Л.А. Мацулевич

Бляхи-обереги сарматского панцыря.

// СГЭ. [Вып.] IV. 1947. С. 5-8.

Связь населения, оставившего в Прикубанье курганные погребения I-II вв. х.э., с исконной местной средой, обнаруживается всё нагляднее и полнее. Сарматская знать, которой собственно и принадлежат эти погребения, была плотью от плоти широких масс своих сородичей. Импортные греческие изделия, преимущественно предметы роскоши, скоплявшиеся в её руках, не превращали знатного сармата в эллинизованного человека. Он не оказывался изолированным от родной старины; он не отрывался от вековечных культовых навыков, преемственно передававшихся из поколения в поколение. Столь прочные связи удаётся обнаружить благодаря тому или другому характерному предмету, погребённому в своё время вместе с умершим, или благодаря какой-нибудь своеобразной черте в самом погребальном обряде. К числу показательных предметов такого рода должны быть отнесены две принадлежащие Эрмитажу бляхи из впускного погребения I в. х.э. в кургане близ Зубова

(5/6)

Хутора. Привлечение внимания к подобным памятникам тем важнее, что сарматская проблема получает через них более полное освещение.

Бляхи из Зубова кургана круглые, довольно крупные (диам. 10 см). Сделаны они из серебряной пластинки. Средняя часть выпуклая, округло приподнятая над бортом. Посредине небольшое чеканенное возвышение, составляющее центр композиции. Борт плоский, сравнительно широкий. Он сплошь обработан характерным штампованным орнаментом. Поверхность его покрыта позолотой. Повышают его нарядность и крупные плоские шляпки гвоздей, тоже с позолочением ¹ [1] (рис. 1). Оборотная сторона каждой бляхи негативно воспроизводит общую форму предмета и рельеф изображений.

Рис. 1.

(Открыть Рис. 1 в новом окне)

Серебро блях было в состоянии крайнего окисления. Для спасения памятника от полного разрушения необходимо было принять срочные меры для химического восстановления металла. Однако приведённые ниже соображения позволили Эрмитажу пойти на это не сразу, а только после того, как были выполнены предварительные условия, обеспечивавшие фиксацию всех элементов памятника. Таковой явились четыре выдающиеся по точности акварели лицевой и оборотной сторон каждой бляхи, исполненные художником А.А. Андреевым. Последним передан не только стиль изображений, не только деформированный характер серебра и его изменившийся цвет, но и мельчайшие отложения иных металлов — золота (до тончайших остатков позолоты), бронзы и железа. В этом отношении аппарели, запечатлев состояние памятников до химической обработки их, оказываются сами подлинным историческим источником.

На оборотной стороне каждой бляхи до химической обработки обращали на себя внимание зелёные сгустки бронзы 1 [2] вокруг четырёх гвоздей. У остальных двух гвоздей была сосредоточена рыжая ржавчина железа... [3]

Гвозди, пробивающие борт насквозь в шести местах, исключительно серебряные. Поэтому они не могли служить источником появления у их стержней то бронзовой патины, то ржавчины

железа. Из этого следует, что либо к бляхам были прибиты куски бронзы и железа, либо, вероятнее, сами бляхи были набиты на предмет, сделанный, по крайней мере, из двух материалов: из бронзы и из железа. Предмет этот был небольшой толщины. Это видно из того, что относительно короткие гвозди были пропущены сквозь него и концы их расклёпаны на противоположной стороне его. Сделан он был, видимо, из небольших пластинок, поскольку в двух-трёх случаях патина передавала очертание узкой прямоугольной стороны таких пластинок.

Подобные пластинчатые железо-бронзово-кожаные предметы типичны для Прикубанья. Это — чешуйчатые панцыри, состоящие в основном из железных пластин, свободно нашитых на кожаную основу. В общую железную соеду местами вкраплены декоративные участки бронзовых чешуек ¹. [4] Части как раз такого панцыря находились и при костяке Зубова Хутора ². [5]

Одной половиной наши бляхи приклёпаны к декоративным бронзовым участкам панцыря. Вторая была соединена с железной массой пластин только двумя гвоздями. Прямых указаний на то, что эта половина полностью приходилась над железной частью, нет. На этой половине обнаруживается любопытный перерыв в размещении гвоздей по борту. На каждой бляхе систематически не использованы места, по крайней мере, для одного или двух гвоздей. Четверть каждой бляхи, тем самым, не была плотно соединена с основой. Раз это наблюдается на обоих экземплярах, ясно, что такая особенность была обусловлена характером самого панцыря.

