П.Б. Коновалов
Хунну в Забайкалье
(Погребальные памятники).
// Улан-Удэ: Бурятское книжное издательство. 1976. 248 с.
Глава I. Краткая история изучения хунну.
Политическая и военная история хунну хорошо известна по письменным источникам. Китайская историческая литература полна сообщениями о династиях вождей хунну, о многочисленных победах и поражениях не только в хунно-китайской борьбе, но и в войнах на дальних западных и восточных пределах хуннских владений — с племенами дунху, ухуань, сяньби, усунь, юэчжи и другими. В ней уделено также место, хотя и фрагментарно, описанию нравов и обычаев, образа жизни и военной организации хунну.
Все эти сведения мы находим в трудах китайских историков-летописцев, современников самих хунну, с которых и следует начинать историографию хуннской проблемы. Основателем хуннологии можно считать автора «Исторических записок» («Ши-цзи») Сыма Цяня, жившего во II веке до н.э. Последователем Сыма Цяня был историк Бань Гу, написавший в конце I века н.э. «Историю династии Хань» («Хань-шу»). Историком Фань E в V веке н.э. написана «История поздней династии Хань» «Хоу-Хань-шу»). Можно также назвать много более поздних сочинений, в которых содержатся известия о хунну из исторических преданий, летописей и сочинений древних историков и философов. [1]
Достоянием европейской, а затем и мировой науки китайские исторические сочинения стали в XVIII веке благодаря переводам французских миссионеров, которые позволили французу Дегиню составить первую сводку истории кочевых народов Центральной Азии под названием «История Хуннов, Тюрков, Монголов и прочих восточных татар до и после Рождества Христова». [2] Продолжателями его дела явилась целая плеяда европейских учёных XVIII-XIX веков, занимавшихся центральноазиатскими проблемами. Э. Паркер, де Гроот, Н.Я. Бичурин, каждый самостоятельно, перевели на свой язык те сведения из китайских летописей, которые имеют отношение к многочисленным племенам Центральной Азии, в том числе и к хунну.
Среди европейских исследователей следует отметить выдающуюся заслугу русского учёного Н.Я. Бичурина (Иакинфа). Знаток китайского языка, длительное время проживший в Китае и осуществивший перевод многих китайских сочинений о кочевниках, Н.Я. Бичурин поднял изучение Центральной Азии на ступень выше современной ему европейской науки. Его труд «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена» открыл целую эпоху русского востоковедения и до сих пор служит важнейшим источником для кочев-
(8/9)
никоведения вообще и истории хунну в частности. Со времен Н.Я. Бичурина приоритет самого глубокого и всестороннего изучения Центральной Азии в историческом и даже в естественно-географическом отношениях всецело принадлежит русской и советской науке.
Кроме разработки политической и военной истории хунну, важнейшей задачей хунноведепия всегда было выяснение их этнической принадлежности. В попытках решить этот вопрос учёные опирались лишь на лингвистические данные — немногочисленные хуннские слова и краткие тексты, зафиксированные в китайских письменных источниках. Скудность этих данных и возможность различного их толкования не столько помогали решению вопроса, сколько усложняли его. Назревала необходимость привести в порядок все высказанные мнения и дать им оценку.
Обстоятельный обзор литературы, вышедшей до 1925 года, сделал К.А. Иностранцев в своей книге «Хунну и Гунны», [3] содержание которой определено её подзаголовком: «Разбор теорий о происхождении народа Хунну китайских летописей, о происхождении европейских Гуннов и о взаимных отношениях этих двух народов». Это замечательное сочинение, подвергнувшее обстоятельнейшему анализу все существовавшие к тому времени концепции, завершает длительный период историографии хунну, который базируется исключительно на письменных источниках.
Теория славянского происхождения хунну давно отмерла, финнская близка к этому, но тюркская и монгольская всё ещё имеют своих сторонников и противников. Интересно отметить, что, по сообщению Ц. Доржсурэна, монгольские учёные придерживаются теории монголоязычности хунну, но в последнее время некоторые китайские исследователи писали о тюркоязычности хунну, что свидетельствует о влиянии на них теории европейских учёных, главным образом советских тюркологов. [4]
Археологические памятники хунну впервые были открыты в конце XIX века в Юго-Западном Забайкалье Ю.Д. Талько-Грынцевичем, жившим в то время в старинном забайкальском городе Троицкосавске и работавшим в тех краях уездным врачом. Человек высокообразованный, антрополог, любитель старины, он с большим энтузиазмом занимался изучением древностей и объездил почти все Юго-Западное Забайкалье. Объектом его особого внимания оказались могилы древних обитателей, которые он раскапывал в большом количестве. Многолетние систематические исследования Ю.Д. Талько-Грынцевича явились, по словам А.П. Окладникова, поистине основополагающим вкладом в археологическое изучение Забайкалья. [5]
Как выясняется теперь, в шестнадцати пунктах в междуречье Джиды, Селенги, Чикоя и Хилка Ю.Д. Талько-Грынцевичем раскопано около 100 хуннских могил «в срубах» и «гробах». Но самые крупные по масштабам раскопки были произведены в местности Ильмовая падь в 23 км к северу от Кяхты, где им раскопано 33 могилы «в срубах», и в местности Дэрестуйский Култук на левом берегу р. Джиды, где вскрыто 26 могил «в гробах». [6] Остальные обследованные им памятники расположены в местностях Хара-усу, Гуджир-мыгэ, Оргойтон, Ургун-хун-
(9/10)
дуй, Царам, в окрестностях Усть-Кяхты (в Бору, на Увале, на западной стороне Увала, в Липовском), Суджи (Средние Суджи, Убур Суджи), Бурдун, Эдуй и Сухой ручей. [7]
По широте охваченной территории и по объёму произведённых раскопок исследования Ю.Д. Талько-Грынцевича весьма значительны. Им открыто подавляющее большинство всех известных ныне местонахождений памятников хунну в Забайкалье, кроме найденного позднее Иволгинского комплекса (городище с могильником) под г. Улан-Удэ, территориально далеко оторванного от основного центра сосредоточения хуннских памятников.
