А.П. Окладников
Археология Тувы (итоги и проблемы).
Тувинская Автономная Советская Социалистическая Республика — край богатой и сложной истории. Сложной уже потому, что он занимает место на карте нашей страны между двумя огромными регионами азиатского материка: Северной и Центральной Азией. Само по себе разнообразие природных условий не могло не способствовать вызреванию определённых особенностей хозяйства и культуры у местного населения на различных этапах исторического процесса. Таёжные («чёрная тайга») и степные пространства были тем природным фоном, на котором развёртывалась история лесных охотников — со временем оленеводов и степных скотоводов (кочевников).
Сложность исторического процесса, протекавшего в Туве, усиливалась и взаимодействием древних разноязычных племен и народностей Центральной Азии — Монголии и некоторых регионов Сибири, в первую очередь — Южной Сибири: тюрков и монголов, палеоазиатов и даже самодийцев.
Отсюда становится понятным тот особый интерес, который издавна вызывала история Тувы у историков, археологов, этнографов, языковедов, антропологов и, наконец, у путешественников, географов широкого профиля, к числу которых можно отнести и автора монументальных трудов по истории и этнографии Центральной Азии Г.Е. Грумм-Гржимайло.
Нужно отдать должное плодотворной и энергичной деятельности Тувинского научно-исследовательского института языка, литературы и истории, одного из опорных пунктов гуманитарных исследований в Сибири. При направляющей поддержке областного комитета партии, во главе которого долгое время стоял такой выдающийся, представитель своего талантливого народа, каким был писатель, учёный и государственный деятель С.К. Тока, здесь сплотился коллектив
(3/4)
сотрудников, способный ставить и решать большие творческие задачи. Институт постоянно опирается и на сотрудничество с учёными центра — Москвы и Ленинграда, с учёными Сибирского отделения Академии наук СССР.
Что касается исторических изысканий, то результатом целенаправленных коллективных, усилий историков явился капитальный труд «История Тувы». Большим вкладом в изучение прошлого народов Сибири стали монографии и частные исследования Л.Р. Кызласова, С.И. Вайнштейна, В.И. Дулова, Л.П. Потапова, Ю.Л. Аранчына, Н.А. Сердобова, Л.В. Гребнева, М.X. Маннай-оола, А.Д. Грача и других советских учёных. В них на основе привлечения комплексных источников обобщён богатейший фактический материал, сделаны важные исторические выводы.
Можно даже сказать, что Туве и тувинскому народу в этом смысле «повезло» не меньше, а, может быть, даже и более, чем соседним с ними районам и народностям Южной Сибири. И, само собой разумеется, этот живой интерес к Туве и тувинскому народу продолжает развиваться и усиливаться всё более и более. Свидетельством тому служит и настоящий сборник, в котором печатается серия статей, являющихся результатами новейших археологических исследований на территории Тувинской республики.
Пионером археологических исследований в Туве был, как известно, выдающийся советский археолог С.А. Теплоухов, которому мировая наука обязана фундаментальной периодизацией археологических памятников Южной Сибири, являющейся и до настоящего времени основой всех дальнейших работ.
С.А. Теплоухов в своих раскопках и разведочных поисках впервые приоткрыл завесу над загадочной в то время археологией Тувы. Он не только установил факт наличия в Туве памятников скифо-сибирского облика, ввёл их в общую систему истории культуры степных племён Евразии, но и первым обнаружил здесь следы деятельности человека несравненно более раннего времени — нашёл каменные орудия. Его поиски, открытия и выводы в полной мере сохраняют своё значение. Так началась уже в 20-х гг. нашего века научная, на уровне самых высоких мировых стандартов, археологическая работа в Туве.
С тех пор прошло много времени, проведена поистине колоссальная по масштабам исследовательская работа на этом свежем, можно сказать, целинном поле, где исследователя повсюду ожидают интереснейшие открытия.