Бляхи были расположены на нём симметрии но по сторонам груди на участках сосредоточении бронзовых чешуек. Указанием на это может служить то, что они, отпав от панцыря, оказались в кургане по сторонам костяка. На симметричное размещение блях именно на груди указывает и перерыв в прикреплении борта гвоздями. Дело в том. что грудная часть панцыря немного сжимается от движения рукой, при этом чешуйки, свободно подвешенные на тонких ремешках, находят одна на другую. Чтоб не нарушать возможности движения их, бляхи не должны быть прибиты в этих местах наглухо. Свободная четверть наших экземпляров и могла быть специально рассчитана на эластичное сжатие чешуек под бляхами.

Зубовские бляхи, прибитые непосредственно к панцырю, нельзя смешивать с обычными в римской практике фаларами, носившимися на узких съёмных ремнях ¹. [6] У сармата Зубова кургана они имели значение, можно сказать, главенствующей, магической части его защитного вооружения. Они не принадлежат к числу имитаций римского обычая. В этом их особая историческая ценность. Корни наших блях уходят в родную сарматскую, прикавказскую старину. На это указывает, в частности, и культовый характер помещённой на них композиции. Позолота выделяла её на общем серебряном фоне. Вокруг центральной выпуклины каждой бляхи сосредоточено четыре чеканенных изображения рыбы, возможно, даже с птичьими головами. Образ рыбы был для сарматов священным. Между прочим, Николай Дамасский сообщает об обычае «бросать на могилы столько рыб, сколько врагов убил погребаемый» ². [7] Сообщение относится к синдам ³, [8] но, повидимому, обряд не был ограничен одним только приморьем ⁴. [9] Конечно, толкование обычая у этого греческого писателя является лишь одним из поздних осмыслений сохранявшегося более сложного древнего обряда. Но самый факт особого значения образа рыбы в Прикавказье подтверждается и этим известием. Поэтому помещение композиции, состоящей из рыб, на сарматском панцыре может считаться обоснованным. Культовый характер предмета обусловил и самый стиль изображений — отвлечённый, замкнутый.

Бляхи Зубова Хутора служили одним из оберегов, магически усиливавшим защитную силу панцыря. В своём своеобразии они пока единственный пример. Открытие их, наряду с другими местными находками, приоткрывает перед нами толщу давних культовых пережитков,

(7/8)

пронизывавших сарматскую жизнь и питавших сарматское искусство своими образами. Благодаря этому, костяк Зубова Хутора облекается подлинной исторической тканью и сарматская культура принимает более конкретные очертания.

Л. Мацулевич

[1] ¹ На каждой бляхе шесть гвоздей. Шляпка одного на изображённом злесь экземпляре утрачена.

[2] ¹ Фактически это была уже не бронза-металл, а лишь одна дикая патина. Последняя неизбежно исчезает в электролизной ванне. В виду этого-то и было необходимо предотвратить опасность того, чтоб не исчезло навсегда столь наглядное свидетельство о том, что бляхи некогда соприкасались с бронзой и железом.

[3] ² [позиция сноски в тексте не отмечена] На воспроизводимой здесь фотографии с рисунка Андреева не удалось передать цветовое различие зеленой патины и тёмной ржавчины (рис. 2).

[4] ¹ Типичный пример на фотоснимке (рис. 3), обломок пластинчатого панцыря в эрмитажном собрании.

[5] ² ИАК, вып. I, стр. 97-93. Ср. Архив ИИМК. Дело АК №137 , 1899.

[6] ¹ Ср. E. Espérandieu. Recueil général des bas-reliefs, statues et bustes de la Gaule romaine, т. I. №694; т. VII, №№ 5790, 5805, 5811; F. Matz. Die Lauersfor er Phalerae. Berlin - Leipzig. 1932, рис. 5; Domaszewski. Die Fahnen im römischen Heere. Wien, 1885, рис. 3 и 5; Lindensсhmit. Die Altertümer unserer heidnischen Vorzeit, вып. VI, табл. V.

[7] ² В.В. Латышев, Scythica et Caucasica, т. I. стр. 456.

[8] ³ Племя в районе нынешней Анапы.

[9] ⁴ Ср. Л.А. Мацулевич. Погребение варварского князя в вoсточной Европе. М.-Л., 1934, стр. 101 слл.

наверх