С.В. Киселёв
Древняя история Южной Сибири
// МИА № 9. М.-Л. 1949, 364 с.
Часть третья. Сложение государств.
Глава IX. Енисейские кыргызы (хакасы).
5. Общество и государство кыргызов.
Местные древнекыргызские надписи и китайские свидетельства сообщают, что во главе кыргызов стояла богатая аристократия, обладательница бесчисленных стад и всяческого имущества, в том числе и рабов.
Однако народ, повидимому, ещё не находился на такой ступени подчинения, когда можно было бы говорить о полной зависимости от представителей этой аристократии, от бегов, каганов и просто батуров енисейских эпитафий.
Правда, представители знати рассматривают себя в качестве владельцев целых областей, о чём прямо сообщают надписи. Так, на стеле, стоявшей у с. Юдиной, в надписи Умай-бега читаем: «Из-за моего превосходства владел я этой страной». [144]
О том же в надписи на скале Кая-баши в долине Кемчика говорит бег Чигши: «Вы, люди, слышите владельца Кара-Сэнгир... Кара-Сэнгиром я владел»... [145]
Но вместе с тем нигде в источниках мы не найдём указаний на владение народом («Я владею» в надписи Эрен-улука — слова, дополненные академиком Радловым «по смыслу»). [146] Наоборот, народ всячески восхваляется («превосходный народ Болыпар, могучий народ»). [147] Во всех надписях он выступает как самостоятельная сила наряду с ханом и аристократическим родом — элем «От моего чёрного народа, от вас, моего эля, я отделился» (т.е. умер. — С.К.) — такова формула аристократической эпитафии. [148]
Только однажды в надписи с Белого Июса говорится «моего эля, моего хана народ
(334/335)
Тэрс». [149] Может показаться, что здесь содержится указание на более прочную зависимость. В связи с этим рассмотрим, что такое эль (äl). Академик Радлов едва ли правильно отожествлял эль с народом. Народ в орхонских документах всегда «будун». Содержание же эля у кыргызов в VI-VII вв. с предельной ясностью вскрыто в формуле одной из надписей: «Мой рыцарский эль». [150] Однако термин äl имеет как бы два содержания. С одной стороны, это вся кыргызская аристократия, то же, что и «вечный эль» орхонских тюрок. Её возглавляет кыргызский каган (ср. «у моего эля, моего хана, я не мог остаться»). [151] С другой стороны, это лишь эль данного витязя, локальная группа знатных, вероятно, родственников между собой (ср.: «у моего живущего на земле эля тигра, у моих, одарённых превосходством, я не нахожусь»). [152]
Во главе такого аристократического рода могла стоять даже женщина (ср. «мать эля Билгэ, как увидела мужа среди трупов...»). [153]
Выше мы видели, что древнекыргызское население занималось в большом объёме земледелием, осваивая даже малоудобные земли постройкой внушительных ирригационных сооружений вроде виденных Клеменцом между левым берегом р. Базы и р. Аскызом и на Абакане ниже устья Еси. Отсюда ясно, что постоянные передвижения были для этого населения невозможны. Между тем для аристократии кыргызов, обладательницы главных богатств в виде скота, наоборот, необходимо было вести полукочевой образ жизни, что и подтверждает китайское известив и анализ богатых погребений рассматриваемой эпохи. Если эль принимать в нашем толковании, то и свидетельства о постоянных его кочёвках также не будут стоять в противоречии со значительно осёдлым бытом народа «будун». О передвижениях народа в надписях, как и следует ожидать, ничего не говорится. Зато владельческий эль, например, эль Эрен-Улуга, такого же обладателя табунов, как и упоминавшийся Уры-бег, постоянно в движении со своим скотом. Эрен-Улуг прямо говорит об этом в своей эпитафии: «С моим элем я во все четыре (страны света. — С.К.) кочевал». [154]
О составе каждого местного эля можно также судить на основании рунических текстов. Так, в надписи Уры-бега, наряду с пришедшими оплакать умершего витязями и бегами, его товарищами и союзниками по походам, упоминаются пятьдесят витязей, «лучших спутников» и старшие и младшие братья, т.е. родня и дружина, необходимая опора для осуществления владельческих прав. [155] Аналогичный состав местного эля сообщает надпись на обратной стороне стелы в Уюке. Учин-Кулуг умер, «не мог остаться» «среди вас, моих витязей сородичей, витязей огушей, витязей огланов». [156] Можно видеть, что помимо родственников в эль входили дружинники — клиенты богатого аристократа (oγuš [157]) и дружинники — огланы, конная молодёжь [158] (дружина молодшая?).
