С.Г. Кляшторный, В.А. Лившиц
Сэврэйский камень.
Летом 1948 г. в Гоби работала Монгольская палеонтологическая экспедиция Академии наук СССР. Начальником экспедиции И.А. Ефремовым было получено сообщение об обнаруженных местным учителем на крайнем юге пустыни близ Сэврэй-сомона двух камнях с надписями, знаки которых «походили на европейские буквы». И.А. Ефремов предположил, что речь могла идти о древнетюркских рунических надписях. [1] Это было первое, хотя ещё и не проверенное, сообщение о рунической эпиграфике в Гоби. До того зона её распространения в Монголии связывалась только с северной частью страны. Годом позже (1949), в другом месте Гоби, у подножия Арц Богдо (Гобийский Алтай), А.П. Окладников обнаружил камень с одиннадцатью руническими знаками. [2] Таким образом, наличие древнетюркской эпиграфики в Гоби получило подтверждение.
В 1968 г. академик В. Ринчен опубликовал рисунок нескольких знаков Сэврэйской надписи и слепую фотографию камня, на который они были нанесены. [3] Предположение И.А. Ефремова оправдалось — знаки действительно оказались руническими. В 1969 г. одному из авторов этой статьи (С.Г. Кляшторному) удалось обследовать памятник на месте. [4] Камней оказалось не два, как сообщил И.А. Ефремову его информатор, а один, но надписей действительно было две. Лежащая на равнине н 6 км к юго-востоку от Сэврэй-сомона стела из крупнозернистого, трещиноватого мрамора, прямоугольная в сечении, имеет лишь одну затёсанную и подшлифованную грань, на которую нанесён текст. Остальные грани и оба основания грубо обколоты. Размеры стелы: высота 0,8 м, ширина по затёсанной плоскости 0,45 (0,47) м, толщина 0,7 м (рис. 1).
(106/107)
Памятник не раз повреждался; видимо, сколота его верхушка, а вся лицевая грань покрыта крупными щербинами, совершенно испортившими знаки. На лицевой грани строго симметрично, занимая равные доли поверхности, расположены две надписи, каждая из семи строк: по одну сторону согдийская и по другую — руническая. Рунические знаки размещены необычно далеко друг от друга — несомненно с целью сохранения внешней симметрии расположения текстов (рис. 2 и 3). Визуальное изучение памятника, эстампаж и фотографии позволяют с трудом установить очень небольшую часть согдийской и немногие знаки рунической надписей.
Согдийская надпись: [5]
(1) . . . . . s(r)δ (nwkr) [β?]γ[y] . . . . . . . . ('wy)γ(wr) γ(') [γ'n . . . . . ]
(2) (rty pyštr 'kw? 'у) [n] ('δ t) [r] (γ'n) (s'r) . . . . .
(3) (p'r) s'r (')kw 'w(y) [γwr γ'γ'l (n 'YK) . . . . .
(4) (pyš) trw . . . . . . . . . . wδ(y) . . . . . .
(5) . . . . . . . . (γ'γ'n s'r) w'nkw ntyš/kwy/ . . . . .
(6) . . . . . . . . ( . . . t)δ'r (nt) [r] (tpy) [štr? . . . ] . . .
(7) . . . . pc . . . .
Перевод:
(1) . . . . . год. Тогда господин уйгурский каган (?) . . . . . . . .
(2) и затем к (?) Иналь-тархану . . . . .
(3) и затем (он обратился) к уйгурскому кагану, де мол: . . . . .
(4) Потом . . . . . . . . там . . . . . . . .
(5) . . . . . . . . к кагану он так обратился . . . . . . . .
(6) . . . . . они . . . . . И затем (?) . . . . . . .
Тюркская надпись:
(1) . . . . р . . . . s2(?)nt
(2) . . . . . . t2mr1 .... nis2 t1n2 . . .
(3) . . . . k2 . . . z . . on . . . . nčl1a: b1 . . . . muj1γ(a?) . . .
(4) . . . . igü(?) . . . . . . . s2 . . . . ur1γ . . . . ü . . . . .
(5) . . . . k2ü(l) t1r1 . . . . . . . . .
(6) . . . . . . n1l1 qut1l1(γ) . . . . b1 . . . . . .
(7) iŋi j1γl1aγ(r). . . . . . .
Перевод:
(3) . . . десять (?) . . . . . . . . . мятеж(ный?) . . . . . .