В одной из своих статей и итоговой работе [8] Ю.Д. Талько-Грынцевич сделал попытку классифицировать обследованные им памятники. Могилы «в срубах» и «в гробах» он относил к разному времени, не видя между ними никакой связи. Погребения «в срубах» он предположительно, но совершенно правильно связывал с хунну, а захоронения «в гробах» склонен был связывать с киргизами или тунгусами. Позднее выяснилось, что хунну принадлежат и те, и другие. Так в прогнозах этого учёного сказались глубина и широта его познаний, а в его ошибках — неизбежные трудности первооткрывателя.
Нельзя сказать, что первые открытия кяхтинского учёного вызвали оживлённую реакцию,— скорее до некоторого времени они не были соответствующим образом оценены в научных кругах. Однако последующие археологические открытия в Монголии — раскопки хуннских курганов в горах Ноин-Ула, произведённые в 1924-1925 годах экспедицией П.К. Козлова с участием археологов С.А. Теплоухова и Г.И. Боровки, вызвали огромный интерес к забайкальским памятникам, ибо предварительное сравнение показало бесспорное их родство с монгольскими. [9]
С.А. Теплоухов уже тогда относил все находки из Северной Монголии, Юго-Западного Забайкалья, Минусинского края и Алтая к одной культуре и предполагал её принадлежность хунну. [10]
Предыстория открытия хуннских памятников Монголии такова. Приблизительно в 130 км к северу от Улан-Батора и в 250 км к югу от Кяхты в лесистых падях Гуджиртэ, Цзурумтэ и Судзуктэ горного массива Ноин-Ула по системе р. Хара ещё в 1912 году техником-золотопромышленником общества «Монголор» А.Я. Баллодом, производившим в этих местах поиски золота, были встречены старые, громадных размеров ямы, заросшие кустарником и вековым сосновым (большей частью) лесом. Приняв эти объекты за следы старинных горных разработок, разведчики золота заложили в двух из них шурфы и обнаружили множество разнообразных предметов материальной культуры, свидетельствующих о наличии там захоронений. 9 марта 1913 года А. Баллод написал в Восточно-Сибирский отдел Русского Географического общества (ВСОРГО) письмо под заглавием «Древние могилы неизвестной народности на вершинах притоков р. Хара в Монголии», в котором просил учёных объяснить значение его находок. Вслед за этим А. Бал-
(10/11)
лод отправил в Иркутск собранные им коллекции, и между ним и ВСОРГО завязалась переписка.
По сообщениям Я.Н. Ходукина, [11] ВСОРГО пытался изыскать возможности для производства раскопок, ища содействия у учёных специалистов и научных учреждений. Но дальше переписки дело не пошло: средств у ВСОРГО не оказалось, а Академия наук, куда он обратился, не смогла ассигновать в годы первой мировой войны необходимых средств. «На целый десяток лет отодвинулось дело, начатое, и довольно удачно, А.Я. Баллодом. И чтобы оно воскресло вновь, понадобилась железная воля, неослабевающая энергия старого исследователя П.К. Козлова». [12]
Экспедицией П.К. Козлова в Ноин-Уле было раскопано, кроме баллодовского, ещё 6 больших и 4 малых погребения, напоминавших по внешнему виду аналогичные могилы Ильмовой пади. Все курганы, за исключением одного, раскапывались сравнительно узким «колодцем» размером 2,2х2,2 м, что, конечно, не давало возможности всесторонне обследовать памятник. Лишь один курган был раскопан под руководством С.А. Теплоухова способом «открытой разработки» с целью выяснения всех деталей погребального сооружения. Но, как нам кажется, эта попытка не увенчалась полным успехом: взаимосвязь наружной и внутренней конструкции кургана показана лишь в самых общих чертах. [13] Впрочем, возможно, таково было устройство этого погребения вообще, или исследователям помешала его разрушенность.
Однако внутри ноинулинских могил, несмотря на их большую глубину, были прослежены фундаментальные погребальные камеры в виде двойного бревенчатого сруба (наружного и внутреннего) с деревянным саркофагом внутри. Наряду с внушительными размерами курганов и оригинальностью погребальных камер внутри могил исследователей поражали богатство и пышность обряда захоронения, что дало основание считать ноинулинские памятники погребениями хуннских вождей и знати.
Огромной удачей была также находка в одном из погребений (курган № 6) лаковой чашечки с китайской надписью, по которой учёным удалось с большой точностью датировать раскопанные курганы рубежом нашей эры. Надпись, прочитанная сначала профессором Кюммелем (Берлин), затем японским археологом Умехарой в 1928-1930 годах, указывала дату изготовления чашечки — 2 год до н.э. и место, куда она предназначалась — дворец Шанлинь. [14] А.Н. Бернштам, [15] сопоставляя вещи из 6-го кургана и сведения из «Цянь Ханьшу» предполагает, что в данном случае мы имеем дело с захоронением хуннского шаньюя Учжулю Жоди, который в 1 году до н.э. побывал на приеме у китайского императора во дворце Шанлинь и умер в 13 году н.э. Если это так, а доводы А.Н. Бернштама, на наш взгляд, весьма убедительны, то Ноин-Ула дает нам редчайший случай установления абсолютной даты археологического памятника.
