Б.И. Маршак
Согдийцы в Китае и китайцы в Согде
(по произведениям искусства).
// Отделу Востока 80 лет. ТД юбилейной научной конференции. СПб: Изд-во Государственного Эрмитажа. 2000. С. 43-48.
В конце 1950-х гг. почти одновременно внимание исследователей было привлечено к изображениям согдийцев в искусстве Китая и китайцев в искусстве Согда. В 1958 г. Г. Скалья опубликовала статью о рельефах погребального ложа третьей четверти VI в. из Аньяна, выполненных китайским мастером для погребения знатного согдийца, жившего в Китае при династии Северная Ци. К тому времени эти рельефы были хорошо известны, но только Скалья смогла понять их значение. В том же году в Пенджикенте в настенных росписях помещения 42 объекта VI были обнаружены фрагменты двух композиций с изображениями китайцев: стоящие мужчина и женщина и женский оркестр. Первая, написанная на стене сводчатой комнаты, была перекрыта штукатуркой с росписью первой половины VIII в., вторая находилась на карнизе под сводом. Первоначальная роспись стены была датирована VII в., а живопись на карнизе — VIII в. Однако, возможно, что карниз (в отличие от стен) в VIII в. не ремонтировали, и тогда живописная композиция на нём тоже относится к VII в. Во всяком случае фигуры на карнизе аналогичны китайским VII в. (ранняя Тан).
К рубежу VII-VIII вв. или немного позже относятся росписи помещения 28 объекта XXIII с изображениями конюхов, ведущих коней. В этом помещении надо отметить фигуру человека, сидящего в почтительной позе и держащего перед грудью табличку, подобную тем,
(43/44)
которые имели в руках люди, допущенные на аудиенцию императорами династии Тан. Значение всей композиции становится понятным, если учесть роль согдийцев в обеспечении лошадьми китайской конницы. Таким, в частности, было занятие китайского чиновника согдийского (кешского) происхождения, жившего и погребённого в VII в. в окрестностях Гуюаня в северо-западном Китае (Luo Feng).
В знаменитых росписях Самарканда (Афрасиаба), датируемых приблизительно 660-ми гг., много изображений китайцев. На стене, напротив входа в зал, показаны китайские посланники, несущие дары: свёртки шёлковых тканей и шёлковые нити в мотках, а на одной из боковых стен изображены придворные дамы в лодке, кормящие рыб и развлекающиеся музыкой, и охота китайского императора. Рисовать китайцев согдийским художникам, скорее всего, помогали произведения китайской живописи, которые несомненно были знакомы согдийцам, причём влияние китайской иконографии заметно только в сценах с китайскими персонажами (Маршак; Кагеяма).
Самаркандский Согд был родиной подавляющего большинства иноземцев, торговавших в Турфане и, видимо, также в северном Китае в VII в. Царь Согда уже в 631 г. попытался стать вассалом новой династии Тан, вероятно, для того чтобы с согдийскими купцами обращались, как с подданными империи, а не как с подозрительными иностранцами. Однако тогда ему было отказано, поскольку между Китаем и Согдом находились владения могущественных тюркских каганов. Лишь в 658 г. (после разгрома тюрок китайцами) согдийский царь Вархуман, имя которого упоминается в надписях на росписях Афрасиаба, стал танским вассалом, что как успех его политики было отражено в афрасиабских росписях. Тогда же, наверно, китайская тема стала популярной и в Пенджикенте, расположенном в 60 км от Самарканда. Впрочем, далеко не каждый самаркандец знал, как выглядят китайцы, и какой-то посетитель написал по-согдийски около фигуры одного из членов китайского посольства, что это «тибетский человек» (прочтение В.А. Лившица). Очевидно, данная надпись относится ко времени тибетской экспансии в Восточном Туркестане в конце 670-690-х гг. Интересно отметить, что на более поздней копии со свитка раннетанского живописца Ян Либэня с изображением приёма иноземного посольства императором Тайцзуном (ум. в 649 г.) имеется китайская надпись, идентифицирующая людей, стоящих перед императором, как тибетцев, тогда как один из этих людей по своей одежде и антропологическому типу, скорее всего, был согдийцем, а другие одеты по-китайски.
