Р.С. Липец
Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе.
// М.: 1984. 264 с.
Часть II. Конь.
Табунщики.
Образ табунщика, конюшего, синчи — знатока лошадей, прозорливца — встречается в ряде эпических повествований о чудесных конях, — ведь большинство этих коней прошло через их чуткие руки, определено, узнано их зоркими глазами, будь то просто драгоценные горячие аргамаки или таинственные выходцы из озёр, рек, морей, крылатые «небесные» кони.
Табунщик в эпосе — обычно старик и наименование «аксакал» даже становится его собственным именем. Табунщик, в особенности старший, играет в эпосе большую роль в воспитании сына своего знатного хозяина; иногда он даже дядя героя, но чаще — раб. Под его руководством подросток проходит выучку коневода, находясь при табунах отца, что входит в систему «образования» всех будущих воинов независимо от их общественного положения. Так, Алпамышем руководит с малолетства и до зрелых лет табунщик-раб старик Култай. Однако, когда Култай отказывает мальчику
(171/172)
в коне, тот в гневе подбрасывает старика в поднебесье, но ловит, и Култай соглашается на его требование (Алпамыш, 70-72). С табунщиком батыр-малолеток советуется о своей дальнейшей судьбе; табунщик снаряжает его доспехами и конской сбруей при выезде на первый подвиг, хотя и журит за преждевременность этого выезда; указывает ему невесту. В более архаичных вариантах это делает конь, ниспосланный тенгриями, или родовой тотемистический «патрон». Сыновья хозяина со своими товарищами осуществляют присмотр не только за табунами, но, видимо, [и] за табунщиками. Пасут же табуны коней, кроме табунщиков, в эпосе и младшие дружинники. В мирное время они могли нести и охрану табунов и стад другого скота. Поднимая на бунт батыров Гесера, мангадхай говорит:
Ваш Абай Гэсэр-хубун
Вас, как будто последних рабов,
Заставляет пасти табуны свои, скот.
(Гесер, ч. I, 49)
Функции табунщиков в эпосе разнообразны. Табунщики пасут и стерегут коней, ловят их арканом или укрюком, когда это нужно, доят кобылиц. В случае нападения на табуны табунщики вступают в неравную схватку с хорошо вооружёнными батырами — угонщиками коней или просто озорниками, решившими закусить мясом лучших кобылиц табунов. В этих схватках табунщики, конечно, зачастую оказываются убитыми или жестоко избитыми. Труд табунщиков, как и чабанов, был очень тяжёл и непрерывен, но более престижен, чем вторых. Это видно из их сложных взаимоотношений с владельцами табунов. Те дорожили хорошими табунщиками, так как они обладали знаниями, опытом, мужеством. Табун, находящийся под охраной старшего табунщика, надо было перегонять на выпасы, умело сменяя их, и на водопои, собирать его и следить, чтобы к нему не подобрались волки, выбирать место, где кони были бы защищены при буранах, таврить коней, объезжать их, получая иногда при этом увечья. Нелегко было и управляться с лошадьми — при табунном содержании даже выезженные лошади дичали, а лошадей, выросших в табуне и ещё не подчинённых воле человека, справедливо назвать полудикими животными.
Вознаграждение табунщикам было ничтожно, пища скудная, одежда изношенная, бытовые условия самые примитивные. Если бай вносил за табунщика подати или «плату за кровь» и пр. или тот был с детства сиротой — воспитанником бая, то нередко становился просто слугой, батраком вместе
(172/173)
со своими подрастающими сыновьями (подробнее см.: Кармышева, 92-93, 127-128). Запоминающийся образ такого бесправного пастуха Малчи-Мергена дан в алтайском эпосе. Когда он попросил жадного хозяина дать ему хотя бы плохонького коня для пастьбы скота, так как у него «кожа на пятках износилась», тот приказал переломать ему ноги. Жажда социальной справедливости, понимаемой наивно, заставляла сказителей эпоса делать обездоленных табунщиков и чабанов волей великодушного батыра правителем завоёванной страны, иногда при этом мужем ханской или шахской дочери и пр. (Каррыев, 247; Алпамыш, 231 и др.). А ведь именно от табунщиков и чабанов (тоже конных) зависело, чтобы сбывалось пожелание:
Пусть твои кони на лугах,
Пусть твои овцы в степях!
(Потанин, 1972, 281)
Однако не у всех кочевых народов была принята постоянная охрана табунов; в значительной мере лошадей предоставляли самим себе, где это допускали экологические и другие условия. О туркменах-йомутах Н.И. Кузьмин писал: «Постоянной охраны табунов у кочевников-иомутов не существует, только изредка проверяют их сохранность, а на водопой они приходят сами» (Кузьмин, 116). Этот способ табунного содержания, возможно, тоже отражён в эпосе в виде поездки для осмотра табунов самого владельца табуна, чаще его молодых сыновей. Обычно батыр едет «смотреть» табуны по приезде из дальних странствий: «Я поеду и справлюсь о табунах», — говорит казахский батыр Кобланды (Кобланды, 235). Занятие это настолько увлекло его, вольная жизнь в степи так хороша, что он забывает, зажившись при табунах на шесть лет, даже о существовании своей новобрачной жены.