Ноинулинские находки вызвали в своё время сенсацию в научных кругах. Они демонстрировались на международных выставках в Берлине (1929 г.), Ленинграде (1935 г.) и Лондоне (1937 г.). Кроме предварительных сообщений П.К. Козлова, С.А. Теплоухова и Г.И. Бо-
(11/12)
ровки, [16] в отечественной и зарубежной печати появился целый ряд научных работ, посвящённых этим находкам. [17]
Наиболее систематизированная, но все ещё не полная публикация материалов экспедиции была сделана К.В. Тревер на русском и английском языках, [18] a историко-археологическая оценка основных категорий вещей была дана А.Н. Бернштамом. [19] Самое же полное освещение и детальный анализ ноинулинских материалов сделаны позднее С.И. Руденко. [20] В большинстве остальных указанных работ нашли интерпретацию отдельные предметы, наиболее выдающиеся в культурно-историческом, искусствоведческом, художественном, технологическом и других отношениях.
Одним из важных и дискуссионных вопросов, широко обсуждавшихся в мировой литературе, была трактовка богатейшей орнаментики тканей и ковров, а также некоторых художественных изделий из металлов с точки зрения их сюжета и стилистики. Обсуждая проблему так называемого «скифо-сибирского» культурного единства кочевников, казавшуюся тогда многим несколько абстрактной, советские исследователи ставили вопросы о конкретно-исторических особенностях материальной культуры хунну.
В свете замечательных открытий в Северной Монголии по-новому должны были заговорить забайкальские материалы, добытые в свое время Ю.Д. Талько-Грынцевичем. И вместе с тем стала очевидной необходимость их пополнения новыми данными. Поэтому в программе работы специальной Бурят-Монгольской археологической экспедиции 1928-1929 годов, возглавляемой Г.П. Сосновским, были предусмотрены исследования хуннских памятников. Г.П. Сосновскому удалось произвести раскопки 11 погребений на самом крупном кладбище хунну в Ильмовой пади [21] и положить начало изучению хуннского поселения на р. Нижней Иволге вблизи г. Улан-Удэ. Кроме того, этой экспедицией
(12/13)
было обнаружено одно местонахождение с остатками захоронений, предположительно, хунну в местности Хара-Бусун на правобережье Чикоя. [22]
Таким образом, работы первой Бурят-Монгольской экспедиции наряду с большими успехами в археологическом изучении края ознаменовались введением в науку одного из важнейших памятников хунну — Иволгинского городища. Следует отметить, что открытие этого памятника связано с успешно начинавшим в то время свою деятельность Бурят-Монгольским научным обществом, по инициативе которого Монгольской комиссией АН СССР было принято решение об организации упомянутой экспедиции. Первые сведения об Иволгинском городище появились в печати благодаря В.В. Попову, члену этого общества, осмотревшему городище по сигналам местных жителей. [23]
Уже предварительное обследование вновь открытого памятника хунну — осёдлого поселения дало значительные материалы для суждения об уровне развития этого народа, оставившего и многочисленные могильники на территории Забайкалья и Монголии. В находках НижнеИволгинского поселения Г.П. Сосновским отмечен ряд бесспорных аналогий с предметами из погребений Ноин-Улы и Ильмовой пади. «Хотя вещевой комплекс с Иволгинского городища и немногочислен по составу предметов, но всё же достаточно характерен для того, чтобы его можно было на основании сравнения с инвентарем гуннских могил в Забайкалье и Северной Монголии отнести к I в. до н.э. — I в. н.э.», [24] — писал он в первой своей публикации об этом памятнике.
Кроме Иволгинского, в Забайкалье известно ещё одно поселение на левом берегу Чикоя у с. Дурёны, где ещё во времена Ю.Д. Талько-Грынцевича были произведены первые сборы подъемного материала, а в 1925 году Г.Ф. Дебецом раскопаны остатки трех жилищ — землянок. [25] Материалы из Дурён были рассмотрены Г.П. Сосновским в его статье «О поселении гуннской эпохи в долине р. Чикоя», [26] где автор отмечает их сходство с инвентарем Дэрестуйского могильника.
После Г.Ф. Дебеца и по сей день на выдувах Дуренского поселения неоднократно производились сборы подъёмного материала разными исследователями, чьи коллекции поступали в Кахетинский музей. В целом находки из Дурён — разнообразная керамика, железные и бронзовые изделия, бусы из цветных камней, сошники, шлак, следы очагов, кости животных и другие — свидетельствуют о больших размерах поселения, способного дать при обстоятельном его обследовании богатейший материал об осёдлой культуре хунну.
Своими раскопками в Ильмовой пади и на Иволгинском городище, а также внимательным изучением материалов Ю.Д. Талько-Грынцевича из Дэрестуйского Култука и других местонахождений на юге Бурятии Г.П. Сосновский подтвердил первые предположения учёных о родстве монгольских и забайкальских погребений и принадлежности их хунну. [27] Собранный им материал, в особенности новые данные из Иволгинского городища, раскрыли перед исследователями такие ранее неизвестные стороны жизни хунну, как осёдлость, земледелие, ремесло,
(13/14)
строительство и прочие, которые, однако, нуждались в дальнейшем более подробном исследовании. Анализируя весь материал из поселений и погребений, Г.П. Сосновский пришёл к выводу о полукочевом характере хозяйства хунну. Тезис этот обстоятельно развивался им в ряде статей, посвящённых истории скотоводства в Прибайкалье и Забайкалье, а также в неопубликованных его работах. [28]
Смерть Г.П. Сосновского помешала довести до конца задуманную им сводную работу по хунну. Однако все материалы, накопленные к тому времени разными исследователями, были собраны и систематизированы в рукописи «Гуннские памятники Забайкалья». [29]
Исследования Г.П. Сосновского следует рассматривать как начало качественно нового этапа изучения хуннской проблемы на базе целого комплекса археологических памятников.
Археологические исследования 20-30-х годов в Забайкалье и Минусинском крае (С.В. Киселёв, Г.П. Сосновский), Алтае (С.И. Руденко, М.П. Грязнов, С.В. Киселёв) и Средней Азии (М.П. Грязнов, А.Н. Бернштам) дали советским учёным много материалов для изучения внутренних процессов кочевых обществ и их социально-экономической истории. Широкое сопоставление археологических данных из этих областей способствовало правильному пониманию общих закономерностей, а на их фоне — конкретных путей развития отдельных культур, их взаимовлияний и взаимоотношений.