Особый подъём археология Тувы переживает в последние годы. Об этом и рассказывают статьи сборника, где речь
(4/5)
идёт не только о новых замечательных находках, но и на их основе делаются достоверные заключения, выдвигаются принципиально новые проблемы и гипотезы, намечаются дальнейшие перспективы исследований.
Первое, на чём следует остановиться, — некоторые итоги работы по изучению подлинно древнейшего прошлого Тувы, на открытиях в области палеолита.
Открытие в Туве палеолита представляет собой важное событие в истории археологических исследований Южной Сибири и Северной Азии в целом. До недавнего времени в наших знаниях и на археологической карте этих областей Тува представлялась такой обширной лакуной, которую не могли, естественно, заполнить отдельные находки, большей частью случайные. А между тем интерес исследователей, работающих в соседних областях азиатского материка, не мог не привлекать вопрос о том, была ли вообще заселена в ледниковое время эта горная по преимуществу страна между Южной Сибирью и Монголией? И если заселена, то каков был характер культуры её палеолитических обитателей. Имела ли она конкретные связи с культурой тех же палеолитических племён Сибири, в том числе Среднего Енисея, где издавна ведётся активная деятельность археологов по раскопкам палеолитических поселений, начиная с знаменитой в летописях мировой археологии Афонтовой горы.
Особый интерес к поискам палеолита в Туве, естественно, придавали результаты широких исследований, осуществлённых в долине Енисея участниками Красноярской археологической экспедиции Института археологии Академии наук СССР, работавшей под руководством доктора исторических наук, профессора М.П. Грязнова.
Поиски палеолитических памятников проводятся, как известно, с 1949 г. также и в соседней Монголии автором данной статьи и его сотрудниками, советскими и монгольскими археологами.
Исключительно важен поэтому тот факт, что за последнее десятилетие произошёл бурный рост новых открытий в области палеолита и в Туве. Имеет место невиданное и, можно сказать с полной уверенностью, неожиданное накопление фактического материала. Теперь, как мы знаем, здесь известно даже не несколько десятков, а около 200 палеолитических местонахождений, где собраны коллекции каменных изделий палеолитического облика.
Конечно, следует учитывать, что среди них нет таких поселений, где можно было бы наблюдать сочетание каменных изделий с остатками древней фауны. Нет и надёжно стратифицированных находок, нет и радиоуглеродных датировок,
(5/6)
имеющих столь важное значение для определения их возраста, нет многослойных стоянок, которые позволили бы представить в чётком виде историю развития палеолитической культуры, дать её периодизацию.
Но, сама по себе, масса накопленного материала, техника обработки камня и типология каменных изделий уже дают возможность судить не только о палеолитическом возрасте этих предметов, но и о их культурном облике, о взаимоотношении с палеолитом соседних областей Азии.
Первое, что обращает внимание, — это наличие весьма отчётливо выраженной в приёмах обработки камня леваллуазской техники изготовления исходного материала — нуклеусов, а, соответственно, и оформления вторичного продукта — пластин и отщепов.
Проблема леваллуа ранее для Сибири вообще не ставилась. Впервые нам пришлось говорить о наличии техники леваллуа, в широком смысле этого слова, в статьях 50-60-х гг. по палеолиту Забайкалья и Монголии. Когда об этом узнал крупнейший исследователь палеолита Азии проф. X. Мовиус, он обратился к нам с письмом, где спрашивал — на самом ли деле в Монголии найдены нуклеусы типа леваллуа. Такой вопрос понятен: X. Мовиус высказал в своё время идею о разделении палеолита Азии на две зоны — на область с чертами афро-азиатской техники с ручными рубилами и пластинами и противоположную — зону галечной техники, где извечно вместо рубил употреблялись галечные чопперы и чоппинги, а нуклеусы и пластины леваллуазских форм отсутствовали.
