главная страница / библиотека / обновления библиотеки
Л.С. КлейнАрхеологические признаки миграций./ IX МКАЭН, Чикаго. Доклады советской делегации. М.: 1973. 17 с.
Археологический материал предстает перед археологами более ми менее четко сгруппированным в археологические культуры, в которых отложились в преобразованном виде этнографические (но не обязательно этнические) культуры живых обществ прошлого. Из-за специфики самого материала (наличие многослойных памятников) и еще больше — из-за особенностей современной организации научных исследований (разделение по странам, лакунарность обследования) исходная группировка культур оказывается их локально-диахроническим соединением. Археолог получает культуры как бы нанизанными на стержни локальных колонок сравнительной стратиграфии и составляющими локально-диахронические ряды — колонные секвенции. Таков, например, выявленный Городцовым ряд культур: ямная, катакомбная, срубная и т.д.
Так как в смене культур внутри каждого такого ряда в общем и целом обычно наблюдается культурный прогресс, то рождается иллюзия, что этим рядом представлено реальное непрерывное развитие одного и того же населения. Этой иллюзии мешает дискретность звеньев этого ряда — археологических культур. Чтобы обосновать иллюзию, предпринимаются попытки выявить сквозные эволюционные линии в типологии (местные традиции, сквозные типологические ряды) и ведутся поиски недостающих звеньев между культурами. С упомянутым рядом культур так поступали Круглов и Подгаецкий. Чем менее успешны подобные попытки и поиски, тем больше повода для противоположной иллюзии — принимать каждую смену культур в колонной секвенции за результат инвазии, прихода нового населения. Так трактовал свой ряд культур сам Городцов. Выбор между той и другой иллюзиями мог определяться самим материалом, его изученностью или идейной предрасположенностью исследователей.
Для обеих крайностей была характерна одна и та же методическая ограниченность: поиски доказательств велись только внутри данной колонной секвенции. Между тем памятники, сочетающие черты обеих культур — более ранней и более поздней, — почти всегда налицо: не только при местном развитии, но и при смене населения — как результат смешивания и скрещивания пришельцев с остатками туземцев (Клейн, 1961, стр.49-65; Членова, 1963, стр.48-66).
С другой стороны, и дискретность развития тоже проявляется не только при смене населения — к тому же эффекту могут приводить и природные катаклизмы, и социальные сдвиги и т.п.
Возникает представление о том, что никакая автохтонность культуры не выглядит правдоподобной без сравнения предполагаемых местных корней этой культуры с возможными внешними ее корнями, уходящими в культуры других колонных секвенции; и что, с другой стороны, никакая инвазия не вправе претендовать на убедительность без демонстрации таких внешних корней, превосходящих по обоснованности материалом предполагаемые внутренние, местные корни. От понятия «... инвазии... надо перейти к более широкому понятию... миграции...» (эмиграция + переселение + иммиграция), включающему в себя инвазию как частный случай (инвазия — это массовая и насильственная разновидность иммиграции). Соответственно от изначально заданных колонных секвенций надо перейти к трассовым секвенциям: рядам культур, соединенных последовательно по принципу культурной преемственности вне зависимости от территориального расположения. Ведь именно в этих, а не в колонных секвенциях протекал культурно-исторический процесс.
К выявлению я прослеживанию таких секвенций археологи обратились на рубеже XIX и XX вв. Сразу же выяснилось, что трактовка этих секвенций также может быть двоякой. Снова возникают две иллюзии. Одна порождается привычной увязкой определённой культуры с определенным населением и заключается в том, что трассовая секвенция принимается за историю культуры одного населения, и почти каждая переброска трассовой секвенции из одной колонной секвенции в другую принимается за миграцию. Противоположная иллюзия вытекает из преувеличения роли торговли и других контактов в распространении культуры. Она сводится к тому, что трассовая секвенция совершенно освобождается от связи с одним и тем же населением и понимается как история определенного комплекса идей, а почти каждая переброска трассовой секвенции из одной колонной секвенции в другую рассматривается как горизонтальная трансмиссия, передача культуры посредством культурного влияния и заимствования.
На практике преувеличение роли миграций, с одной стороны, и влияний, с другой, выступали обычно не в обрисованном выше чистом виде, а в своеобразной идеологической аранжировке. Коссина поставил прослеживание древних миграций на службу геополитике — идеологическому оружию германского империализма. Эллиот Смит положил влияния и заимствования в основу концепции диффузионизма, построенной как проекция отношений современного колониализма на далекое прошлое. В одном случае Центральная Европа, в другом — Египет выдвигались на роль исходного очага и главного центра культурного развития всего Старого Света.