В этом аспекте А.Н. Бернштам на максимально широком историческом фоне обобщил письменные источники и археологические материалы о хунну в своих «Очерках истории гуннов». [30] Книга эта подытоживает многолетние исследования автора по хуннской проблеме и даёт последовательную историю восточных и западных гуннов. Но автор не стремился к исчерпывающему изложению истории зарождения, развития и упадка первого в Центральной Азии государства, а основной его задачей было теоретически обобщить и оценить с марксистско-ленинских позиций историко-социальное значение и последствия хуннских завоеваний. Задача эта была решена А.Н. Бернштамом смело и оригинально. С точки зрения постановки и характеристики важнейших проблем, связанных с хунну, с эпохой «великого переселения народов», книга А.Н. Бернштама явилась значительным вкладом в науку, хотя в ней имеются и весьма спорные положения.
Большое место в книге уделяется разработке среднеазиатского этапа их истории, являющегося связующим звеном между центральноазиатскими хунну и их восточноевропейскими потомками. Однако прямая связь с хунну открытых А.Н. Бернштамом так называемых подбойных или катакомбных захоронений в Семиречье и Центральном Тянь-Шане [31] оспаривается исследователями среднеазиатских древностей. [32]
Хотя в книге А.Н. Бернштама недостаточно использован археологический материал, устарели трактовки некоторых явлений, в целом она является удачной попыткой связать археологические данные с пись-
(14/15)
менными источниками, и невозможно назвать её шагом назад в хуннологии, как это сделал Л.Н. Гумилёв. [33]
В то время, когда А.Н. Бернштам писал свои «Очерки истории гуннов», в Забайкалье уже велись новые раскопки Иволгинского хуннского городища. Спустя 20 лет после первых раскопок Г.П. Сосновского исследование этого памятника было возобновлено в 1949 году второй Бурят-Монгольской археологической экспедицией, возглавляемой А.П. Окладниковым. [34] Инициатива возобновления и расширения археологических работ на этот раз исходила от Бурят-Монгольского института культуры и экономики при поддержке Республиканского и Кяхтинского краеведческих музеев и диктовалась назревшей необходимостью продолжить систематические исследования по археологии Забайкалья.
В четырёхлетней программе новой академической экспедиции значительное место было уделено раскопкам хуннского поселения, которыми руководил в 1949-1950 годах В.П. Шилов. Предварительные отчёты о двухлетних раскопках на городище появились в местной и центральной печати. [35] Общая оценка проделанной работы и краткие выводы опубликованы в отчетах руководителя экспедиции А.П. Окладникова и в «Истории Бурят-Монгольской АССР». [36] Разнообразный вещественный материал, ярко рисующий культуру и образ жизни обитателей городища, существенным образом пополнили картину, нарисованную Г.П. Сосновским. [37]
С 1955 года в течение многих лет с небольшими перерывами и по сей день ведутся систематические исследования этого памятника под руководством А.В. Давыдовой, сначала силами Бурятского комплексного научно-исследовательского института Сибирского отделения АН СССР, затем — Ленинградского университета.
В 1956 году параллельно с раскопками городища начались раскопки одноимённого могильника, расположенного рядом и связанного с этим поселением. Теперь городище и могильник составляют единый археологический комплекс уникального значения. Городище с многочисленными жилищами, мастерскими по обработке железа, бронзы, камня, кости и керамики, со сложным ремесленно-земледельческим и скотоводческим хозяйством и могильник, оставленный населением городища, дают прекрасные возможности для понимания многих сторон жизни хунну, не отражённых в письменных источниках. Весь материал, полученный из Иволгинского комплекса, позволяет датировать время его существования в пределах II-I веков до н.э. [38]
Бурят-Монгольской археологической экспедицией, руководимой А.П. Окладниковым, было открыто ещё два хуннских памятника. На правом берегу р. Джиды ниже местности Хара-усу обнаружен могильник Хужир-дэби, по всем признакам аналогичный погребениям Дэре-
(15/16)
стуйского Култука и Гуджирмыгэ, находящимся по соседству. [39] Собранные на нём разнообразные вещи погребального ритуала, в том числе совершенно новые, ранее не встречавшиеся в хуннских могильниках, дали интересный дополнительный материал для характеристики хуннской культуры.
Другой могильник обнаружен в Черёмуховой пади недалеко от знаменитой Ильмовой пади. Находясь в глуши лесистого горного массива Бургултай, до 1950 г. эти могилы, по-видимому, не попадали в поле зрения исследователей. Но в указанном году по сообщению охотников, случайно обративших внимание на «странные ямы» в верховье Черемуховой пади, А.П. Окладников и Р.Ф. Тугутов зафиксировали там новый могильник. Первые раскопки в Черёмуховой пади были произведены в 1957 году под общим руководством А.П. Окладникова Кяхтинским краеведческим музеем при участии его директора Р.Ф. Тугутова и антрополога Н.Н. Мамоновой (Институт этнографии, Москва), принимавшей ранее участие и в рекогносцировочных работах 1955 года. [40]
Одновременно с археологическими работами в Бурятии в 50-х годах, почти через 30 лет после раскопок П.К. Козлова, были возобновлены исследования памятников хунну в Монголии. Но надо отметить, что ещё в 1926-1927 годах, сразу же после экспедиции П.К. Козлова, в Ноин-уле были продолжены археологические работы сотрудником Комитета наук МНР А.Д. Симуковым, раскопавшим по одному кургану в падях Судзуктэ и Цзурумтэ. Находки Симукова были очень интересными, особенно из богатого погребения с тканями, коврами, лакированной чашечкой с иероглифической надписью и другими предметами. Расшифровка надписи на чашечке снова показала дату её изготовления — 1 год н.э. (ср. дату — 2 год до н.э. на чашечке, найденной экспедицией П.К. Козлова), что является ещё одним успехом в датировке хуннских памятников. [41]
В 1952 и 1956 годах сотрудник Комитета наук МНР X. Пэрлээ обнаружил и предварительно обследовал 4 городища хунну в Центральном, Хэнтэйском и Чойбалсановском аймаках МНР. [42]
В 1954-1957 годах Ц. Доржсурэном велись археологические разведка и раскопки хуннских погребений в Центральном и Архангайском аймаках. Им обследовано 5 могил и 8 так называемых «жертвенных мест» в Ноин-уле (падь Судзуктэ) и 26 рядовых погребений в местности Гол-мод в бассейне р. Хуни-гол. [43]
По результатам исследований монгольских археологов и используя советскую и зарубежную литературу о хунну, Ц. Доржсурэн написал книгу «Умард хунну» («Северные хунну»). [44] Труд этот является первой сводкой археологических данных о хунну в Монголии, значительная часть которых была собрала самим автором, с привлечением всех имеющихся к тому времени публикаций по забайкальским памятникам.