(4) . . . . . . род (?) . . . . . . . . . . .
(5) Кю(ль)-тар(кан)
(6) (ы)нал Кутлу(г)
(7) Инги Яглага (р)
Памятник не содержит никаких прямых указаний на даты. Тем не менее попытка его датирования отнюдь не безнадёжна. Судя по начер-
(107/108)
Рис. 1. Общий вид Сэврэйского памятника.
таниям согдийских букв, надпись сделана не ранее, чем в конце VIII-IX вв. Рунический дуктус, более развитый в сравнении с кошоцайдамским, ближе к варианту Селенгинского памятника (около 759 г.), нежели к чрезмерно вычурным начертаниям конца уйгурской эпохи, столь характерным для Карабалгасунской стелы (821 г.). Палеографическую датировку подтверждает упоминание в согдийском тексте некоего уйгурского кагана, а в тюркском тексте [6] — родового имени уйгурской династии. Общая датировка Сэврэйского камня не выходит, таким образом, за пределы времени существования Уйгурского каганата в Монголии (744-840 гг.). Основанием для более точной датировки памятника может стать: а) рассмотрение обстоятельств, связанных с местоположением н назначением памятника; б) наличие параллельного тюркскому согдийского текста; в) атрибуция имён и титулов в обоих текстах.
Вблизи камня нет никаких следов погребальных сооружений, что исключает предположение об эпитафии и заставляет думать об ином назначении стелы. В Селенгинской надписи (памятник Баян-чора) содержится сообщение о сооружении первыми уйгурскими каганами триумфальных памятников. Так, завоевав территорию нынешней Тувы, каган Баян-чор приказывает сочинить и врезать в камень его «знаки и письмена». Вслед за тем, подчинив татар, Баян-чор вновь приказывает «сочинить на плоском камне» его «вечные письмена». [7] Вряд ли существовала иная причина для сооружения Сэврэйского памятника. Его местоположение близ южной границы каганата, в прорыве между хребтами Дзолэн и Сэврэй, на прямой дороге тюркских и уйгурских походов в Китай, как будто указывает и на возможное содержание надписи. Белая мраморная глыба, резко выделявшаяся на бурой поверхности щебенчатой пустыни, установлена в горловине широкой мсжгорной долины, от-
(108/109)
 
Рис. 2 и 3. Согдийский и древнетюркский рунический тексты. (Открыть в новом окне: Рис. 2, Рис. 3.)
(109/110)
крытой на юг, к обширной дельте р. Эдзин-Гол, удобному пути через Алашаньскне пески к Великой стене. [8]
Предполагая, что Сэврэйский камень один из триумфальных памятников, воздвигнутых по приказанию упоминаемого в тексте уйгурского кагана в честь победоносного уйгурского войска, возвратившегося из похода в Китай, мы получаем возможность сузить хронологический диапазон обеих надписей. Все сколько-нибудь значительные уйгурские походы в Китай, отмеченные источниками, относятся к периоду между 757-791 гг. [9] Собственно, речь идёт о четырёх походах (конца 757 г., конца 762 г., 765 г., 790-791 гг.), последний из которых следует исключить, так как в этом случае местом действия была Джунгария, где уйгуры сражались против тибетцев. [10] Лишь одни из этих походов (конца 762 г.) возглавлялся непосредственно уйгурским каганом.
Другим обстоятельством, помогающим датировать памятник, является наличие наряду с тюркским согдийского текста. Теперь уже достаточно прояснилась значительная роль согдийцев в политической, экономической и культурной жизни Тюркского н Уйгурского каганатов. [11] Первый тюркский историко-биографический памятник — мемориальная стела одного из членов тюркского каганского рода Ашина (начало 80-х годов VI в.) — написан на согдийском языке, очевидно достаточно распространённом среди тюркской аристократии той эпохи. [12] Однако уже памятники второго Тюркского каганата (682-744 гг.) писались только на тюркском языке. [13] Ничем не отличается от рунических текстов тюркского времени и первая большая уйгурская надпись, выполненная руническим письмом, — памятник кагана Баян-чора. Иное дело трёхязычный Карабалгасунский памятник, тюркский текст которого сохранился лишь во фрагментах. Две его другие версии, китайская и согдийская, рассказывают не только о военных победах н политических успехах уйгурских каганов, но и о событии, которое стало центром повествования — обращении уйгурского кагана и его окружения в манихейство под влиянием согдийских миссионеров. Именно смена веры и сделала согдийский язык, язык новой религии уйгуров, вторым государственным языком каганата. [14] Принятие новой веры произошло в 762 г.
