А.М. Мандельштам
К гуннской проблеме.
Гуннская проблема, центральное место в которой занимает вопрос о соотношении между сюнну востока и гуннами запада степного пояса Евразии, привлекает к себе внимание исследователей уже на протяжении более чем 250 лет. Авторами многочисленных и часто взаимоисключающих гипотез мобилизованы практически все прямые и косвенные данные письменных источников, широко привлекаются в последние десятилетия также доступные археологические материалы, но окончательного решения её не имеется. В настоящее время становится очевидным, что к ней нельзя подходить с позиций априорного представления об одноактной миграции этнически однородной и неизменной группы кочевых племён из Монголии к берегам Волги. Действительный ход событий в степном поясе, предшествовавший началу «великого переселения народов» в Европе, несомненно был значительно сложнее. В южнорусских степях, где в последние десятилетия ведутся крупномасштабные археологические исследования, не обнаружено памятников, свидетельствующих о передвижениях сюда каких-либо кочевников из отдалённых восточных областей в последние века до н.э. и первые века н.э. Это заставляет очень осторожно подходить к интерпретации упоминаний сходных с гуннами племенных названий у Птолемея и Дионисия Периегета, а также сообщений ханьских хроник о событиях в истории сюнну, приводивших к уходу части их за пределы Центральной Азии.
Появление в Южной России новых групп населения совершенно непривычного для современников облика, именуемых гуннами, достоверно фиксируется письменными источниками в последней трети IV в. н.э. Это подтверждают и археологические материалы — прежде всего не известные здесь раньше погребения по обряду трупосожжения — на уровне древнего горизонта, под низкими насыпями. Само сожжение совершалось вне могил, причём в костёр помещались также предметы сопровождающего инвентаря. Вариантами таких памятников являются курганы, под которыми обнаружены только кострища, отдельные предметы и кости животных (обычно без следов воздействия огня): возможно они были кенотафами. Новыми являются также погребения по обряду трупоположения (во впускных могилах), в ко-
(229/230)
торых имеется остатки шкуры лошади. Сопровождающий инвентарь во всех указанных памятниках содержит значительное количество предметов, получивших распространение только в это время, причём некоторые из них имели лишь непродолжительный период бытования (Засецкая, 1971).
Обряд трупосожжения не известен в памятниках сюнну восточной части степного пояса; в то же время столь характерные для последних захоронения в гробах со срубами в Южной России в IV-V вв. н.э. не встречаются. Эти различия в обряде погребения сочетаются с несходством сопровождающего инвентаря: в южнорусских материалах практически нет таких категорий вещей, которые можно было бы с уверенностью считать специфическими именно и только для сюнну. Несомненно восточные истоки имеют бронзовые котлы, некоторые виды пряжек и однолезвийные мечи, однако узкая этническая атрибуция их в IV в. н.э. вряд ли возможна без дополнительного анализа материалов из «промежуточных» областей.
Всё это, на первый взгляд, указывает на то, что археологические материалы свидетельствуют против возможности отождествления гуннов и сюнну и подтверждают отрицательное решение этого вопроса. Однако оценка археологических свидетельств в данной случае тесно связана с постановкой вопроса и они сами как раз могут служить основой для её уточнения. Значительный хронологический разрыв между вероятным временем ухода части сюнну со своей территории на запад и периодом появления гуннов в Южной России исключает возможность прямого, физического тождества их. Речь должна итти о том, можно ли считать гуннов потомками сюнну, отделёнными, но и связанными с ними рядом поколений, совершивших сложный и долгий путь из Монголии к Волге, на протяжении которого имели место изменения их культуры и вероятно также состава.
При таком подходе вырисовываются некоторые новые направления дальнейших исследований, которые могут приблизить решение рассматриваемой проблемы. В частности, большое значение приобретает вопрос о степени устойчивости культуры сюнну и тех факторах, которые могли обусловить её модификацию. Конкретные сужде-
(230/231)
ния здесь возможны путём выявления изменений её, происходивших после передвижения на другую территорию, а также учёта характера воздействия её на культуры соседних племён. Конечные результаты такого анализа облегчили бы выяснение реальности существования связующих звеньев между сюнну и гуннами и, в случае подтверждения её, также конкретные поиски этих звеньев.