Принципиально важно поэтому, что на палеолитических поселениях Тувы так же, как в соседней Монголии и Южной Сибири, техника леваллуа, характерные одноплощадочные и двуплощадочные нуклеусы, а также пластины представлены в большом числе и в достаточно характерных формах.
Это ясно было уже при первых находках, сделанных ещё в 50-х гг., а теперь устанавливается с полной определённостью как в Туве, так и в соседней Монголии. Теперь очевидно, что прогрессивная по своему характеру леваллуазская техника, позволявшая без особых трудностей и в широком масштабе получать длинные, широкие и прочные пластины-клинки, возникла здесь ещё в среднем палеолите, в мустьерское время, а затем продолжала существовать длительное время, местами вплоть до конца палеолита.
Она в полной мере удовлетворяла несложные потребности охотников гор и степей Центральной Азии, в том числе и Тувы, а также Южной Сибири, на протяжении, по крайней мере, десятков тысячелетий.
(6/7)
Но тут же сразу встают вопросы. А до какого времени? И был ли здесь верхний палеолит, как таковой? И в чём заключался перелом от палеолита к последующему времени, к неолиту?
Вокруг этой проблемы идёт оживлённая дискуссия, особую остроту которой придают выступления Г.П. Григорьева, его тезис о «пост-мустье». Дискуссионная постановка этой проблемы вполне правомерна, поскольку в Центральной Азии, в Южной и Восточной Сибири, кроме Мальты и Бурети, действительно нет таких памятников, которые в полной мере соответствовали бы общеизвестным канонам верхнепалеолитической культуры Западной и Восточной Европы.
Основанием для такой постановки и является основное своеобразие палеолитической техники палеолита, заключающееся в её леваллуазском характере, поразительно устойчивом и на этих огромных пространствах — от Саяно-Алтая до Забайкалья — и столь же устойчивой во времени — от среднего палеолита и почти до неолита!
Оставляя в стороне дискуссию о правомерности самого термина «пост-мустье», остановимся лишь на вопросе о длительности леваллуазского этапа в технике обработки камня, вернее, о переломном моменте, когда обнаруживаются какие-то признаки принципиально новой техники, означающие начало новой технологической эры в каменном веке Тувы, Южной Сибири, Монголии.
В этом плане обращает внимание такой интересный, но мало привлекавший внимание исследователей элемент каменного инвентаря древних поселений Тувы, как своеобразные нуклеусы. Нуклеусы эти и по назначению, и по форме, и по способу употребления в корне отличны от леваллуазских. В работах различных авторов, даже в статьях одних и тех же авторов они носят разные названия. Не углубляясь в детали споров и определений, можно сказать, что в одних случаях их называют клиновидными — по внешним очертаниям этих изделий. Но правильнее называть их по способу употребления, по технике снятия пластин — торцовыми. Допустимо называть их в связи с первыми находками в Центральной Азии и на Аляске, опубликованными Н.X. Нельсоном, участником известной американской Центрально-Азиатской экспедиции под руководством Р.Ч. Эндрюса, также и «гобийскими».
Именно такие нуклеусы, служившие для отделения с них миниатюрных ножевидных пластинок, микропластин, по нашим наблюдениям, и определяют начало новой технологической эры в Южной Сибири, а также в Монголии. Можно сделать и дальнейший, логично следующий из всего известного нам материала общий вывод, что развитие такой техники вы-
(7/8)
звано было широким распространением новых вкладышевых, составных клинков из кости или дерева. Для таких орудий вполне подходили именно мелкие, узкие и тонкие пластинки-лезвия.
Отсюда, с этого финально-палеолитического плацдарма и открывается путь к возникновению новой, более развитой и сложной культуры эпохи неолита. Судя по имеющимся в нашем распоряжении радиоуглеродным датировкам (Большой Кемчуг, Усть-Кяхта), такой перелом наметился 11-12 тысяч лет тому назад, когда в Западной Европе существовала культура мадленцев.