(44/45)
При династии Тан китайские скульпторы и живописцы создавали групповые изображения представителей разных народов, в том числе своего рода иллюстрированные справочники, не уделяя при этом особого внимания согдийцам. Кроме того, в танской погребальной пластике VII — первой половины VIII в. часто встречаются фигуры иноземных караванщиков, конюхов, музыкантов, танцоров, виноторговцев, во многих из которых можно опознать согдийцев.
Росписи и рельефы в могилах китайских чиновников VII-VIII вв., согдийское происхождение предков которых известно из их эпитафий, далеко не всегда напоминают о родине этих предков. Однако в северном Китае второй половины VI в. дело обстояло иначе. Сейчас можно назвать по крайней мере шесть могил этого времени с рельефами на согдийские темы. Из этих могил три подверглись грабительским раскопкам, а другие три исследованы китайскими археологами в течение последнего десятилетия. В четырёх случаях плиты с барельефами были поставлены на края каменного погребального ложа, причём в двух из них передняя сторона самого ложа была украшена фигурами, выполненными в высоком рельефе, а ещё в одном случае на американский художественный рынок поступила только передняя сторона ложа с такими фигурами. Наконец, в одной могиле рельефы украшали не ложе, а собранный внутри могилы каменный склеп в виде постройки китайской архитектуры. Вообще архитектурные мотивы и форма самого ложа китайские, тогда как сцены царских пиров и процессий, характерные фигуры зороастрийских жрецов, стоящих перед алтарем огня со ртом, закрытым «падамом», и многие декоративные элементы находят прямые аналоги в согдийском искусстве. Погребальный обряд, казалось бы, китайский, но зороастрийские изображения показывают, что, с точки зрения согдийцев, он не противоречил зороастрийским принципам, вероятно, потому что каменное ложе изолировало труп от священной земли и тем самым предохраняло землю от осквернения. Точную дату имеет могила выходца из Бухары, умершего в 579 г., обнаруженная в Сиани и частично опубликованная в «Археологической Газете» Китая за 13 и 30 августа 2000 г. Стиль изображений, насколько можно судить по газетным иллюстрациям, смешанный, китайско-согдийский. Сюжеты: супруги, сидящие в павильоне, пиры, танцы, охота на льва, повозка, запряжённая быком. Интересно фантастическое существо человек-птица с «падамом» и характерным жестом зороастрийского жреца. Такое же существо изображено на передней стенке погребального ложа из частной коллекции в США, которое появилось на Ярмарке Азиатского
(45/46)
искусства в Нью-Йорке в 1996 г., за несколько лет до раскопок сианьской могилы. Это обстоятельство подтверждает подлинность ложа, которое должно датироваться также последней четвертью VI в. Сам по себе мотив находит частичные аналогии в росписи с Митрой в Бамиане, где изображён схожий фантастический персонаж в роли зороастрийского жреца с факелом в руке и ритуальной ложкой за поясом.
Не менее точную дату (592 г.) имеет склеп с рельефами в могиле выходца из какого-то государства Юй, обнаруженной в Таюане (Шанси). Предварительная публикация этой могилы в той же газете от 24 октября 1999 г. сообщает, что покойный, умерший в возрасте 59 лет, служил государям жуань-жуаней, Ирана, тюрок и трёх китайский династий: Северная Ци, Северная Чжоу и Суй. Рельефы со сценами пиров, охот, процессий царей и т.д. выполнены китайским мастером, который любуется экзотической, с его точки зрения, культурой иранских народов. Мастер не всегда понимал значение изображений и иногда произвольно менял контекст: так, у него согдийский крылатый конь с хвостом дракона, который в Пенджикенте был одним из символов фарна, т.е. божественной благодати, и всегда изображался летящим к тому или иному наделённому фарном человеку, здесь неожиданно подвергается нападению разъярённого льва. Погребённые в сианьской и таюаньской могилах были сабао, т.е. чиновниками, ведавшими пришлецами из западных стран и их зороастрийской религиозной общиной.
Ранее, в 1992 г., в «Вэнь-у» было издано погребальное ложе из Тяншуя, стиль рельефов которого был почти полностью китаизирован, хотя их тематика сохраняла сходство с репертуаром сюжетов, о котором шла речь выше. Тяншуйский памятник датируется временем около 600 г.