Поскольку на территориях западнее пределов государства сюнну отсутствуют характерные для них погребальные памятники искомые данные могут быть получены только на материалах Центральной Азии. Но это имеет и свои положительные стороны: именно последние должны рассматриваться как исходные, поскольку в них следует ожидать отражение начального этапа теоретически возможного процесса изменения культуры, без знания которого трудно понять последующие. По данным письменных источников известно, что экспансия сюнну происходила прежде всего в Центральной Азии и сопровождалась передвижениями отдельных групп их в завоёванные области.
Вне Монголии, которую есть все основания считать центром происхождения самих сюнну и созданного ими политического объединения, археологические материалы демонстрируют различные варианты их присутствия. Обилие памятников, идентичных с монгольскими, на территории Забайкалья отчётливо свидетельствует об органическом включении последнего в пределы возникшего на рубеже I и II вв. до н.э. государства сюнну. При этом и тут и там в более ранний период была распространена одна и та же культура плиточных могил, что указывает во всяком случае на большую этническую близость населения. Разграничить здесь памятники сюнну и коренных жителей (если они отличались от них) при современном уровне наших знаний невозможно; вследствие этого, вне зависимости от того сколь значителен был приток сюда нового населения из Монголии, имеющиеся материалы отсюда в рассматриваемом аспекте не представляют интереса.
Иное и притом различное положение прослеживается в Туве и в Минусинской котловине. Наибольший интерес в данном случае представляют памятники первой, непосредственно примыкающей к Монголии. Здесь в «скифский» период господствовала уюкская культура (Кызласов, 1953), характеризующаяся «коллективными» погре-
(231/232)
бениями в бревенчатых срубах, каменных подземных склепах и каменных ящиках. Скелеты в них, как правило, лежат на боку с согнутыми ногами, чаще всего головой на запад; в сопровождающем инвентаре очень чётко выражена «скифская триада». Большинство металлических предметов изготовлено из бронзы, широкое употребление имела также кость. Эта культура сильно отличается от культуры плиточных могил, по некоторым чертам она сходна с тагарской, существовавшей в это же время на Среднем Енисее, но по ряду других между ними имеется заметная разница. Таким образом сюнну, подчинив эти области уже в самом начале своей экспансии (при шаньюе Маотуне), вступили тут в активные контакты с населением иной культурной и, вероятно, также этнической принадлежности.
Раннее появление каких-то групп сюнну на территории Тувы — возможно своего рода постоянных «гарнизонов» — засвидетельствовано как рядом находок характерных для них предметов, так и погребальными памятниками. В долине Верхнего Енисея, у горы Бай-даг обнаружен и частично исследован могильник, состоящий из больших каменных сооружений трапециевидной формы с трапециевидными же вытянутыми пристройками-продолжениями, примыкающими к наиболее узкому их концу. Под основной частью их расположены глубокие ямы, в которых находились узкие срубы с гробами в них. Погребения тут одиночные, скелеты расположены вытянуто, головой на северо-запад. Ввиду ограбления в древности сопровождающий инвентарь тут фрагментарен: в него входят обломки однолезвийного железного меча, железные трёхпёрые наконечники стрел, костяные накладки на лук, глиняный сосуд, повторяющий по форме бронзовые котлы на поддоне с вертикальными ручками. В одном случае под таким же сооружением находилась неглубокая, но большая трапециевидная яма, в которой имелось 3 деревянных гроба. Погребённые здесь также лежали на спине, вытянуто, головой на северо-запад, сопровождающий инвентарь состоит в основном из различных железных предметов (ножей, пряжек и т.д. ), но наряду с ними был найден обломок бронзового зеркала сравнительно раннего типа. Все эти погребальные сооружения аналогичны исследованным в Ноинулинском могильнике на территории Монголии (Руденко, 1962) и в Ильмовой пади в Забайкалье (Сосновский, 1946); последние также имели под-
(232/233)
прямоугольную форму и дополнительные части, названные шлейфами. Это сходство и состав сопровождающего инвентаря дают все основания считать могильник Бай-даг II принадлежащим собственно сюнну.