Об этом своем эле главные заботы владельцев. Так Таркан-Шангун приобретает только для эля; [159] Бай-Ana назван «элю угодивший». [160]
Следовательно, эль в широком смысле — это организация степной аристократии, возглавляемая каганом кыргызов. Отсюда в будущем разовьётся эль-государство. В узком же значении — это аристократический род того или иного народа «будуна» — недавнего племени, будущей «землицы» документов XVII в. Его главное богатство — стада, добыча на войне и рабы, при помощи которых ведётся личное хозяйство. Народ выступает ещё как самостоятельная сила, подобно тому, как это можно видеть у орхонских тюрок. Однако не нужно думать, что народ не затронут происходящими переменами. Его старый родовой строй распадается, на одном полюсе накапливаются богатства, на другом нищета.
Найденные в 1939 г. надписи на золотых кувшинах из Копён говорят о стремлении кыргызской знати обложить данью собственный народ. Орхонские памятники показывают, что такой порядок иногда создаёт положение, опасное для знати. Народ восстаёт против своего кагана.
Может быть, нечто подобное имел в виду и хвастливый аристократ Эрен-Улуг, когда ставил себе в заслугу, что при нём «народ Большар не жил в возбуждении». [161] Пока народ ещё силён, пока не удаётся смелому витязю окончательно разорвать узы старой социальной организации и перейти к открытой эксплоатации народа, с нуждами его надо считаться. Что же предпринимает для этого «превосходством одарённый батур» Эрен-Улуг? Оказывается, под прямым давлением масс («и по мысли моих превосходных Большар») Эрен-Улуг начинает войну, «чтобы до-
(335/336)
быть золота». [162] Война, которая даёт рабов, война, ради которой предпринимаются далёкие походы, обогащает Эрен-Улуга, но она сулит многое и его «свободному народу». Обогатившийся сам может сделаться основателем нового эля или быть принятым в старый эль. Народ ещё свободен, ещё открыт путь вверх по общественной лестнице.
Война, как средство обогащения и одновременно, как средство ослабления социальных противоречий у себя дома, определяет «внешнюю политику» не одних только кыргызов. В интересах войны старая родовая аристократия объединяется вокруг удачливого вождя, подчиняется военной власти и создаёт такую организацию управления, которая представлялась китайскому историку сложной системой чиновничьего аппарата. Если же рассмотреть этот «аппарат» в том виде, как его нам сохранили кыргызские источники, то вокруг кыргызского кагана, грозного врага орхонских тюрок, мы увидим старую родовую аристократию — бегов, принятых на службу тарканов и многочисленную дружину — витязей, огланов. Это ярко показано в уже цитированной надписи на скале Кая-баши в долине Кемчика. Владелец Кара-Сэнгира, «самый высший среди шести родов Кэшдим», очевидный представитель родовой знати бег Чигши, заявив о своих владельческих правах, сообщает, что одновременно он и представитель ханской администрации. Он «согласно письма хана — Тутук-бег лежащей по ту сторону земли». [163]
Таким образом, обнаруживается военная организация, опирающаяся на родовую знать. Интересы её были сложны, как сложно было и её положение. Она имела свои собственнические интересы. Это и объединяло её с каганом — предводителем выгодных походов — и противопоставляло ему, как представителю центральной власти. Эти противоречия усиливались, когда каган посягал на долю их богатства, вводя сборы и повинности. Кроме того, беги ещё должны были считаться с народом и иногда возглавлять его движение против кагана, вспоминая даже о старых принципах первобытной демократии. К сожалению, енисейские надписи в этом отношении молчаливы, но о таких движениях, возникавших в аналогичных условиях социальной борьбы, много говорят орхонские эпитафии Могилян-кагана, Кюль-Тегина и Тоньюкука.