В тесной связи с результатами исследований в соседней Монголии, а также на Алтае и за Байкалом следует рассматривать и более общий вопрос: о своеобразии образа жизни и, в целом, об особенностях культуры палеолитического населения Тувы.
Не случайно, конечно, что, несмотря на обилие палеолитических местонахождений, в Туве не имеется остатков сколько-нибудь богатых находками прочных, осёдлых или полуосёдлых поселений. Нет обильной фауны. Нет сооружений из костей мамонта или носорога, служивших жилищами.
Не случайно и само по себе множество этих бедных культурными остатками поселений. Они явно служили только стойбищами бродячих охотников. Скорее всего, — обитателей пустынных ландшафтов, людей, объединённых в малые общины, типа австралийских охотничьих групп.
Совершенно аналогичную картину представляет палеолит Монголии. Там наиболее богатые каменными изделиями поселения связаны с наличием выходов кремнистых пород, употреблявшихся для изготовления каменных орудий. Это не поселения в собственном и привычном для Европы смысле слова, а стоянки-мастерские. Таковы самые богатые находками палеолитические поселения у склонов Гоби-Алтая (Арца-Богдо, Их-Богдо) или в долине р. Орхона (Мойльтын-Ам).
И в этом, культурно-бытовом плане, палеолит Тувы, следовательно, ближайшим образом примыкает к соседней Монголии, даже более к Монголии, чем к долине Енисея или Ангары и Селенги.
Большой интерес представляет для историка древней жизни в Туве вопрос о следующей культурно-исторической эпохе, о неолите. При всей скудности, сравнительно с палеолитом, сведений о неолитических памятниках на этой территории принципиальное значение имеют данные, свидетельствующие о том, что время появления древнейшей керамики и неолитических по типу изделий, в том числе характерных двусторонне-ретушированных наконечников стрел, отмечено здесь нео-
(8/9)
жиданно ранним по общесибирским масштабам появлением одомашненных животных.
Нечто сходное, по-видимому, наблюдается и за Байкалом, где точно так же степь переходит непосредственно в тайгу. Если является бесспорным факт появления у глазковцев Фофановского могильника домашней овцы, то нечто подобное констатируется и в Туве.
В этом, впрочем, нет ничего неожиданного, если вспомнить о достаточно развитом разведении домашних животных, притом в полном ассортименте, включая лошадь и корову, у населения Среднего Енисея в афанасьевское время, а также у людей окуневской культуры.
В этом можно констатировать факт бесспорного своеобразия образа жизни и культуры степных неолитических племён Южной Сибири — первых скотоводов, по сравнению с образом жизни и культуры их таёжных соседей, охотников и рыболовов, устойчиво продолжавших и в эпоху неолита в быту и культуре традиции своих палеолитических предшественников и предков.
Тем более интересен факт наличия среди археологических памятников Тувы таких поселений, которые сближаются с окуневскими. Не исключено, что именно в этих чертах проявляются не какие-то абстрактные «культурно-хозяйственные типы», а конкретные этнические особенности.
Анализ этих особенностей может, вероятно, в дальнейшем позволить более углублённо и конкретно проследить процесс формирования неолитической (ранне-бронзовой!) культуры этого времени, проследить конкретную историю её носителей, как об этом свидетельствуют могильники с окуневскими чертами ритуала и инвентаря. Во всяком случае, история окуневской культуры, и без того полной неожиданностей и загадок, имеет ближайшее отношение к проблемам становления и развития древней культуры Тувы на этом исключительно сложном и важном этапе.
История Тувы в настоящем бронзовом веке, во время развитой бронзы, на уровне андроновской и карасукской культур, предшествующих памятникам скифского времени, до 1 тысячелетия до нашей эры, остаётся по меньшей мере неясной. Возникает даже мысль: а имела ли место такая культура и не встретились ли жители Тувы, обладавшие традициями окуневской культуры, непосредственно с теми, кто оставил уже ранне-скифские по времени памятники, начиная с знаменитого ныне кургана Аржан?