Наряду с этим сейчас могут быть прослежены некоторые черты воздействия культуры сюнну на местное население. Так, в поздних погребениях уюкской культуры появляются характерные костяные наконечники стрел с расщеплённым насадом, подвески в виде миниатюрных бронзовых котлов, глиняные сосуды с коническим поддоном, увеличивается количество костяных пластинчатых поясных пряжек. Накопление новых материалов, очевидно, позволит в дальнейшем выявить и другие заимствования.
Во всех исследованных погребальных сооружениях сюнну в могильнике Бай-даг II обнаружены впускные захоронения, совершённые уже после ограбления основных. Они одиночные, скелеты расположены вытянуто, сопровождающий инвентарь состоит главным образом из железных изделий (ножей, пряжек и т.д. ) и глиняных горшков. Последние снабжены арочным орнаментом, который специфичен для сравнительно хорошо известной культуры, хронологически следующей за уюкской. Наиболее полное представление о ней сейчас дают материалы из обширного Кокэльского могильника (Вайнштейн – Дьяконова, 1966; Вайнштейн, 1970; Дьяконова, 1970 [а, б, в списке литературы нет]).
Для этой культуры типичны одиночные погребения в узких гробах (иногда с отделением для инвентаря), помещённых в неглубокие ямы, перекрытые небольшими каменными сооружениями разной формы. Известны т.н. большие курганы-кладбища, возникшие в результате слияния ряда последних. Скелеты здесь расположены вытянуто, ориентировка их неустойчивая. Сопровождающий инвентарь сильно отличается от характерного для уюкской культуры: в нём явственно преобладают железные изделия, в число которых входят оружие, орудия труда и принадлежности одежды, во многих случаях иных типов. Явственные различия наблюдаются в керамике. По ряду существенных черт данная культура настолько близка к культуре сюнну, что есть достаточные основания связывать её происхождение с передвижением сюда какой-то многочисленной группы последних.
Абсолютная датировка и относительная хронология памятников
(233/234)
Тувы устанавливалась в своё время на основе ограниченных материалов и поэтому во многом носят характер рабочих схем. В свете новых данных ранее сложившиеся представления о существовании уюкской культуры только до III в. до н.э. и непосредственной смене её памятниками типа Кокэля теперь требует корректировки: накопились факты, говорящие о более длительном бытовании первой и относительно позднем появлении последних. Между завоеванием Тувы сюнну и распространением здесь новой культуры очевидно имелся хронологический разрыв, о чём, в частности, свидетельствуют упоминавшиеся выше впускные погребения в могильнике Байдаг II.
Таким образом в Туве сюнну определённое время сосуществовали с коренным населением — даже если допустить (что маловероятно) полное вытеснение последнего на начальном этапе распространения новой культуры. Это позволяет с уверенностью использовать материалы с данной территории для интересующей нас цели.
В Минусинской котловине памятники, принадлежащие сюнну, не известны. Тем не менее, учитывая политическое господство их, следует предполагать наличие здесь каких-то гарнизонов — вероятно временных. За это говорят также обнаруженные около Абакана остатки «дворца» наместника I в. до н.э. (Киселёв, 1951, с. 479-484; Кызласов, 1960, с. 163 и сл. ) и некоторые материалы из памятников, относящихся к последним векам до н.э. Детально разработанная периодизация материалов позволяет уверенно выделить предметы, появляющиеся в период гегемонии сюнну. К числу их относятся костяные наконечники стрел с расщеплённым насадом, железные пряжки, ажурные бронзовые поясные пластинчатые пряжки с изображениями животных, глиняные сосуды, повторяющие бронзовые котлы на поддонах с вертикальными ручками, а также миниатюрные воспроизведения их в бронзе (Киселёв, 1951, с. 280 и сл.; Грязнов, 1968, с. 194).