В согдийской версии текста Сэврэйского памятника несколько раз упомянут «господин уйгурский каган», о словах и делах которого повествует надпись. Имя кагана здесь не сохранилось. В тюркской версии не
(110/111)
сохранилась каганская титулатура, но читается имя Инги Яглакар. Вторая часть имени хорошо известна и означает принадлежность к правящему роду (династии) уйгурских каганов. Первое же слово является адэкватной передачей китайского ин-и (танское * ịәŋŋịe), [15] встречающегося среди имён и титулов уйгурских каганов дважды: в именованиях уйгурского правителя Ганьчжоу (Яньмэй Ин-и-кэхань, ум. в 924 г.) [16] и третьего уйгурского государя в Монголии, Идигянь Мэуюй-кэханя (Идикен Бёгю-каган, 759-779 гг.). [17] Первый случай выпадает из рассмотрения. Что же касается Бёгю-кагана, то он стал именоваться Инги в 762 г.
В 755 г. китайский военачальник, выходец из знатного тюрко-согдийского рода, Ань Лу-шань, поднял восстание в Фаньяне. [18] Его армия, состоявшая главным образом из конницы тюркских федератов империи, одерживала над императорскими войсками победу за победой. Император Сюаньцзун бежал на юг, а обе столицы, Лоян и Чанань, перешли в руки восставших. В этот критический момент танский двор обратился за помощью к уйгурскому кагану Баян-чору (747-759). [19] Уйгурская конница, возглавляемая наследником каганского престола, носившим титул ябгу, [20] нанесла поражение войскам Ань Лу-шаня. Получив обещанное вознаграждение, уйгуры вернулись обратно, чтобы принять участие в походе против кыргызов (758). [21]
Однако внутренняя война в Китае продолжалась. В 757 г. Ань Лу-шань был убит своими приближёнными. Его сын Ань Цин-сюй, сменивший отца, также стал жертвой заговора (759), и восстание возглавил опытный полководец, соратник Ань Лу-шаня, согдиец Ши Сы-мин, а с апреля 761 г. — его старший сын Ши Чао-и. [22] Северо-восточный Китай был опустошён военными действиями, имперские войска терпели неудачи, но и их противник уже не был способен одержать решающую победу. В возникшей обстановке внешнее вмешательство могло окончательно склонить чашу весов в пользу той или иной стороны.
Первым понял это Ши Чао-и. Его послам удалось было привлечь Бёгю-кагана на сторону мятежной армии, но более эффективные действия танской дипломатии изменили положение. «В первый год Бао-ин (762), Тайцзун, который только что вступил на престол... послал евнуха Лю Цин-тана (к кагану) просить уйгурского войска н укрепить прежний
(111/112)
союз». [23] Застав уйгурский отряд уже вблизи границы, «в местности севернее Трёх крепостей» (Ордос), танский посол сумел склонить кагана к выступлению против мятежников. [24] С четырьмя тысячами основного и десятью тысячами вспомогательного войска каган двинулся к Шаньчжоу, где соединился с императорской армией. В ноябре 762 г. с мятежом было покончено, а в январе 763 г. был казнён Ши Чао-и. «Эти двое согдийцев (Ань Лу-шань и Ши Чао-и) опустошили весь Китай и только к исходу восьмого года (восстания) в стране... воцарился мир». — заключает автор «Жизнеописания Ань Лу-шаня». [25] По справедливой оценке Р. де Ротура, восстание Ань Лу-шаня — Ши Чао-и стало началом конца Танской империи, которая так и не смогла оправиться от потрясений. [26]
Решающую роль в разгроме мятежных армий сыграли уйгуры. Но после подавления восстания дальнейшее пребывание уйгурского отряда в окрестностях столицы стало для танского двора не только дорогостоящим, но и опасным. Принимались все меры, чтобы с почётом и как можно скорее выпроводить союзников. Военную помощь щедро оплатили. Бёгю-каган, его супруга и военачальники получили почётные титулы. Отныне в каганский титул Бёгю были введены слова «ин-и цзянь-гун». В марте — апреле 763 г. уйгуры покинули Китай. [27]
Вместе с военной добычей и императорскими дарами Бёгю-каган увозил в Ордубалык, свою столицу на Орхоне, проповедников нового учения — согдийских миссионеров-манихеев, чью веру он принял в Лояне. Уйгурское манихейство пережило Уйгурский каганат и создало в оазисах Восточного Туркестана свою культуру и искусство, свою письменную традицию на тюркском и согдийском языках. [28] В этой рукописной литературе сохранилась память о Бёгю-кагане как учредителе уйгурской манихейской общины. В одном из тюркских манихейских фрагментов, найденных в Турфанском оазисе, Бсгю-каган именуется «великим государем», «мудрым уйгурским каганом», «эманацией Мани». [29]
У границы своих земель, на пути возвращающегося войска, каган установил победную стелу, на которой рядом с тюркской надписью, за шестьдесят лет до создания Карабалгасунской трилингвы, впервые появилась надпись на согдийском языке — языке новой веры. Сэврэйский камень стал первым свидетельством новой ориентации культурно-идеологической политики последней из тюркских империй Центральной Азии, ориентации на согдийский Запад.