Правда, поскольку речь зашла об Аржане, то заслуживает внимания одна из обнаруженных в нём находок, явно чуждая всему комплексу этого замечательного памятника.
(9/10)
В каменной наброске кургана оказался разбитый раньше на куски «оленный камень» достаточно характерного вида, один из относительно немногочисленных камней такого рода в Туве. Оленные камни с изображениями стилизованных в специфических формах фигур оленей и предметов вооружения, а также солнечных символов и других знаков широко распространены на востоке, в Западной Монголии и восточнее — в Забайкалье. Они давно уже служат предметом дискуссий о их датировке, назначении и символике.
Оленные камни, являющиеся одним из характерных элементов «археологического ландшафта» Монголии и Забайкалья, постоянно привлекали внимание путешественников, поражали их воображение причудливыми рисунками на широких плоскостях и узких боковых гранях.
В археологической литературе утвердилось мнение о их принадлежности за Байкалом к культуре плиточных могил, которую, вслед за Г.П. Сосновским, относят к VII-VI вв. до н.э. по найденным в некоторых могилах металлическим предметам.
Но нами при раскопках плиточной могилы, характерной по структуре и найденным в ней бронзовым наконечникам стрел на горе Сэльгир в долине р. Джиды, обнаружено два оленных камня. Один из них целый, в виде столбика находился в вертикальном положении. Другой был расколот продольно и явно служил лишь частью конструкции плиточной могилы. Иначе говоря, строители могилы использовали этот камень вторично, в качестве лишь строительного материала.
Таким образом, как и оленный камень Аржана, оленный камень с горы Сэльгир раньше, древнее, чем момент сооружения этого памятника.
Оба камня, тувинский из Аржана и забайкальский, обнаружены в результате вторичного их использования при сооружении могил.
На узкой боковой грани джидинского оленного камня, как и на многих других таких камнях из Монголии, как и на камнях Тувы, имеется достаточно чёткое изображение меча или кинжала. Эти мечи и кинжалы обладают всеми характерными признаками «карасукских» кинжалов. У них при переходе от рукояти к клинку выступают шипы или короткие поперечные выступы. Навершие рукояти представляет нередко столь же характерное для «карасукского» оружия этого рода изображение головы животного — козла или даже хищника.
Оба эти специфические признаки были отмечены уже в первой специальной работе М.П. Грязнова, посвящённой одному из роскошных образцов такого кинжала из Забайкалья, обнаруженному на озере Котокель вблизи Байкала.
(10/11)
Казалось бы, перечисленные факты должны служить свидетельством о более древнем возрасте оленных камней, чем полагал Г.П. Сосновский. Однако датировка оленных камней VII-VI вв. до н.э. оставалась до сих пор общепринятой. Следует, очевидно, её пересмотреть и, как нам уже приходилось писать, соотнести эти оригинальные памятники древнего искусства Центральной Азии и Южной Сибири с металлическими оригиналами рисунков кинжалов и мечей, известными в памятниках карасукского типа в Сибири, и с такими же предметами из захоронений Иньской династии в Китае.
Одним словом, следует вывести оленные камни за пределы скифского времени Евразии и опустить вглубь II тысячелетия до нашей эры, по крайней мере, до XIII-IV [-XIV] вв.
Новые находки в Западной Сибири соответственно дают представление и о другом направлении культурных связей создателей этих металлических изделий. Речь идёт о великолепных изделиях металлургов бронзового века, найденных в Ростовкинском могильнике вблизи Омска. С последними, в свою очередь, сближаются сейминско-турбинские кинжалы со скульптурными фигурками животных на рукоятях.
Остается, следовательно, ожидать и в Туве открытия памятников «средней бронзы», по классификации М.П. Грязнова для Минусинского края.