В последующий период, когда здесь складывается таштыкская культура, связанная с появлением нового этнического элемента, происходит постепенный переход к трупосожжению, сопровождающийся дальнейшим изменением сопровождающего инвентаря. Часть предметов, которые можно относить к заимствованиям из культуры сюнну,
(234/235)
выходит из употребления, но часть продолжает бытовать вплоть до III в. н.э.; к последним принадлежат глиняные котловидные сосуды. Наиболее устойчивыми чертами культуры сюнну могут считаться те, которые сохранялись при передвижении их на другую территорию, а также оказывали заметное влияние на соседей и покорённые племена. Как показывают рассмотренные выше данные, этим двум условиям отвечают прежде всего оружие и принадлежности одежды — точнее составные части поясов и вероятно также подвесов. Такое положение очевидно закономерно, т.к. в государстве сюнну существовала чётко выработанная военная организация, основанная на наличии эффективного вооружения и приспособленной к практикуемой тактике одежды. Тува и Минусинская котловина являлись своего рода «варварской периферией» государства сюнну, воспринимавшей всё, что способствовало упрочению её позиций по отношению к последнему. Возможности заимствования создавали постоянные контакты и участие вспомогательных отрядов из местного населения в походах шаньюев на юг и восток.
Обоим условиям удовлетворяет также специфическая форма керамики, воспроизводящая бронзовые котлы. Причины широкого распространения к устойчивости её пока неясны, но это свидетельствует о длительном бытовании и самого прототипа. Дополнительным подтверждением здесь могут служить бронзовые миниатюрные предметы той же формы.
К числу устойчивых черт может быть отнесён также обряд погребения — имея в виду захоронение умершего в вытянутом положении в деревянном гробу. Он, по имеющимся данным, менее всего подвергся изменению за время существования памятников кокэльского типа. Но этому могла способствовать специфическая ситуация в Туве.
Опираясь на эти результаты можно попытаться проследить в какой мере указанные черты — вместе или по отдельности — выявляются на памятниках территорий, лежащих западнее и северо-западнее Монголии. Тут сразу же необходимо обратиться к попытке А.Н. Бернштама связать с ушедшими на запад сюнну (по его мнению в результате эпопеи шаньюя Чжичжи) Кенкольский могильник и сходные с ним памятники в Средней Азии (Бернштам, 1940). Она была неудачной в силу неверной датировки и ошибочной интерпретации части
(235/236)
находок: указанный могильник и подобные ему относятся не к I в. до н.э., а ко II-IV вв. н.э. (Сорокин, 1956). Тем не менее представленные в них сочетания деревянных гробов, деревянной посуды и костяных накладок на лук (а иногда такие костяных наконечников стрел) заслуживают серьёзного внимания. То, что они обнаружены в подбойных и катакомбных могилах не меняет положения, т.к. речь идёт не о погребениях самих сюнну, а о возможных признаках воздействия культуры последних на местных кочевников.
В том же плане должны быть отмечены находки, сделанные в кургане 9 могильника Жаман-Тогай (на среднем течении Сыр-дарьи). Здесь в катакомбной могиле обнаружен медный (?) котёл на полом поддоне с вертикальными ручками и 2 глиняных сосуда, напоминающие распространённые у сюнну (Максимова и др., 1968, с. 181 и 253-254). Особо следует выделить факт наличия глиняных воспроизведений котлов со многими их деталями в керамике второго этапа Джетыасарской культуры на нижней Сыр-дарье (Левина, 1971, с. 72-73).
Все эти, точно документированные материалы, наряду с другими, менее надёжными (например, бронзовые котлы из случайных находок в Казахстане) указывают на то, что во II-IV вв. н.э. в какой-то области, лежащей сравнительно недалеко от Таласа, средней и нижней Сыр-дарьи вполне вероятно могла обитать какая-то довольно значительная группа сюнну, оказывавшая определённое влияние на своих соседей. Проверка и более детальная аргументация этого предположения требует специального анализа среднеазиатских материалов, который в рамках этих заметок невозможен.
Если оно подтвердится, то территориальный и хронологический разрыв между сюнну и гуннами заметно сократится и вопрос об их соотношении сможет быть рассмотрен уже о несколько новых позиций и с привлечением материалов среднеазиатской части степного пояса. В частности, в ином историческом контексте выступит наличие на западе трупосожжения: оно характерно также для хионитов, появившихся в Средней Азии в IV в. н.э.
(236/237)
Литература. ^
Грязнов М.П., 1968. Тагарская культура. «История Сибири», т. 1, Л.
Кызласов Л.Р., 1953. Этапы древней истории Тувы. «Вестник МГУ, серия историко-филологическая», 4, М.
Левина Л.М., 1971. Керамика Нижней и Средней Сыр-дарьи в I тыс. н.э. ТХАЭ, т. VII, М.
|