Наиболее согдийскими по стилю и, возможно, самыми ранними (они относятся ко времени Северной Ци, 550-577 гг.) являются уже упомянутые рельефы, исследованные Г. Скалья и Цзян Боцзи. На них мы видим пиры, царские процессии и сцены зороастрийского ритуала. Пиры и процессии, при этом, повторены несколько раз, что, по-видимому, отражает согдийскую идею символического участия всего человечества в совершаемом ритуале, засвидетельствованную в Пенджикенте.
В наиболее конкретизированном варианте эта идея прослеживается в рельефах, стоявших по краям погребального ложа, которые хранятся в Музее Михо (Япония). Надо отметить, что передняя
(46/47)
опорная стенка самого ложа попала в частную коллекцию в Нью-Йорке. Этот памятник изучался А. Джулиано, Дж. Лернер, Дж. Уоттом. Сомнения в его подлинности, которые высказывали Б. Левенгрен и другие, теперь должны полностью рассеяться в свете новых открытий, о которых шла речь выше. Среди рельефов есть сцена пира пожилых супругов (видимо, покойного с женой), погребального пира, который возглавлял печальный наследник, а также святилище богини Нанаи, в которое приезжают и откуда потом уезжают наследник и его спутники. На одной плите изображён коленопреклонённый согдиец перед осёдланным конём покойного, что похоже на ещё не опубликованную роспись VI в. в храме II в Пенджикенте. На другой плите мы видим печальных мужчин и женщин и жреца перед алтарём огня. Мужчины одеты, как тюрки, а женщины — как китаянки. Некоторые мужчины в знак скорби отрезают свои длинные волосы. В композицию входят кони и верблюды, на которых приехали сами и привезли свои дары люди. Ещё на одной панели показана запряжённая волом повозка, сопровождаемая пешими и конными мужчинами. В таких повозках ездили знатные женщины, в данном случае, очевидно, стремящиеся принять участие в погребении.
В ограждение ложа входят ещё пять панно, на которых показаны тюрки и, возможно, эфталиты. На одном из трёх, отведённых тюркам, показано, как тюркский царь в своей стране сидит у двери юрты перед своими подданными, а также неосёдланные кони и два тюркских всадника на охоте. Все это должно показать, как жили тюрки, пока они не получили печальное известие. На двух других панелях тюркский царь на коне под царским зонтом спешит к месту погребения во главе своих всадников. Их сопровождает верблюд с дарами. Эфталиты на одном панно охотятся, сидя на конях, а на другом — эфталитский царь на слоне, также под царским зонтом, едет к месту погребения. Снова показано, как чужеземцы, в данном случае эфталиты, жили в своей земле и как они пожелали принять участие в обряде похорон. Какого бы звания ни достиг в империи Северная Чжоу выходец из Согда, едва ли его роль была так велика, чтобы иностранные государи в действительности прибыли на его погребение. Вероятно, изображение международного сочувствия на рельефах погребального ложа имело символический характер, а также, может быть, соответствовало должности покойного, если он был сабао. Надо отметить, что охота и пир как проявления доблести и удачливости, а также полноты жизни противопоставлялись смерти и погребению и в сасанидском искусстве VI-VII вв., о чём свидетельствует известная ваза из Мерва.
(47/48)
Хотя все рельефы согдийских могил VI в. в Китае выполнены китайскими мастерами, они являются памятниками двух культур: согдийской и китайской. VI-VII вв. были временем обмена темами и формами между Китаем и Согдом, но этот обмен был достаточно ограниченным. Прежде всего, он имел место в тех случаях, когда согдийцам надо было изобразить китайцев, а китайцам — согдийцев, и в декоративном прикладном искусстве, которое в этом докладе не рассматривается. Согдийцы, погребённые в могилах, о которых идёт речь, сделали свою карьеру в VI в., когда в Северном Китае правили некитайские династии, при которых иноземцам было легче выдвинуться. Необходимо также обратить внимание на то, что найденные в Китае серебряные сосуды с согдийскими надписями датируются VI-VIII вв., но не более ранним временем.
|