Что касается дальнейшего хода исторических событий, то произведённые М.П. Грязновым и М.X. Маннай-оолом раскопки кургана Аржан в Центральной Туве вызвали такой глубокий резонанс в археологической литературе, что о них не приходится много говорить.
Можно считать вполне обоснованным первый и главный вывод М.П. Грязнова о том, что этот уникальный памятник относится к тому же времени, как и самые ранние скифские памятники Евразии, не позднее VIII в. до н.э.
Второй вывод таков, что находками в Аржане представлена вполне зрелая скифская культура в чистом её выражении, со сложившейся скифской «триадой»: оружием, набором конской узды, характерным искусством — «звериным скифским стилем».
Третье основное положение, фундаментальное для понимания социального строя скифов Евразии, сводится к тому, что в Аржане был погребён «царь», базилевс, такой же, как и в курганах Причерноморья.
Дискуссия вокруг памятников скифского облика, но более позднего времени велась, главным образом, в терминологическом плане; о том, как их называть: «уюкскими» или «казылганскими» — по местам наиболее ярких находок. Появились ещё два термина для обозначения раннего этапа («ал-
(11/12)
ды-бельская») и позднего этапа («саглынская») скифской культуры Тувы.
Эти разногласия, связанные в известной мере с противопоставлением приоритета одних исследователей другим, разумеется, не имеют существенного значения, поскольку речь идёт о памятниках одного типа, об одной и той же в принципе культуре.
Что же касается термина «уюкская культура», то он, по-видимому, предпочтительнее других, хотя бы по той причине, что относится непосредственно к территории, где находится такой важный памятник скифского времени Тувы, как курган Аржан.
Во всяком случае, ясно, что Тува в скифское время представляла один из важных центров развития общества и культуры тех скотоводческих племен Евразии, которых принято называть ранними кочевниками в отличие от их предшественников. Её удельный вес, её реальное значение и влияние, как политическое, так и культурное, в те времена, в 1 тысячелетии до н.э., ничем не уступало, видимо, соседней Средней Азии и Южной Сибири.
Как в изучении археологических памятников скифского времени, так и более поздних исключительное значение имеет сплошное раскрытие не только отдельных погребений такого грандиозного масштаба, как Аржан, но и целых могильников, целых могильных полей. Это позволяет получить ясное представление о материальной и духовной культуре населения, оставившего тот или иной могильник, а также и о его социально-экономическом базисе, об общественных отношениях.
В этой связи среди важнейших достижений археологов Тувы в области изучения памятников раннего железного века нужно отметить выявление погребений, вполне определённо сближающихся с давно и хорошо известными гуннскими захоронениями Забайкалья и Монголии. Теперь достоверно известно, что как в Ильмовой пади за Байкалом, так и в Туве обнаружены одинаковые по конструкции могилы знатных людей, для которых характерна строгая специфическая планировка: квадратная в плане могила с внутренним срубом, к которой ведёт специальная пристройка — дромос. Сближаются с гуннскими могильниками Забайкалья, Монголии и частные детали таких захоронений в Туве.
И, хотя в керамике захоронений из Тувы нет прямых аналогий с собственно гуннскими памятниками Забайкалья и Северной Монголии, можно согласиться с основным положением о том, что на рубеже нашей эры или несколько ранее, так далеко на западе от основной территории расселения
(12/13)
гуннов, обнаруживается группа памятников, свидетельствующих о проникновении сюда какой-то части северных гуннов.
С памятниками гуннского облика в Туве естественным образом связана и проблема перемен в антропологическом составе её населения в эпоху раннего железа и позже.
Как показывает изучение скелетов из погребений позднего бронзового и раннего железного века в Западной Монголии, в том числе из Улангомского могильника, там преобладало европеоидное население. Аналогичное положение констатируется антропологами и для Южной Сибири, где в эпоху бронзы и раннего железа господствовали европеоидные признаки, жили европеоиды — «динлины».