В обоих случаях ни миграция, ни трансмиссия не требовались для объяснения каждой переброски трассовой секвенции из одной колонной в другую, а лишь для объяснения перебросок, центробежных по отношению к предпочитаемому очагу; внутри же очага предполагалась автохтонность. Реакцией на эти злоупотребления были не только попытки почти иди вовсе отказаться от идем миграций (Мещанинов, Равдоникас, Кричевский), но и попытки противопоставить указанным очами дру- гие и повернуть миграции Коссины вспять (Чайлд, Борковский, Брюсов).
В спорах между этими направлениями отрабатывались методы и критерии археологического выявления миграций. Для исследователей, исходивших из представления о культуре как эманации народного духа (Volksgeist) или как функции расы культура во всех своих частях и элементах мыслилась самобытной и своеобразной для каждого народа. Возможность адаптации привнесенных элементов сводилась к минимуму. Отсюда принцип pars pro toto — возможность прослеживать миграция населения даже по отдельным типам вещей (скажем, расселение индоевропейцев — по находкам каменных боевых топоров).
Смягченным вариантом этого принципа была концепция «...этнических показателей ...» согласно которой не любые, а линь некоторые элементы культуры тесно связаны с этническим характером населения и позволяют археологам прослеживать расселения и переселения. Споры развернулись о том, какие же элементы имеют преимущественное право на статус таких показателей: способ погребения, или лепная керамика, или только техника ее выделки, или её орнаментация, или кремневая индустрия, или устройство жилищ, и т.д. Между тем еще Коссина вынужден был, защищаясь от критиков, открещиваться от простой «идентификации горшков с народами» и признавать, по крайней мере на словах, необходимость прослеживать ареалы и сдвиги ареалов целых культур, т.е. комплексных сочетании культурных элементов. Позже критика концепции «этнических показателей» со стороны многих археологов — от Гернеса и Шрадера до Кнабе и Захарука — привела к утверждению комплексного критерия миграции. По этому критерию для доказательства миграции нужно зафиксировать на новом месте весь комплекс форм, представленных на старом. Культура нового ареала мыслится как бы воспроизведением культуры старого ареала, копией, вычерченной по тому же лекалу — соответственно. Дж. Диц удачно назвал этот критерий «лекальным» (template criterion). В основе этого критерия лежит убеждение в том, что миграции переносят неизменную культуру (см., напр., Брюсов, 1957, стр.5-13).
Критика учения Коссины накопила ряд «упрямых фактов» о ложности или несовершенстве, недостаточности лекального критерия: ряд зафиксированных письменными источниками миграций древних народов не прослеживается в виде лекальных передвижек культур, и, наоборот, встречаются (хотя и редко) лекальные передвижки культур в местах, где по письменным источникам, жило одно и то же население, что показали Вале, Эггерс и др. Вторая категория «упрямых фактов» объяснима диффузией культуры или неполнотой письменных источников. А вот с первой категорией разобраться труднее.
Всё больше накапливается соображений о том, что культура на новом месте и не может оказаться точной «лекальной» копией исходной культуры. Здесь действуют три фактора. Первый — эффект осреднения. Даже при наличии континуума эволюции (что не обязательно) в археологии процесс предстаёт разделённым на этапы, каждый из которых характеризуется усредненными па- раметрами (Ford, 1954, стр.42-54). Эти средние, конечно, дальше друг от друга, чем параметры стыков обоих этапов, обычно не доступные прямому выявлению, и увязываются лишь путём интерполяции. Второй фактор — миграционная трансформация. Сама миграция — встряска, которая приводила к быстрой трансформации культуры. Разрыв старых связей я установление новых, выход из старой системы отношений, перемена природной и социальной среды, ослабление старых норм и авторитетов — все это порождало резкую перестройку культуры пришельцев (Клейн, 1968; Hachmann, 1970). Третий фактор — неидентичность состава. Имеется в виду, что состав мигрантов и несомой ими культуры обычно не идентичен тому комплекту компонентов, который был в наличии на родине мигрантов. У этого фактора есть два фиксируемых момента: исходная неидентичность и конечная неидентичность. Для объяснения исходной неидентичности состава применима концепция субкультур: в миграцию очень часто отправляется не все общество и не пропорциональный срез всех его слоев и сегментов (репрезентативная выборка), а одна из фракций — например, молодые мужчины — воины или (если речь идет о ближнем и постепенном просачивании) женщины, выходящие замуж, или ремесленники и т.п. Для объяснения конечной неидентичности были предложат две гипотезы. В основу обеих легло следующее наблюдение: исходные очаги компонентов новоприбывшей культуры часто оказываются в разных местах — корни культуры расходятся в разные стороны. Например, тип могилы донецкой катакомбной культуры восходит к средиземноморским катакомбам, главные формы керамики и боевых топоров — к североевропейским культурам кубков, курильницы имеют аналогии на Дунае и т.д.