Археологический материал ярко иллюстрирует сложное общественное устройство кыргызов на Енисее. Особенно показательны в этом отношении погребальные памятники.
По сообщению китайцев, кыргызы — хягасы «при похоронах не царапают лиц, только обёртывают тело покойника в три ряда и плачут; а потом сожигают его, собранные же кости через год погребают». [164]
Остатки именно такого обряда и обнаружены на Енисее при раскопках так называемых Чаатас — групп кыргызских курганов VI-VIII вв. Под каменными насыпями этих курганов открывались могильные ямы, на дне которых находились грудки сожжённых костей покойника, тщательно очищенные от угля, золы и других остатков погребального костра.
Однако, если не считать некоторых конструктивных деталей, сохранившихся ещё с таштыкского времени (например, обыкновения обставлять стенки могилы вертикальными бревёшками), пожалуй, только этот обряд сожжения одинаков для всех кыргызских погребений; вообще же их несколько типов, значительно различающихся между собой. Л.А. Евтюховой принадлежат опыты их определения. [165] Наиболее многочисленными являются рядовые погребения. Они заключены под маленькими (в 4-6 м диаметром) каменными курганами. По удалении насыпи обнаруживались одна, две, а иногда и три погребальные ямы неправильной круглой, овальной или подквадратной формы. Сверху ямы были закрыты накатом из жердей. Стенки укреплялись бревёшками или кольями, вбитыми в дно могилы, вплотную одна к другой. На грунтовом дне в одной или двух кучках лежали пережжённые кости человека. Восточную половину занимали обычно кости от жертвенного мяса — главным образом скелеты баранов. Вещи — мелкие украшения и посуда (грубые сосуды, «кыргызские вазы» и однажды — китайская лаковая чашка) располагались возле остатков сожжений. Все погребения этого типа скромны по составу инвентаря и близки друг к другу по формам вещей и особенностям обряда. [166] Известным вариантом этого типа являются каменные курганчики с удлинённы-
(336/337)
С. 337. Таблица LV.
Серебряное блюдо и золотые сосуды с надписями, найденные в кургане № 2 Копёнского чаатаса в Хакассин (рис. 1-4, 6).
Рис. 5 — вид на сосуды в момент находки.
(337/338)
ми могильными ямами, как бы рассчитанными на трупоположение. Однако и они содержат остатки сожжений. Инвентарь их также очень скромен. Вещи аналогичны обнаруженным в курганчиках первого типа. [167]
Оба варианта скромных кыргызских погребений чаще встречаются в виде обособленных групп, состоящих из нескольких цепочек курганчиков. В них легко можно признать кладбища нескольких семей, составлявших кочевье или осёдлый кыргызский поселок. Реже рядовые погребения составляют крайние цепочки чаатасов, где главное место занимают большие курганы кыргызской знати. Зато там особенно ярко выступает их скромность в сравнении с пышностью инвентаря и более сложным ритуалом соседей.
Крупные каменные курганы, так называемые Чаатас, т.е. «камень войны», отличаются не только размерами, но и внешним видом. Первоначально они были четыреугольными, и почти всегда обставлялись каменными стелами. На некоторых из них имеются орхоно-енисейские надписи с именами погребенных витязей. [168] Наиболее сложные по конструкции имеют с западной стороны как бы «крыльцо» в виде выступа насыпи и на нём парные плиты, образующие «вход» на насыпь кургана. Против «входа» в степи устанавливались одиночные плиты. Во всём этом нельзя не видеть пережиток особенностей, характерных для устройства усыпальниц таштыкской знати.