Распространение новых, монголоидных, особенностей в антропологическом типе населения Южной Сибири эпохи раннего железа, нужно думать, было так или иначе связано с экспансией гуннов. Такая экспансия могла происходить уже в эпоху Модэ шаньюя и его агрессии против северных и западных соседей. И она могла иметь место в конце существования гуннской державы в Центральной Азии, во времена бегства гуннов на запад.
Существенно, притом, что керамика Тувы в это время, при некоторой общей близости к гуннской, имеет и некоторые локальные особенности: у гуннов не было спицифической [так в тексте] для Тувы арочной орнаментики. Этот частный, но характерный признак может служить свидетельством о наслоении пришельцев на местное коренное население, о том, что здесь протекал, быть может, кратковременный, но глубокий процесс взаимной ассимиляции пришельцев с аборигенами.
Эта проблема имеет особо важное значение, поскольку речь идёт о сложных событиях, оказавших столь глубокое влияние на ход исторических событий не только в Азии, но и в Европе, на процессы Великого переселения народов в эпоху крушения античного рабовладельческого общества и возникновения феодального общества на Западе.
Для дальнейшей истории Тувы первостепенное значение имеют исследования средневековых памятников, относящихся ко времени господства в Центральной Азии и в Южной Сибири тюркских племён тэлеской группы, которым принадлежала ведущая роль в этногенетических процессах, определивших затем этнический состав и расселение племён Тувы и Южной Сибири.
Если в составе населения Восточной и Центральной Монголии со временем стали доминировать монгольские племена и народности, исторически связанные с бассейнами Онона и Керулена, то на территории Тувы и в целом — Саяно-Алтая обитало аборигенное тюркское по происхождению население,
(13/14)
устойчиво сохранявшее свою тюркскую речь и культуру. Об этом наглядно рассказывают многочисленные и богатые культурными остатками археологические комплексы, в том числе памятники туземной рунической письменности.
На истории тувинского народа, на его становлении и этническом развитии со временем отразились и контакты с монголоязычными группами населения Центральной Азии. Исследования Л.Р. Кызласова, Н.А. Сердобова, А.Д. Грача, М.X. Маннай-оола, в том числе специальная статья последнего в настоящем сборнике, дают достаточно полное представление об этих контактах и их роли в этногенезе тувинского народа.
Как справедливо констатируют отмеченные авторы, взаимоотношения тюркских этнических элементов с монгольскими имели здесь сложный характер. Происходило глубокое взаимовлияние и взаимодействие тех и других в сфере языка, духовной и материальной культуры.
Важнейшим моментом в этих взаимоотношениях явились процессы, связанные с завоеваниями монгольских феодалов в эпоху мировой державы Чингис-хана и его потомков. Процессы эти имели диалектический характер. Само по себе завоевание Тувы, как и всякое завоевание, войсками монгольских императоров, естественно, оказало отрицательное воздействие на развитие производительных сил, на складывавшуюся веками культуру. Население Тувы подпадало под тяжкий гнёт монгольских феодалов.
С другой же стороны, взаимные контакты тюркоязычных, тувинцев с монгольскими аратами способствовали взаимному обогащению их культуры, а с середины XVIII в. до начала XX в., когда тувинцы и монголы оказались под игом Цинской династии, поработившей Китай, шла их общая борьба за освобождение от иноземного гнёта.
Свой вклад в освещение проблем, связанных с взаимоотношениями тюркских групп населения Тувы с монгольскими, в историю Тувы этого времени, в освещение происходивших в «монгольское время» процессов вносит и археология — изучением не только древних могильников и поселений, но и памятников наскального искусства — петроглифов.