[1] И.А. Ефремов. Дорога ветров. Гобийские заметки. 2-е изд. М., 1962, стр. 229.
[2] А.Н. Бернштам. Новые древнетюркские и китайские эпиграфические находки. — «Эпиграфика Востока», т. XII, 1958, стр. 68-69. Ныне камень с надписью находится в кабинете археологии Института истории АН МНР и подготовлен к публикации В.М. Наделяевым. [3] Rintchcn. Les dessigns pictographiques et les inscriptions sur les rochers et sur les stèles en Mongolie. Oulan-Bator, 1968, стр. 42.
[4] Пользуюсь случаем поблагодарить за содействие научных сотрудников АН МНР X. Лубсанбалдана, М. Шинэху, Б. Базылхана и шофера эпиграфического отряда Советско-Монгольской историко-культурной экспедиции Я.И. Здонова. — С. Кляшторный.
[5] В транслитерации надписи в круглые скобки заключены частично повреждённые буквы, квадратные скобки указывают на восстановление разрушенных букв.
[6] Это имя теперь трижды зафиксировано в рунических текстах: в Суджинском памятнике (стк. 1), в исследованном нами (1969 г.) и ещё неопубликованном тексте Tapьятской стелы (западная сторона, стк. 2) — jaγlaqar; в Сэврэйской надписи jaγlaγa[r]. Ср.: С.Е. Малов. Енисейская письменность тюрков. Тексты н переводы. М.-Л., 1952, стр. 84-87; С.Г. Кляшторный. Историко-культурное значение Суджинской надписи. — «Проблемы востоковедення», 1959. № 5, стр. 162-164. О формах того же имени в китайских, среднеперсидских и хотано-сакских текстах см.: F.W.K. Müller. Uigurische Glossen. — «Festschrift für F. Hirth». Berlin. 1920. стр. 310-311; P. Pelliot. A propos des Comans. — «Journal Asiatique». Paris. 1920. I. XV. № 2, стр.. 142; Н.W. Bailey. The Slaēl-Holstein Miscellany. — «Asia Major». Leiden, 1951, vol. II. pt. 1, стр. 17; J.R. Hamilton. Les Ouighours à l'époque des Cinq dynasties d'après les documents chinois. Paris. 1955, стр. 160.
[7] C.E. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии. М.-Л., 1959, стр. 40.
[8] По мнению А. Германа, маршрут через Сэврэй-Эдзин-гол вообще был единственным достойным обозначения путём из Отюкенской ставки в Хангае в Китай (через Ганьчжоу). См.: A. Herrmann. An historical atlas of China. New edition. Amsterdam, 1960, стр. 29. Следует, однако, иметь в виду и другой путь, совпадающий с пoзднейшим Ургинско-Калганским тележным трактом.
[9] С. Mackerras. Sino-Uighur diplomatic and trade contacts (744 to 840). — «Central Asiatic journal», vol. ХIII, № 3. Wiesbaden. 1969, стр. 216.
[10] Н. Essedy. Uighurs and Tibetans in Pei-t’ing (790-791 A.D.). — «Acta Orientalia Hungarica», t. XVII. fasc. 1. Budapest, 1964, стр. 83-104. Маршруты набегов 778 и 806 гг. (последний вместе с татабы) на Хэдун (восточнее Ордоса) также оставляли далеко в стороне путь через Сэврэй.