Труд Ц. Доржсурэна представляет опыт широкого обобщения не только археологического материала, но и критического использования
(16/17)
письменных первоисточников. В нём на основе описания могильников и поселений автор даёт датировку памятников, характеристику социально-экономического и политического строя и культуры северных хунну. В этой книге учтены все хуннские памятники Монголии и Забайкалья. Это дало возможность её автору значительно шире, на большом фактическом материале осветить жизнь, быт, экономику, социальную структуру и духовную культуру хуннского общества. Сильной стороной книги Ц. Доржсурэна является хорошо разработанная датировка памятников с его дополнительными аргументами и интересными сопоставлениями письменных и вещественных данных, хотя и в пользу уже существующей датировки отдельных вещей.
Исследования хуннских памятников на территории МНР продолжаются. Имеются предварительные сообщения об открытиях в 1971 году Советско-монгольской историко-культурной экспедицией под руководством А.П. Окладникова погребений хунну в местности Тэвш уул Убурхангайского аймака в предгорье Монгольского Алтая [45] и в 1972 году — ещё четырёх хуннских городищ в Центральном, Хэнтэйском и Восточном аймаках страны. [46]
Активизация и успехи хуннской археологии в 50-х годах вновь усилили внимание к ней мировой исторической науки. Значительно оживилась работа в этой области науки в Японии. В связи с хуннскими памятниками Монголии и Забайкалья постоянный интерес у японских археологов вызывают древности Внутренней Монголии, Маньчжурии и Кореи. В работах С. Умехары и Р. Фудзиты, [47] Н. Эгами и С. Мицуно [48] опубликованы отдельные предметы, аналогичные находкам из хуннских погребений. Специальные статьи, посвящённые хунну, имеются у Н. Эгами. [49] И наконец, С. Умехара в 1960 году осуществил своё давнее намерение опубликовать материалы Ноин-улы, с которыми он ознакомился, будучи в Ленинграде в 1928 и 1930 годах. [50]
Пристальное внимание к азиатским хунну и их вкладу в историю Европы со стороны венгерской науки выразилось в появлении на страницах научных журналов целой серии публикаций и статей, посвященных различным археологическим находкам на территории Юго-Восточной Европы, связываемых венгерскими учёными с историей западных гуннов. [51] В 1961-1962 годах была организована совместная Монголо-
(17/18)
Венгерская археологическая экспедиция, результаты которой частично нашли своё освещение в отчётах И. Эрдейи, Л. Ференци, Т. Тота и М. Füres. [52]
И наконец, в свете вышеупомянутых археологических изысканий 50-х годов возникла необходимость вновь систематизировать письменные и вещественные данные по истории и культуре хунну. Этим, по-видимому, можно объяснить появление таких книг, как «История хуннов» Ф. Альтхайма, «Хунну» Л.Н. Гумилёва, «Культура хуннов и ноинулинские курганы» С.И. Руденко и «Материалы по истории Сюнну» В.С. Таскина, «Мир хуннов» О. Мэнчен-Хэлфена. [53]
Книга Л.Н. Гумилёва «Хунну» — это систематическое изложение истории восточных хуннов с древнейших времён до распада их государства и изгнания сяньбийцами. Автор предпринял попытку вновь сделать сводку всех письменных источников и максимально подробно изложить политическую и военную историю хунну. Книга написана преимущественно по данным исторической литературы с привлечением археологической. Экскурсы Л.Н. Гумилёва в археологию Центральной Азии и Южной Сибири в связи с историей хунну иногда поверхностны и страдают, на наш взгляд, произвольной трактовкой некоторых вопросов, в особенности связанных с предысторией этого народа.
Совсем другого характера работа С.И. Руденко «Культура хуннов и ноинулинские курганы». В ней впервые в полном объеме показаны и подвергнуты всестороннему анализу материалы Ноин-улы, добытые экспедицией П.К. Козлова. На их основе, а также по данным, полученным в Забайкалье, С.И. Руденко детально разобрал и описал материальную культуру хунну в отличие от предшествовавших ему авторов, которых больше привлекала политическая история хунну и в меньшей степени интересовала их культура. Однако книга написана без учёта новых материалов, добытых при раскопках в Ноин-уле А.Д. Симуковым, X. Пэрлээ и Ц. Доржсурэном, не учтены в ней и некоторые новейшие данные раскопок Иволгинского городища с могильником. Впрочем, отмеченное упущение не умаляет ценности этой содержательной и богато иллюстрированной книги, представляющей собой добротный, можно сказать, археолого-этнографический очерк о хунну.
