371
Список основных сокращений. — 389
Послесловие [М.А. Дандамаев]. — 391
Указатель имён. — 398
Указатель географических названий. — 402
Отто Нейгебауэру в знак восхищения.
Предварительные замечания. ^
Подзаголовком к данной книге «Портрет погибшей цивилизации» я хотел как можно более определённо сказать о методе, которого намерен придерживаться.
Около двадцати лет продолжалась моя работа над рукописью. Это был период непрерывного обдумывания и переписывания. Во мне росло убеждение, что надо искать новые пути, чтобы лучше познакомить читателя с культурой Месопотамии. Я понимал, что ни бесконечное дробление материала на мельчайшие проблемы, ни пространные инвентари, составленные с претензией на объективность, ни использование какой-либо из принятых всеобъемлющих схем не могут показать цивилизацию Месопотамии так, чтобы целое и отдельные части вырисовывались одинаково ясно. Это может быть достигнуто лишь путём широкого охвата, сведения воедино и последующего чёткого изложения наиболее характерных фактов, выбранных из огромной массы разнообразного и часто бессвязного материала, который филологи и археологи, извлекая из табличек, черепков, развалин и памятников искусства Месопотамии, классифицируют и располагают весьма различно.
Портретирование, т.е. выборочное изображение самого главного, — вот, как мне кажется, единственный путь к цели. Портрет, опуская подробности, передает индивидуальное, стремится уловить в человеке главное. Изображение даётся не в любой данный момент, а на жизненном стыке, когда черты отражают пережитое я позволяют предвидеть будущее. Конечно, чтобы нарисовать портрет многогранной цивилизации, требу-
(3/4)
ется такое всеобъемлющее и глубокое знакомство с ней, каким едва ли мы обладаем, если дело касается давно прошедших эпох. И всё-таки, сознавая всю серьёзность стоящих перед нами препятствий, мы избрали этот путь воссоздания портрета месопотамской цивилизации не столько ради достижения самой цели, сколько для использования тех возможностей, которые он предоставляет, дабы показать основные характерные черты и внутреннюю сущность месопотамской цивилизации, её неповторимость. Мы проследим также за теми зловещими чертами напряжённости и усталости, которые постоянно угрожали её существованию.
Любой ассириолог, читавший, подобно мне, множество клинописных текстов и стремившийся не только к исследованию лингвистических форм, но и к постижению общих закономерностей развития, неизбежно придёт к совершенно иной оценке месопотамской цивилизации, и его концепция будет отличаться от моей как в большом, так и в малом. Ведь и в живописи сколько-нибудь стоящий портрет говорит о самом художнике не меньше, чем о характере изображаемого им человека. Кроме того, я должен предупредить читателя, что почти каждая фраза этой книги лишь слегка затрагивает важные и в конечном счёте неразрешимые проблемы; поэтому даже то, что в моём изложении может показаться сложным, на самом деле является неизбежным упрощением. Я предвижу, что мой подход к делу сочтут пессимистическим, нигилистическим или слишком дерзким, но сколь бы справедливой ни оказалась критика в отдельных вопросах, она не заставит меня отклониться от курса, который я прокладываю между Сциллой дешевого оптимизма и Харибдой пессимистического отступления перед трудностями, приводящими к отказу от поисков правильного понимания. Другими словами, ни доступные радости узкой специализации, ни сходный с ними гедонистический уход в изучение какого-нибудь мелкого факта не должны препятствовать попытке дать общий синтез событий. Где только возможно, я разъясняю, что мы знаем точно, а что утверждаем предположительно, исходя из немногих достоверных фактов. Я удержался от принятия схемы однолинейного развития, которая на первый взгляд удачно заполняет «белые пятна» доисторических периодов, но на деле сводится к немногим установлен-
(4/5)
ным фактам. Книги, в которых встречаются такого рода построения, легко читать, но они мало что дают: обобщения необходимы лишь там, где мы располагаем сложным материалом, изобилующим фактами, а это характерно только для хорошо документированных исторических периодов.
Структура данной книги в известном смысле подчинена задаче, сформулированной в подзаголовке. Первая глава представляет собой фон, задний план портрета. Цель второй главы — с помощью широких мазков создать впечатление воздушной перспективы. Третья — даёт линейную перспективу, последние три, если позволено будет продолжить метафору, — это фактура, объёмность и световые пятна моего портрета.
Чтобы как-то компенсировать неизбежную субъективность при такой подаче материала, я снабдил каждую главу более или менее обширными ссылками на литературу, цель которых — рекомендовать широкому читателю книги и статьи, посвященные обсуждаемым темам. При этом я отдавал предпочтение тем авторам, взгляды которых отличаются от моих. Кроме того, для ассириологов даются ссылки на клинописные тексты, чтобы подкрепить некоторые мои утверждения.