Вершина утверждения сказителями и слушателями необычайно высокого значения, прозорливости и глубины знаний о конях табунщиков, конюхов — сюжет о синчи, знатоке коней, ослеплённом по злобной недоверчивости его хозяином-ханом. Выбор им коня для хана, которого тот не принял, возможно, представляет модернизацию древнего мотива о выборе батыром предназначенного, лучшего из лучших, но внешне неказистого коня.
Суть сказания в том, что знаток коней — синчи (Каррыев, 29, 90) (в одном варианте ставший даже визирем) по требованию хана должен выбрать для него, или в подарок кому-либо, или даже самому синчи настоящего тулпара. Синчи
(173/174)
предлагает неказистого на вид жеребёнка или захудалую клячу, иногда кобылу, в будущем мать великого тулпара. Хан принимает это как умышленное оскорбление и приказывает ослепить синчи. Выбранный конь остаётся у синчи, он выращивает его и на несравненном скакуне бежит на родину, а иногда мстит хану. Невзрачный конь становится знаменитым конём сына синчи. Эта легенда переплетается с другим сюжетом: о тулпарах — потомстве водяных коней, чья кровь течёт в чудесном жеребёнке, о событиях, связанных с ними, о том, что от них пошла новая порода лошадей.
Одна из легенд о синчи записана у узбеков-локайцев Б.X. Кармышевой. «Мать Чингисхана родила 41 сына, но отцы их были разные. Двое из отцов его братьев, Довансокур и Домбугул-Мерген, были синчи — испытателями лошадей, умеющими по экстерьеру лошади определять её качество и возможности. Они жили в Балхе, столице тогдашнего царства, и правил в это время хан Маргопша. Царь вызвал однажды Довансокура и Домбугула к себе и дал испытать всех лошадей своей конюшни и отобрать скакуна. Довансокур не выбрал ни одного из царской конюшни, а купил клячу у одного продавца циновок, который, навьючив циновки на свою лошадь, вёз их продавать на базар (по другой версии, слышанной мной в Кокташе, лошадь принадлежала джуазчи — маслобою, выжимала масло из кунжута). Довансокур купил эту лошадь за дорогую цену и привёл её хану со словами: «Вот тулпар!». Хан был страшно обижен и велел выколоть глаза Довансокуру. Тогда братья обратились к хану с просьбой дать им 40 дней сроку, и тогда пусть догоняют лучшие скакуны царя эту лошадь. Если не догонят, то царь будет отмщён во время Страшного суда за кровь его глаз. Хан согласился.
Когда прошло 40 дней, в течение которых братья кормили лошадь и ухаживали за ней, Довансокур ощупал лошадь и обнаружил маленькую ямку в теле лошади, ещё не заполненную мясом, и попросил у хана ещё 40 дней. Хан согласился. Через 40 дней (т.е. всего через 80 дней) братья садятся вдвоём на эту лошадь и бегут в сторону Гиссара. Домбугул-Мерген садится на седло, а старший — слепой Довансокур садится сзади.
Хан посылает людей догонять беглецов. Когда одна лошадь хана отделяется от других и начинает догонять беглецов, слепой спрашивает брата: „Какая лошадь идёт?”. Брат отвечает, что идёт лошадь — четыре ноги белые. Слепой сказал: „Эта лошадь резвая, но у неё шея коротка и поэтому не может бежать вниз, а ты пусти лошадь вниз”. И действитель-
(174/175)
но» когда беглецы пустили лошадь под уклон, конь царя отстал.
Ещё одна лошадь стала догонять. Слепой спросил брата, что это за лошадь. Брат ответил, что вторая — тарлан акбоз ат (белая). Слепой сказал, что у неё слабые копыта и она не может бежать по камню. (Свою лошадь он велел пустить по каменистой почве.) Брат так и поступил, и вторая лошадь отстала.
Третья лошадь была рыжая, со звездой во лбу. Слепой сказал, что у неё глаза больные бывают, и велел повернуть лошадь к востоку. Рыжая не могла бежать против солнца, и она тоже отстала. Четвёртая лошадь — вороная. Слепой посоветовал брату поступить так, чтобы вороная была вынуждена остановиться на полном скаку. Тогда суставы её ног наполнятся жидкостью, и она лишится ног. Так и произошло, и они спаслись. Конь-тулпар перескочил Амударью. Братья отпустили коня, и он ушёл в Бурка. Этого коня назвали комай, кмай, он стал родоначальником локайской породы». (Запись Б.К. Кармышевой от Маматмуса Хайталы, узбека-локайца, в кишлаке Джалтыркале 31.X 1947 г. Хранится в архиве Института истории АН Тадж. ССР) (Б.X. Кармышева обратила моё внимание на возможную связь имени Домбугул-Мергена с Добун-Мергеном «Сокровенного сказания».)