Наскальные рисунки в последние десятилетия привлекают всё большее внимание археологов. Можно сказать, что в Туве наблюдается небывалое ранее количественное нарастание массы вовлеченных в научный оборот новых документальных материалов. Открываются не только ранее неизвестные пункты с наскальными рисунками в тех районах, которые уже получили широкую известность своими петроглифами, но и обнаруживаются новые местности, богатые такими памятниками выдающейся историко-культурной ценности.
(14/15)
Естественно, что и здесь первоочередное значение имеет вопрос о датировке и периодизации этих своеобразных памятников. Другой цикл проблем, связанных с петроглифами, относится к их идейному содержанию, к семантике. Речь идёт о том, возможно ли и какими способами обнаружить в петроглифах отражение конкретных мифологических циклов или исторических событий далёкого прошлого, каково реальное соотношение в них мифологических и чисто исторических и эстетических элементов.
Исследование петроглифов Тувы в этих направлениях, естественно, только начинается. Но можно считать установленным, что в них представлена сложная и богатая история Тувы, начиная с эпохи бронзы, а, может быть, и с более раннего времени. Мощным блоком выступают при этом такие замечательные местонахождения, как Мугур-Саргол и Чинге в Саянском каньоне Енисея, как Сыын-Чурек или Теве-Хая (Верблюжья скала) в центральной и западной Туве.
Можно признать бесспорным, что время наибольшего расцвета искусства наскальных изображений отмечено обилием чисто окуневских сюжетов в виде характерных масок-личин с традиционными для них деталями: полосами татуировки, оленьими и бычьими рогами.
За окуневскими по содержанию рисунками следует серия изображений, сравнительно немногочисленных, но характерных по стилю и сюжетам животных, выполненных в канонах скифо-сибирского или скифо-сакского звериного стиля.
В связи с наличием захоронений, где прослеживается определенное сходство с гуннскими памятниками Монголии и Забайкалья, допустимо прослеживать и аналогии петроглифов этой группы с гуннским искусством Востока, с характерными для него сюжетами и стилем: вспомним знаменитый Ноин-улинский ковер, где изображена сцена нападения крылатого хищника на лося, и металлические бляхи из гуннских захоронений с фигурами зверей.
Интересна и попытка А.Д. Грача выделить рисунки тюркского и монгольского времени, однако следует учитывать, что стилизованные фигуры козлов необязательно сопровождают именно каганские и только каганские памятники.
Не менее интересно и то, что М.А. Дэвлет выявлена группа резных линейных рисунков этнографического характера, включая изображения охотников или воинов, имеющих в своём снаряжении не луки, а огнестрельное оружие. Нечто подобное имеется и в сюжетах наскальных рисунков Алтая и Монголии (Хобд-сомон, гора Тэбш).
(15/16)
Однако эта традиция, несомненно, уходит далеко в глубь веков, вплоть до тюркского времени, о чём можно судить по многочисленным алтайским примерам, по резным линейным писаницам Дьялангаша, Мендур-Соккона, Каракола.
Во всяком случае, ясно, что тюрки Саяно-Алтая не столько выбивали на камне свои любимые сюжеты, в том числе насыщенные повествовательными мотивами, как бытовыми, так и культовыми, сколько вырезали и выцарапывали их простым ножом, своим непременным спутником и универсальным инструментом на охоте и в домашней жизни.
Таковы, в общих чертах, контуры той сложной и богатой исторической картины, которая возникает перед нами на основе широких археологических исследований в Туве на протяжении последних десятилетий.
В ней, конечно, много лакун и неясностей, но и то, что уже стало известно, является крупным, можно смело сказать, основополагающим вкладом в изучение прошлого Тувы и тувинского народа.
Всё, что сказано выше, так или иначе связано с содержанием различных статей настоящего сборника.
Сборник даёт определённое представление о новейших исследованиях и открытиях археологов в Туве. Он подводит итоги сделанному и, как бы вводит в творческую лабораторию исследователей, будит творческую мысль и ставит новые проблемы и, тем самым, заслуживает внимания широкого круга читателей.
|