Я весьма умеренно цитирую переводы древних текстов, как для подтверждения своих слов, так и в тех случаях, когда возникает соблазн дать «источникам заговорить самим». Пожалуй, нельзя не признать, что переводы текстов больше могут рассказать о самом переводчике, чем о том, что стремился передать автор. Не так уж трудно почти буквально перевести текст, написанный на мёртвом языке, и с помощью старомодных и высокопарных выражений создать у непосвящённого читателя впечатление безыскусственности и архаизма давно прошедшей эпохи. Тот, кто знает язык, пытается при чтении такого перевода сознательно или бессознательно восстановить оригинал. За исключением самых простых документов, невозможно перевести на современный язык аккадский текст достаточно близко к оригиналу, передав содержание, стиль и возникающие при чтении ассоциации. Несколько ближе к осуществлению законного желания заставить «источники заговорить» привело бы нас, пожалуй, составление антологии аккадских текстов, снабжённых критическим аппаратом, в котором были бы
(5/6)
разобраны литературные, стилистические и эмоциональные особенности каждого отрывка.
Если же — возвращаясь к первому соображению — цитировать переводы источников для доказательства основных тезисов, то это во много раз увеличит объём книги, потребует обширного филологического комментария, что сделало бы невозможным достижение основной задачи — дать возможность неспециалистам познакомиться с культурой Месопотамии.
В книге примерно такого же объёма, ставящей перед собой те же цели, но посвящённой истории и культуре Европы, термины типа «возрождение», «схоластика», «война Роз» или географические обозначения вроде Клюни, Оксфорд, Авиньон или Вена не потребовали бы дополнительных разъяснений, так же как имена Лютера, Августина, Наполеона или Альфреда Великого, ибо можно с уверенностью ожидать, что они сразу же вызовут у читателя определённые ассоциации. Когда же читатель этой книги встретится с такими терминами, как «III династия Ура», «Саргониды», «халдейские цари», или увидит названия городов — Ларса, Угарит, Каниш, прочтёт имена «Хаттусилис», «Мардук-апла-аддин», «Идрими», он неминуемо растеряется. Предлагать каждый раз объяснение термина — значит нарушить плавность изложения, а предпослать книге систематический обзор географии страны, исторических периодов и перечень её правителей — значило бы сделать её трудночитаемой. Я пошёл по другому пути: приложил в конце книги словарь имён и терминов.
В этой книге не может быть ни решён, ни даже затронут сложнейший вопрос о значении, величине и ценности шумерского наследия для месопотамской цивилизации, отпечаток которого, хотя и в различной степени, можно обнаружить буквально везде. Особенно он бросается в глаза, когда сталкиваешься с шумерскими текстами, читавшимися при совершении некоторых религиозных обрядов, или с использованием шумерского языка в специальной литературе; вообще в аккадских текстах встречается множество заимствованных у шумеров слов, относящихся ко всем сторонам жизни Месопотамии. Шумерское влияние было реальным и в сфере социальных отношений: к нему восходила концепция царской власти и характерное для Месопотамии явление урбанизации.
(6/7)
Оно проявлялось и в искусстве, например в мифологических сюжетах, в монументальной архитектуре и в глиптике. Мы, наверно, никогда не сможем сказать, насколько проникли трансформированные и адаптировавшиеся к новым условиям шумерские и более ранние формы в религиозную жизнь аккадской Месопотамии. Вот почему может показаться, что картина месопотамской цивилизации должна, хотя бы на заднем плане, включать изображение цивилизации Шумера. Хотя это могло быть идеальным решением, но сравнение с подобными исследованиями по средневековой современной Европе покажет читателю, что эта задача может быть решена только путём грубых обобщений и упрощений, чего я стараюсь избегать. Всякий знает о классических и ветхозаветных истоках западной цивилизации. Должен ли историк, рисуя «портрет европейской цивилизации», включать оба эти её источника? Нужно ли (а такой подход можно оправдать) отделять вклад греков от вклада римлян и следует ли в Ветхом завете разделять исконно палестинское от присущего всему Ближнему Востоку? Следуя такому принципу, не обязаны ли мы, говоря о Греции, различать ионийские, дорийские и минойские источники цивилизации, а для Рима следует ли говорить отдельно о вкладе этрусков и достижениях осков, сабинян и других племён? Если принять подобный метод исследования, неминуемо попадёшь в тупик, хотя европейские народы и их языки известны гораздо лучше, чем шумеры.
Эти соображения заставили меня не касаться Шумера и обратиться лишь к насчитывающей более двух тысячелетий истории Аккада.
Эпилог. ^
Хотя эта книга никак не претендует на то, чтобы всеобъемлюще и полно отобразить месопотамскую цивилизацию, автор считает, что в конце он обязан признать наиболее значительные упущения.