(18/19)
В «Материалах по истории сюнну», подготовленных В.С. Таскиным, собраны основные сведения из китайских источников в новом переводе. Появление такой книги обусловлено необходимостью в связи с успехом археологии, этнографии и лингвистики пересмотреть и уточнить переводы Н.Я. Бичурина, чей труд «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена» в некоторых отношениях, естественно, устарел.
В предисловии и примечаниях к своему труду В.С. Таскин указывает на недостатки и ошибки переводов Н.Я. Бичурина и на основе внесённых им исправлений даёт в качестве введения сжатый исторический обзор истории хунну с древнейших времён до начала их упадка и очерк политической организации хуннского государства. Работа В.С. Таскина является весьма ценным пособием и значительным вкладом в хуннологию.
И наконец, из изданий общего характера, где освещена история хунну, отметим «Всемирную историю», [54] «Очерки истории СССР», [55] «Историю Бурят-Монгольской АССР» [56] и «Историю Сибири», [57] в которых использованы наиболее важные письменные и археологические источники.
Таковы в общих чертах основные этапы изучения хуннской проблемы и её историографическое наследие на сегодняшний день. Подводя итог описанию исследований наших предшественников, можно отметить следующее. Описание хунну занимает значительное место в древней и средневековой китайской историографии. На ней базировалась европейская литература о хунну вплоть до конца XIX века. В последней нашли всестороннюю интерпретацию письменные источники, по которым воссоздана военная и политическая история хунну, главным образом, периода их расцвета и упадка, дополняемая часто точными датами и конкретными именами предводителей. Но как бы добросовестно ни были переработаны эти источники, они не в состоянии дать нам полного и живого представления о хунну, их культуре и физическом облике.
Качественно новый этап в разработке хуннской проблемы начался с открытием археологических памятников. Археология пополнила и подкрепила наши знания с хунну конкретными вещественными доказательствами и в ряде случаев внесла существенные поправки и уточнения в скупые и трафаретные упоминания письменных источников. Она, таким образом, даёт исследователю практически неисчерпаемые возможности. Однако эти возможности становятся осуществимыми только с развитием науки вообще и археологической методики в частности.
В конечном же счёте изучение хунну всё же базируется на двух видах источников: письменных и археологических, что бывает не столь уж часто в науке. Комплексное изучение всех источников по истории хунну, постоянно пополняемых новыми открытиями, безусловно обогатит наше понимание исторического процесса Центральной Азии и прольёт свет на ещё не выясненные стороны культуры кочевого объединения, оставившего яркий след в истории Азии и Европы.
[1] См.: Н.Я. Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, т. I. Изд. 1-е. СПб., 1851; изд. 2-е. М.-Л., 1950; В.С. Таскин. Материалы по истории сюнну. М., 1968, вып. 1; 1973, вып. 2.
[2] I. Deguignes. Histoire des Huns, des Turks, des Mongols et des autres Tartars occidentaux avant et depuis J. C. jusqu'à présent. Paris, 1756-1758.
[3] К.А. Иностранцев. Хунну и Гунны. Л., 1926.
[4] См.: Ц. Доржсурэн. Умард Хунну (Северные хунну). Улаанбаатар, 1961.
[5] См.: А.П. Окладников. Кяхтинский музей краеведения и его вклад в археологию Забайкалья. «Труды Кяхтинского музея краеведения им. акад. В.А. Обручева и Кяхтинского отд. Геогр. о-ва СССР», т. 18. Улан-Удэ, 1961.
[6] Ю.Д. Талько-Грынцевич. Суджинское доисторическое кладбище в Ильмовой пади. «Труды ТКОРГО», 1898, т. I, вып. 2.
[7] См.: Ю.Д. Талько-Грынцевич. Материалы к палеоэтнологии Забайкалья. «Труды ТКОРГО», 1898, т. I, вып. 3; 1900, т. III, вып. 1; 1900, т. III, вып. 2-3; 1901, т. IV, вып. 2; 1903, т. VI, вып. 2.
[8] См.: Ю.Д. Талько-Грынцевич. Древние аборигены Забайкалья в сравнении с современными инородцами. «Труды ТКОРГО», 1905, т. VIII, вып. 1; его же. Население древних могил и кладбищ забайкальских. Верхнеудинск, 1928.
[9] См.: П.К. Козлов. Северная Монголия. Ноин-Улинские памятники. В кн.: Краткие отчёты экспедиции по исследованию Северной Монголии в связи с Монголо-Тибетской экспедицией П.К. Козлова. Л., 1925; С.А. Теплоухов. Раскопки курганов и горах Ноин-Ула. Там же; Г.И. Боровка. Культурно-историческое значение находок экспедиции. Там же.
[10] С.А. Теплоухов. Указ. соч., с. 20-22.
[11] Я.Н. Xодукин. Первые раскопки в горах Ноин-Ула. Иркутск, 1926.
[12] Там же, с. 9.
[13] См.: С.А. Теплоухов. Указ. соч.
[14] См.: К.В. Тpевер. Находки из раскопок в Монголии 1924-1925 гг. «Сообщ. ГАИМК», 1931, № 9-10.
[15] А.Н. Бернштам. Гуннский могильник Ноин-Ула и его псторическо-археологическое значение. «Изв. АН СССР», отд-ние обществ, наук, 1937, № 4.
[16] См.: «Краткие отчёты экспедиции по исследованию Северной Монголии...». Л., 1926.