Гипотеза обходной миграции (Клейн, 1962, стр.74-87; 1963 стр.27-36) предполагает подвижную группу населения, прошедшую по всем этим очагам и вобравшую там в свою культуру данные разнородные компоненты. Этим предложено объяснять состав донецкой катакомбной культуры. Гипотеза кооперированной миграции (Hachmann, 1970) предполагает, что активная группа мигрантов часто вовлекала в движение осколки соседних племенных групп с весьма мирского ареала, и культурные компоненты, захваченные ими из родных мест, быстро сплавлялись в единую культуру. Так предлагается трактовать движение готов и других германцев в Причерноморье. Нужно еще иметь в виду, что возможна иллюзорная неидентичность состава. Иллюзию создает недоработка классификации в исходном очаге или в конечном или в обоих: когда негомогенная масса культурных элементов принята за гомогенную (культура не разделена на локальные или хронологические варианты, которые объективно, хотя и в скрытом виде, в ней присутствуют и на деле весьма различны). Так обстояло дело с катакомбной культурой (ныне мы говорим о катакомбных культурах). Предварительная проверка гомогенности культур становится необходимым условием выявления преемственных связей, а дифференциация — средством коррекции сомнительных ситуаций, сомнительных эффектов неидентичности состава (Клейн, 1968).
Все три рассмотренных фактора — эффект усреднения, миграционная трансформация и неидентичность состава — подрывают приложимость критерия локальности.
Наряду с ним нередко применялся второй — критерий стыка. В нем есть два аспекта — хронологический и территориальный. Хронологический сводится к требованию, чтобы принимаемая за исходную культура, будучи древнее новой, всё же имела с ней стык во времени или, по крайней мере, не была отделена от нее слишком большим интервалом (этот интервал не должен превышать реалистичное время, требующееся для самого передвижения). При существованием приблизительности хронологических определений критерий стыка в этом аспекте обычно не доставлял больших затруднений. Сложнее обстояло со вторым аспектом — территориальным. Он заключался в требований, чтобы обе культуры — исходная и конечная — либо занимали средние или даже взаимоналагающиеся ареалы, либо были соединены цепочкой или полосой памятников промежуточного типа — следов движения мигрантов (а при интервале во времени — следов более или менее длительного пребывания мигрантов на промежуточных территориях). Такое требование отчасти было психологической проекцией хронологического аспекта на территориальный, отчасти вытекало из убеждения в том, что первобытные миграции имели только «ползучий» характер -медленного, поэтапного продвижения. Дальние разовые переселения считались нереальными, несмотря на очевидные конкретные примеры, засвидетельствованные письменными источниками и этнографией (например, собранные в работах Геддона и Тыменецкого).
В совокупности оба критерия — локальности и территориального стыка, — призванные застраховать исследователей от произвольного конструирования миграций, оказались явно перестраховочными и столь эффективно работали в этой своей роли, что сделали невозможной констатацию даже таких миграций, без принятия которых факты необъяснимы (например, перемены в СМШ на Крите).
Если эти критерии применить ко многим,хорошо засвидетельствованным миграциям (дорийцев, киммерийцев,готов, герулов, вандалов и др.), то окажется, что эти миграции не существовали! Между тем, сугубым скептикам, таким, как Ирвинг Раус, — и этих критериев мало. Раус довёл число критериев до пяти: «1) идентифицируй мигрировавший народ как вторгшуюся общность в районе, где он оказался; 2) проследи эту общность ретроспективно до ее прародины; 3) удостоверься, что все проявления этой общности одновременны; 4) установи наличие благоприятствующих условий для миграции и 5) покажи, что другие гипотезы, такие, как и независимое изобретение или диффузия признаков, не удовлетворяют лучше фактическому состоянию дел» (Rouse, 1958, етр.64).. Число их нетрудно и увеличить, читая критику миграционных гипотез, тогда как и двух названных выше критериев уже слишком много.
Но если без этих критериев (с одними лишь «этнически- ми показателями») недостаточна надежность, а с применением этих критериев недостаточна чувствительность методики, то как же быть? Которая из этих двух ситуаций — меньшее зло? Одни исследователи предлагают примириться с первой ситуацией и признать, что наши выводы о миграциях носят вероятностный характер. Задачу этнографической разработки археологической теории миграций они видят в том, чтобы изучением стабильности различных компонентов культуры оценить их сравнительные возможности как «этнических показателей» и тем создать базу для оценок вероятности оправдания конкретных миграционных гипотез (Gjessing, 1955, стр. 1-10). Другие предпочитают исходить из второй ситуации и примириться с неизбежностью того, что многие миграции от нашего наблюдения ускользнут. С этой точки зрения за отправной пункт в проверке миграционных гипотез надо принять предельные случаи — археологические казусы, представляющие абсолютно недвусмысленно феномен миграции. Степенью близости к этим эталонам будет определяться уровень достоверности сомнительных случаев. Из-за разнообразия миграций этнографическая разработка теории миграций считается бесперспективной для поисков археологических критериев выявления миграций (Hachmann, 1970).