Я допустил несправедливость, рассматривая языки Месопотамии, шумерский и аккадский, просто как орудия, а не как выражение этой цивилизации, которое позволяет непосредственно подойти к ней. Но это можно оправдать тем, что противоположный подход не только переполнил бы книгу филологическими рассуждениями, но дал бы столь же искажённую картину, как, например, изложения, которые пользуются только археологическими и иконографическими данными.
Более серьёзным является искажение, вызванное тем, что при характеристике месопотамского законодательства я ограничился рассмотрением руководств, а не углублялся в источники первичной информации, предлагаемой теми табличками, которые освещают действительную юридическую практику. Своей близостью к событиям и разнообразием, отражающим различные периоды, районы и темы, эти таблички многое добавили бы к координатам нашего «портрета». Основная трудность, присущая всем клинописным источникам, — расхождение данных, основанных на традиции руководств, с многообразными и изменчивыми сведениями, почерпнутыми из других материалов, — заставила меня при изложении месопотамской юриспруденции обратиться к руководствам как к ближайшему убежищу от чрезмерного обилия детальной информации. Если бы я стал следовать моим личным склонностям и сконцентрировал всё внимание на юридической практике, я бы уничтожил и без того сомнительную корреляцию между главами этой книги.
Рассматривая месопотамскую религию, я не скрывал полемической направленности этой главы и умышленно
(344/345)
отказался от благожелательного, сентиментального и покровительственного интереса, с которым её обычно рассматривают. Я не стремился «выгодно» подать эту тему — если действительно можно назвать «выгодной подачей» подборку параллелей к Ветхому и Новому завету. Основной целью был отказ от понимания, свойственного западному человеку, хотя я вполне сознаю, что эта цель утопична и работать в этом направлении может только поколение ассириологов, свободных от эмоционального и рассчитанного на рекламу интереса к религиям древнего Ближнего Востока.
По тем же причинам я не полностью использовал тексты, чтобы изложить различные месопотамские концепции божественного, начиная от великих богов неба и кончая падшими богами, демонами и злыми духами.
Было бы желательно посвятить специальный раздел месопотамской концепции смерти, не столько потому, что наши собственные религиозные и социальные системы придают ей сознательно или бессознательно такое значение, но потому, что смерти придавали подозрительно малое значение в Месопотамии. Однако монографическое исследование будет, видимо, лучшим путём для анализа и изучения этих противоречивых концепций. Тем более что археологии предстоит, возможно, сказать своё слово относительно обрядов погребения.
Если степень абстрагирования и перенесение материала в моей попытке согласовать некоторые общественные системы, существовавшие в Месопотамии в конкретный период в том или ином районе, покажется чрезмерной, то потому, что такие построения нельзя ещё подкрепить достаточным и неоспоримым материалом текстов. Всё же, хотя месопотамская цивилизация прошла в своём развитии несколько разобщённых фаз и видоизменений — и как бы ни уточнялось это заявление, — предварительное членение, так, как оно сделано в моём воспроизведении, кажется мне оправданным.
Возможно, требуется также объяснение моего общего подхода к исследованию месопотамской цивилизации. Даже рискуя, что меня обвинят в новом виде панвавилонизма, я поместил Месопотамию в центре картины. Термины, определяющие её соседей, такие, как «цивилизации-спутники», «варварский Запад», подчёркивают этот подход, который является столь же оправданным,
(345/346)
как и подход, при котором сведения о Месопотамии используются только как контрастирующий фон для других исследований или для иллюстрации различных теорий, относящихся к религиозному, этическому или экономическому развитию. У меня было твёрдое намерение — возможно и неразумное — поддержать выдвинутую более тридцати лет назад Б. Ландсбергером теорию Eigenbegrifflichkeit, которая нашла очень мало сторонников.
В одном смысле я заканчиваю эту книгу с острым чувством неудовлетворённости. Можно выбрать много участков во взаимопереплетённых сферах месопотамской цивилизации, для которых сохранилась доступная для исследования информация, рассказывающая о специфических научных и технических достижениях, об искусных социальных адаптациях и о чётко выраженных художественных направлениях. Этот материал обычно охватывает только ограниченный район или период, позволяя бросить случайный взгляд на, возможно, уникальную ситуацию, значение которой для общей картины вполне можно сравнить со скоплением неправильных пятен и коротких линий, блуждающих из ниоткуда и в никуда, внезапно исчезающих и оставляющих «белые» пятна на карте, координатами которой являются пространство и время. Однако выбор этих тем определялся бы чисто субъективным подходом и обязательно должен был бы закончиться изложением, сравнимым с истолкованием чернильных пятен, как это делают в психологических тестах, где только творческие ассоциации зрителя придают этим пятнам значение и выразительность, воссоздавая картину, существующую только в уме зрителя. Кроме того, пойдя этим путём, я бы написал книгу гораздо бо́льшую.
|