[17] См.: W. Jetts. Discoveries of Kozlov expedition. Burlington, 1926 (Reprinted from the Burlington Magazine, of April 1926); Н. Толль. Скифы и гунны. Прага, 1928; М.И. Ростовцев. Средняя Азия, Россия, Китай и звериный стиль. Прага, 1929; М. Rostovtzeff. The animal style in South Russian and China. — «Princeton Monographs in Art and Archaeology». XIV. Leipzig — London, 1929; К. Тревер. Находки из раскопок в Монголии. «Сообщ. ГАИМК», 1931, № 9-10; Camila Trever. Excavation in Northern Mongolia (1924-1925). Leningrad, 1932; A. Alföldi. Die geistigen Grundlagen des hochasiatischen Tierstiles. «Forschungen und Fortschritte», 1931, № 20; A. Alföldi. Funde aus der Hunnenzeit und ihre ethnische Sonderung. «Archcologia Hungarica», 1932, vol. 9; A. Salmony. Sino-Siberian Art in the Collection of С.Т. Loo. Paris, 1933; A. Salmony. Der erste Fund von Noin-Ula. «Artibus Asia», 1930-1934, № 2-3; J. Werner. Zur Stellung der Ordosbronzen. Eurasian Septentrionales Antigues, IX. Helsinki, 1934; A.Н. Бернштам. К вопросу о социальном строе восточных гуннов. ПИДО, 1935, № 9-10; его же. Изображение быка в находках ноинулинских курганов. ПИДО, 1935, № 5-6; «Историческая правда в легенде об Огуз-кагане». «Сов. этногр.», 1935, № 6; его же. Гуннский могильник Ноин-Ула...; его же. Очерки истории гуннов. Л., Изд-во Ленингр. ун-та, 1951; Намори, Канда и Каямото. Отчёт об исследовании древних могил у деревни Охри, волости Дагонганмэн, уезда Дагонгун, провинции Пхён ан Намдо в 1980 г. Сеул, 1935 (на японском языке); Ashton and Gray. Chinese Art. London, 1936; К. Кононов. Восстановление первоначальных окрасок ковра из Ноин-Улы. М.-Л., 1937; Mc.Gоvern. The Early Empire of Central Asia. The University of North Carolina Press, 1939; S. Umehara. Studies of Noin-Ula finds in Northern Mongolia. Tokyo, 1960; The Togo Bunka publication, series A, N 27; С. И. Руденко. Культура хуннов и ноинулинские курганы. М.-Л. Изд-во АН СССР, 1962.
[18] См.: К.В. Тревер. Находки из раскопок в Монголии; её же. Excavation in Northern Mongolia...
[19] См.: А.Н. Бернштам. Гуннский могильник Ноин-Ула...
[20] См.: С.И. Руденко. Культура хуннов... М.-Л., 1962.
[21] Г.П. Сосновский. Раскопки Ильмовой пади. «Сов. археол.», VIII, 1946.
[22] Архив ЛОИА, архив Г.П. Сосновского, ф. 42, д. 207, 208.
[23] См.: «Отчёт о деятельности Бурят-Монгольск. научн. о-ва им. Д. Банзарова за 1926-1929 гг.». Верхнеудинск, 1929.
[24] Г.П. Сосновский. Нижне-Иволгинское городище. ПИДО, 1934, № 7-8.
[25] Материал Г.Ф. Дебеца хранится в Музее антропологии и этнографии и Эрмитаже в Ленинграде, дневник Г.Ф. Дебеца — в Иркутском краеведческом музее, а выписки из него имеются в архиве ЛОИА, архив Г.П. Сосновского, ф. 52, д. 210.
[26] Г.П. Сосновский О поселении гуннской эпохи в долине р. Чикоя. КСИИМК, XIV, 1947.
[27] См.: Г.П. Сосновский. Дэрестуйский могильник. ПИДО, 1935, № 1-2.
[28] Архив ЛОИА, ф. 42, д. 220, 275.
[29] Там же, д. 219.
[31] См.: А.Н. Бернштам. Кенкольский могильник. Л., 1940; его же. Основные этапы истории культуры Семиречья и Тянь-Шаня. «Сов. археол.», XI, 1949: его же. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня и Памиро-Алая. МИА, 1952, № 26.
[32] См.: С.С. Соpокин. О датировке и толковании Кенкольского могильника. КСИИМК, 1956, вып. 64; его же. Средне-азиатские подбойные и катакомбные захоронения. «Сов. археол.», XXVI, 1956; Г.А. Акишев и К.А. Кушаев. Древняя культура саков и усуней долины р. Или. Алма-Ата, 1963.
[33] Л.Н. Гумилёв. Хунну. М. Изд-во вост. лит., 1960, с. 9.
[34] А.П. Окладников. Археологические исследования в Бурят-Монголии. «Изв. АН СССР», сер. истории и философии, 1951, т. VIII, № 5; его же. Работа Бурят-Монгольской археологической экспедиции в 1947-1950 гг. «КСИИМК», 1952, вып. XLV.
[35] См.: А.В. Давыдова, В.П. Шилов. Предварительный отчёт о раскопках Нижне-Иволгинского городища в 1949 г. «Зап. БМНИИК», 1951, т. XIII; 1952, т. XIV.
[36] «История Бурят-Монгольской АССР», т. I. Улан-Удэ, 1959.
[37] Г.П. Сосновский. Нижне-Иволгинское городище. ПИДО, 1934, № 7-8.
[38] См.: А.В. Давыдова. Иволгинское городище. «Сов. археол.», XXV. 1956; её же. Новые данные об Иволгинском городище. «Труды БКНИИ», вып. 3. Улан-Удэ, 1960; её же. The Ivolga Gorodishche — a monument of the Hiung-nu culture in the Trans-Baical region. Acta archaeologica Academiae Scientiarum Hungaricae, 20. Budapest, 1968; её же. Раскопки Иволгинского могильника. «Археол. открытия 1970 года». М., «Наука», 1971.
[39] А.П. Окладников. Археологические исследования в Бурят-Монголии.
[40] См.: Н.Н. Мамонова и Р.Ф. Тугутов. Раскопки гуннского могильника в Черёмуховой пади. «Археол. сб. БКНИИ», вып. I. Улан-Удэ, 1959.
[41] Ц. Доржсурэн. Умард хунну, с. 61-62.