[11] С.Г. Кляшторный. Древнетюркские рунические памятники как источник по истории Средней Азии. М., 1964. стр. 78-122.
[13] Китайские тексты памятников в честь Кюль-тегина и Бильге-кагана, содержащие соболезнования императора Сюаньцзуна, непосредственно с содержанием и назначением тюркских надписей не связаны. Ср.: С.Г. Кляшторный. Древнетюркские рунические памятники, стр. 50-57.
[14] Е. Chavannes et P. Pelliot. Un traité manichéen retrovré en Chine. — «Journal Asiatique», ser. XI. Paris, l913. cтp. 201-223; Jes P. Asmussen. Xuāstuanift Studies in Manichaism. Copenhagen, 1965, стр. 146.
[15] Консультация С.Е. Яхонтова.
[16] J. Hamilton. Les Ouighours, стр. 69, 143. Дж. Гамильтон переводит ин-и как «храбрый и справедливый».
[17] J. Hamilton. Les Ouighours. стр. 139. В Карабалгасунском памятнике он именуется «Достигший небесной благодати, правящий государством, мужественный, славный и мудрый каган» (täŋridä qut bulmyš il tulmyš alp külüg bilgä qaγan). См.: E. Chavannes et P. Pelliot. Un traité manichéen, стр. 211.
[18] О происхождении Ань Лу-шаня см.: E.G. Pulleyblank. The background of the rebellion of An Lu-shan. London. 1955, стр. 7-23. (London. Oriental scries, vol. 4).
[19] Правильное чтение этого имени, вместо традиционного Моюн-чур, предложено П. Пельо. См.: P. Pelliot. A propos des Comans. — «Journal Asiatique». Paris. 1920, стр. 153.
[20] С. Mackerras. The Uighur Empire (744-840) according to the T’ang dynastic histories. Canberra, 1968, стр. 5 (Australian National University. Centre of Oriental Studies. Occasional paper, № 8).
[21] Там же, стр. 21.
[22] Основные источники, освещающие ход восстания Ань Лу-шаня — Ши Чао-и, теперь переведены и подробно комментированы. См.: H.S. Levy. Biography of An Lu-shan. Berkeley and Los Angeles. 1960 (University of California. Chinese dynastic histories translations. № 8); R. des Rotours, Histoire de Ngan Lou-chan. Paris, 1962 (Bibliothèque de l'Institut des Hautes Etudes Chinoises, vol. XVIII).
[23] С. Mackerras. The Uighur Empire, стр. 25.
[24] Там же, стр. 27. Возможно, что упоминаемый в 5-й строке тюркского текста Сэврэйской надписи Кюль-таркан — то же самое лицо, что и Кан А-и Кюль-таркан китайских источников. Он родился в 690 г. в знатной согдийской семье, служившей тюркским каганам. В 712 г. занимал пост советника Капаган-кагана. В 742 г., накануне падения второго Тюркского каганата, бежал с семьёй в Китай и получил назначение в Пинлy (см. подробнее: С.Г. Кляшторный. Древнетюркские рунические памятники, стр. 121-122). Во время восстания Ань Лу-шаня стал его сподвижником, но уже в 757 г. перешёл на сторону императорских войск. Вместе с двумя своими сыновьями занимал высокие посты в армии, сражавшейся против Ши Сы-мина и Ши Чао-и. Умер в 766 г. Его эпитафия сохранилась (Янь Лу-гун. Собрание сочинений, сер. «Сы бу цун кань». № 1787, т. 3, цз. 9, лл. 7а-10б), и мы смогли ознакомиться с ней благодаря любезной помощи Л.Н. Меньшикова.
[25] R. des Retours. Histoire de Ngan Lou-chan, стр. 352.
[26] Там же, стр. 2.
[27] E. Chavannes et P. Pelliot. Un traité manichéen, стр. 214; C. Mackcrras. The Uighur Empire, стр. 38.
[28] A. v. Gabain. Das Uigurische Königreich von Chotscho (850-1250). Berlin. 1961; её же. Die alttürkischc Literatur. Manichaica. — «Philologiae Turcicae Fundamenta», t. II. Wiesbaden. 1964, стр. 231-237.
[29] F.W.K. Müller. Uigurica II. Berlin, 1911, стр. 95; E. Chavannes et P. Pelliot. Un traité manichéen, стр. 213.
|