Легенду об ослеплении синчи (знатока лошадей) Б.X. Кармышева сопоставляет с подлинной деятельностью локайских синчи, среди которых «встречались люди, обладавшие большими познаниями в области народной ветеринарии» (Кармышева, 94), а кроме того, они могли дать советы и при выборе из молодняка, тренировке для состязаний и выездке коней и т.п. «В старину роль синчи, по-видимому, была особенно велика, — пишет она, — так как во многих узбекских эпических поэмах синчи является обязательным персонажем, о нём рассказывается немало легенд». Легенда об ослеплённом синчи, отмечает она, «близка по сюжету с легендами киргизов и казахов, приводимыми Н.И. Гродековым» (Кармышева, 26). Повествование об ослеплении синчи и чудесном коне входит в более сложные произведения (о Кер-оглы, Алпамыше) и в «биографию» — родословную нескольких знаменитых эпических коней. Б.А. Каррыев приводит данные о бытовании этого мотива в сказаниях о Кер-оглы у турмен, узбеков, азербайджанцев, турок, казахов, тобольских татар, таджиков. У народов Саяно-Алтая это сказание, видимо, не было распространено, и, видимо, это не случайно; для фабулы сказания характерны особен-
(175/176)
ности полустойлового содержания коня, мало свойственного кочевому коневодству, характерному в прошлом для этого региона. В земледельческих оазисах Средней Азии, действительно, для породистых коней было принято не табунное, а именно полустойловое содержание, как и в сюжете о синчи: конь содержится в конюшне; он всегда на глазах; его не ловят в табунах, а покупают у горожан (маслобоя, продавца циновок и др.). Развёртываются события в среде феодализирующегося общества.
Теснее всего сюжет об ослеплении синчи связан с образом Гирата, коня Кер-оглы, причём он неотъемлем от образа водяного коня, известного и в совершенно иных сюжетах. В турецкой версии бей искал жеребца чистых кровей; конюх купил для него у вдовы урода жеребёнка, сына замечательной кобылицы и водяного коня из Фирита (Евфрата), которого отдали ей с приплатой (Каррыев, 90). В южноазербайджанской версии (в записи Ходзько) конюший выбрал для хана двух косматых жеребят, рождённых двумя кобылицами. Отец жеребят — водяной жеребец, вышедший из Амударья (Джейхуна) для случки (Там же, 29). В аналогичном казахском повествовании, когда синчи с сыном бегут на родину от гнева хана (он успел ослепить синчи), погоня пытается поймать коня арканом, но крылатый конь, выращенный ими, срывает аркан и «погружается в воду Чёрного моря», а всадники «выплывают на сушу» (Там же, 244).
В туркменском тексте подробно повествуется, как Джигали-бек на службе у Хункара «за храбрость и ум уже в первый год носил нож и секиру, на второй — сел на коня, а на третий стал меремом — вельможей». Главное же его достоинство было «знание коней». Он был ослеплён за выбор жеребёнка, «похожего на собачонку»; в красноводском варианте — на «лысую мышь» (Там же, 145-146). Конь этот впоследствии перескакивал реки. Во всех основных версиях Кер-оглы чудесные жеребята, в которых их владелец не видит никакой ценности, достаются обычно синчи.
Сила подспудного социального протеста звучит в таких патетических словах синчи, предлагающего хану состязание их лошадей: «Если твои скакуны не смогут догнать её (клячу, выбранную синчи. — Р.Л.), то ты в день Страшного суда заплатишь виру (хун) за мои глаза!» (Кармышева, 24).
Знание коней у синчи так велико, что и слепым он продолжает не только руководить воспитанием выбранного им коня, порученным сыну, но может наощупь определить достоинства настоящего тулпара. В казахской версии синчи уже слепым проводит сложную тренировку двух тулпаров,
(176/177)
бежит на них с сыном на родину, уходит от погони (Каррыев, 244).
В узбекском «Алпамыше» эпизод ослепления синчи слабо связан со всей структурой произведения и не имеет сюжетообразующего значения, что заставляет предполагать позднее заимствование эпизода из другого цикла (возможно, Кер-оглы). Речь идёт в нём о трезвой оценке синчи принадлежащего хозяину перед скачками коня — соперника Байчи-бара. Разгневавшись, хозяин ослепляет синчи. Но сам конь, почуяв опасного соперника в коне чужеземного батыра и предвидя своё поражение, стал понурым, не ел зерна и т.д. Безжалостный хозяин вновь призвал своего синчи: «Хоть и не видят больше глаза твои, но руки зато чувствуют. Ощупай моего коня, определи его хворь, вылечи его». Синчи вновь говорит хозяину то же, что и раньше. «Помирать он будет, а правды не скажет», — рассердившись, подумал хозяин (Алпамыш, 120-121).
|