[42] См.: X. Пэрлээ. Хун нарын гурван хэрмийн улдэц. (Остатки трёх городищ хунну). ШУХХ. Улаанбаатар, 1957; его же. Хэрлэн Барс гэдэг эвдэрхий хотыг малтан шинжилсэн тухай. (О раскопках развалин Хэрлэн Барс-хот). ШУХБ. Улаан баатар, 1957.
[43] См.: Ц. Доржсурэн. Раскопки могил хунну в горах Ноин-Ула на р. Хунигол (1954-1957 гг.). «Монгольский археол. сб.». М., Изд-во АН СССР, 1962.
[44] Ц. Доржсурэн. Умард хунну. Улаанбаатар, 1961.
[45] См.: В.В. Волков. Раскопки в Монголии. В кн.: Археологические открытия 1971 года, М., «Наука», 1972, с. 554.
[46] См.: Э.В. Шавкунов. Обследование гуннских городищ в Монголии. В кн.: Археологические открытия 1972 года. М., «Наука», 1973, с. 506.
[47] См.: С. Умехара и Р. Фудзита. Обзор древностей культуры Кореи. Тесэн кобунка сокан, 1947, т. I; 1959, т. III (на японск. яз.).
[48] См.: Н. Эгами и С. Мицуно. Inner Mongolia region of the Great Woll. «Archaeologia orientalis», seria В, vol. 1. Tokyo — Kioto, 1935 (на англ. яз.).
[49] См.: Н. Эгами. Древняя культура Севера. Эпоха Фу. (Исследования о культуре сюнну). Кодай хоку-хо бунка. Токио, 1948 (на япон. яз.); его же. Экономическая жизнь сюнну. «Зап. Ин-та восточной культуры при Токийском ун-те», 1956, XI. Токио (на япон. яз.); Труды XXV Междунар. конгресса востоковедов», т. 5. М., 1963 (на рус. яз.).
[50] S. Umehara. Studies of Noin-Ula finds in Northern Mongolia. «The Togo Bunka publication», Series A, № 27. Tokyo, 1960 (на япон. яз.).
[51] I. Нarmatta. The golden Bow of the Huns. «Acta archaeologica Academiae scientiarum Hungaricae», t. 1. Budapest, 1951, fasc. 1-2 (Гуннский золотой лук. Резюме на рус. яз.); I. Harmatta. The dissolution of Hun Empire. Hun Society in the age of Attila. «Acta archaeologica Academiae scientiarum Hungaricae», t. 11. Budapest, 1952, fasc. 4. (Распад гуннской державы. Резюме на рус. яз.); Gy. Laszlo. The significance of the Hun Golden Bow. «Acta archaeologica Academiae scientiarum Hungaricae», t. 1, Budapest, 1951. (Значение гуннских золотых луков. Резюме на рус. яз.); I. Nemeskeri. An antropological Examination of Recent Macrocephalic finds. «Acta archaeologica Academiae Scientiarum Hungaricae», t. 11. Budapest, 1952, fasc. 1-3. (Новые макроцефальные находки гуннского времени. Резюме па рус. яз.); Г. Ме-
(17/18)
гаи. Гунно-германские могильные находки из с. Сирмабешене ком. Боршод. «Archaeologiai ertesito», vol. 79, 1952, 2 szam. (на венгер. яз. Резюме на рус. яз.): F. Altheim. Das Auftreten das Hunnen in Europa. «Acta archaeologica Academiae Scientiarum Hungaricae». Budapest, 1952, t. II, fasc. 4. (Первые следы появления гуннов в Европе; резюме на рус. яз.) ; Д. Чаллань. Аварское погребение с сожжением в Багуйфалу. Мат-лы к погребальным обрядам и археол. памятникам кутургур-болгар (гуннов). «Archaeologiai ertesito», vol. 80, 1953, 2 szam (на венгер. яз.; без резюме); его же. Определение археологического наследия кутургурских болгар (гуннов). «Archaeologiai ertesito», vol. 90, 1963, l szam, (на венгер. яз.); К. Шаги. Могила гуннской эпохи в г. Кестхей. «Archaeologiai ertesito», vol 82, 1955, 2 szam (на венгер. яз.; резюме на рус. яз.).
[52] И. Эрдейи. Раскопки в Ноин-Уле. Отчёт Монголо-Венгерской совместной археологической экспедиции 1961 г. «Acta archaeologica Academiae Scientiarum Hungaricae». Budapest, 1952, t. IV, fasc. 3-4, (на венгер. яз.); И. Эрдейи. Отчёт о работе монголо-венгерской экспедиции 1961 г. «Archaeologiai ertesito», vol. 89, 1962, l szam, (на венгер. яз.); И. Эрдейи и Л. Ференци. Отчёт о работе монгольской экспедиции 1962 г. «Archaeologiai ertesito», vol. 90, 1963, l szam, (на венгер. яз.); Т. Тоth. Paleoantropological Finds from the valley Hudjirte (Noin-Ula, Mongolia). «Acta archaeologica Academiae scientiarum Hungarical». Budapest, 1962, t. 14, fosc. 3-4. (Палеоантропологические находки из пади Гуджиртэ, Ноин-Ула, Монголия), (на англ. яз.).
[53] F. Altheim. Geschichte der Hunnen. Berlin, 1959; Л. Н. Гумилев. Хунну. М., 1960; С.И. Руденко. Культура хуннов и ноинулинские курганы. М.-Л., 1962; В.С. Таскин. Материалы по истории сюнну. М., 1969, вып. I; 1973, вып. II; О. Maenchen-Helfen. The world of the Huns. University of Carolina Press, Los Angeles, London, 1973.
[54] «Всемирная история», т. II. М., 1956.
[55] «Очерки истории СССР», кн. 1 — «Первобытнообщинный строй». М.-Л. Изд-во АН СССР, 1956.
[56] «История Бурят-Монгольской АССР», т. I. Улан-Удэ, 1959.
[57] «История Сибири», т. I. Л., «Наука», 1968.
|