Оба предложения не могут удовлетворить. Без математического оформления оценка вероятности сведется к словесным оговоркам о неполной достоверности. Научная практика показывает, что такие оговорки легко теряются и гипотезы автоматически превращаются в констатации фактов. Упор на предельные казусы слишком ограничивают возможности исследования, а трудности сравнения с эталонами открывают простор для субъективизма.
С вероятностным подходом связано различение среди археологических показателей миграции «прямых» и «косвенных» показателей. При узком и, несомненно, более строгом понимании «прямых показателей» в границы этого понятия попадают только антропологические свидетельства (Malmar, 1962, стр. 806-308 ). При широком понимании — также резкие изменения в каком-либо археологическом типе и в языке текстов (Adams, 1968, стр.197). Тогда к «косвенным» отойдут лишь свидетельства о сопутствующих или вызывающих миграцию событиях (например, стихийные бедствия, военные разрушения и т.п.), а также данные об общих связях и соотношениях фактов (например, возможная ориентировка покойников лицом к прародине). Суть отделения прямых от косвенных — постулат о безусловной доказательности первых, если они доброкачественны и обильны. Однако даже авторитет антропологических свидетельств за последние десятилетия сильно упал, возможности этих данных представляются ныне более скромными и ограниченными, чем прежде (антропологические признаки оказались более изменчивыми, чем предполагалось). И наоборот, некоторым косвенным показателям придается столь большое значение, что их элиминация рассматривается как опровержение самой возможиостж миграций для данной среды (Hachmann, 1970). Здесь многое зависят, конечно, от того, какая разно- видность миграции имеется в виду.
Видимо, в этом и следует искать ключ к решению проблемы.
Разнообразие миграций противоречит на деле не этнографической разработке критериев выявления миграций, а лишь стремлению абсолютизировать частные критерии, действительные для отдельных разновидностей миграций, абсолютизировать и переносить их на все миграции вообще. В основу разработки критериев должна лечь классификация миграций (опыты такой классификации предлагают Хонигсгейм, Герц, Хип, Кулишер, Сорр, Гохгольцер, Авербух я др.). Одно дело — миграция всего общества (результат — передвижка целой культуры), другое — миграция одного сегмента общества (результат — отпочкование части субкультуры). Постепенное просачивание и разовый бросок, мирное проникновение и военное нашествие с вытеснением, а то и уничтожением старого населения или с его ассимиляцией и т.д. — все эти виды миграций оставят разные археологические следы.
Вопрос об археологических критериях миграции должен решаться на первых порах для каждого класса миграций отдельно. Среди археологически фиксируемых признаков разных видов миграций можно будет различать признаки большей или меньшей степени общности.
Такие операции потребуют структурно-логического анализа каждого вида миграции как системы событий. Именно увязка определённых категорий археологических фактов с определён-
С таким пониманием связан отказ от любых презумпций — как миграции, так и автохтонности или трансмиссии культуры. Каждая из этих гипотез должна доказываться особо, и невозможность в каком-то случае доказать одну из них не означает автоматического утверждения другой, а только повышает ее шансы на утверждение. Есть лишь одна презумпция в науке: презумпция неизвестности. Она гласит: если ничего не доказано, то ничего утверждать нельзя.
Литература. ^
А.Я. Брюсов, К вопросу о передвижениях древних племен в эпоху неолита и бронзы, — «Советская археология», 1957, ХХVII.Л.С. Клейн, О так называемых ямных погребениях катакомбного типа, — «Советская археология», 1961, № 2.Л.С. Клейн. Краткое обоснование миграционной гипотезы о происхождении катакомбной культуры, — «Вестник Ленинградского Университета», 1962, № 2. (перев.: L.S. Klein. A brief validation of the migration hypothesis with respect to the origin of the Cataconb culture, — “Soviet anthropology and archaeology”, — New York, vol. I, No 4, 1963).Л.С. Клейн. Происхождение донецкой катакомбной культуры, Л., 1968.Н.Л. Членова. Памятники переходного карасук-тагарского времени в минусинской котловине, — «Советская археология», 1963, № 3.W.Y. Adams. Invasion, diffusion, evolution? — “Antiquity”, vol.XLII, N 167, 1968.J.A. Ford. The type concept revisited, — “American Antropologist”, vol. 56, 1954.G.G. Gjesseing, Vittensbörd om folkvandringer, Berlin, vol. 50, 1955.R. Hachmann, Die Goten und Skandinavien, Berlin, 1970.M. Malmer, Jungneolithische Stadien, Bonn-Land, 1962.I. Rouse. The inference of migrations from anthropological evidence, — “Migrations in New World culture history”. Tucson, Ariz., 1958.
наверх |