Рядом с крупными курганами часто расположены могилки, отмеченные на поверхности каменными курганами. В них никогда не были найдены остатки сожжений, но всегда лежали скелеты мужчин без вещей. Очевидно, это погребения слуг или рабов, насильственно сопровождавших хозяина. Они не были достойны сожжения — погребального обряда свободных кыргызов.
Под насыпями больших кыргызских курганов обычно находят одну или две округлые или подквадратные могильные ямы, отличающиеся от рядовых лишь большими размерами. Зато их ритуал и инвентарь сильно отличны. На дне ямы обычно лежат остатки сожжений и при них вещи, посуда и жертвенное мясо. Выше, в засыпи могилы или на её покрытии, находятся скелеты людей, не удостоившихся сожжения. Есть все основания видеть в них слуг или рабов, насильственно следовавших в могилу за господином. Их убивали не на погребальном костре, но во время похорон праха в кургане. При этом, вокруг могилы жгли костры в специально вырытых ямках, иногда забрасывая их камнями. Вместе с остатками сожжений в яму клали жертвенное мясо — главным образом те же тушки баранов, а также посуду и вещи. [169] К сожалению, все погребения в больших кыргызских курганах оказались разграбленными. Их грабили и в древности и в более позднее время. В XVIII в. некоторые русские поселенцы специально промышляли раскопкой богатых могил. Один из них, по прозвищу «Селенга», много лет жил на Копёнском чаатасе, сбывая его сокровища в ближайший шинок. [170] Но несмотря на ограбление, даже жалкие остатки говорят о резком отличии погребений в больших курганах от рядовых. Достаточно сослаться на массивную золотую бляху от пояса из могилы кургана №2, на золотые серьги и нашивные бляшки из курганов №5 и №6 в Копёнах или на серебряный сосудик с орхонской надписью, найденный в могиле кургана, раскопанного С.А. Теплоуховым на Уйбате.
К счастью, в больших кыргызских кургана к при погребении далеко не всё складывалось в могилу. Многое укрывалось в тайниках — ямках, выкалывавшихся вокруг могильной ямы. Открытие этих тайников позволило наглядно представить пышность ритуала и богатство кыргызской знати.
Первый открытый нами тайник был обнаружен возле могильной ямы кургана №1 Уйбатского чаатаса. В нём оказались стремена, удила с псалиями, украшенными баранчиками, плоские и трёхгранные шипастые железные стрелы, долото, нож и обломки от оковки седла. [171] Гораздо богаче были тайники копёнских курганов №2 и №6.
(338/339)
С. 339. Таблица LVI.
Золотые кувшины и блюдо из кургана № 2 Копёнского чаатаса в Хакассии.
(339/340)
Поскольку их содержимое подробно описано в специальной статье, [172] нам нет необходимости повторять всё вновь. Необходимо остановиться лишь на тех вещах, которые имеют значение в вопросе об общественном устройстве кыргызов.
В этой связи, прежде всего, обращает на себя внимание первый тайник кургана №2. Он представлял собою вырытое возле западной стенки могилы углубление, покрытое небольшой плиткой. На дне ямки стояло сильно покоробленное огнём серебряное блюдо и на нём четыре золотых сосуда (табл. LV, рис. 2 и 5). Уже их вес (в блюде 2070,5 г серебра; в сосудах 2352,6 г золота) говорит о значительном богатстве и выдающемся положении их владельца. Это подтверждается и особенностями каждого памятника. Обращает, например, на себя внимание гладкая золотая бутылочка с утраченной крышкой (табл. LV, рис. 1, 4). Она, несомненно, местной работы, так как ей аналогичны глиняные бутылочки, найденные в «Чаатасах» на Уйбате и в логе Джесос. [173] Поэтому тем более важно, что на дне бутылочки имеется орхоно-енисейская надпись:
Tpaнскрипция: bäglük kümüš bärtimiz
Перевод: «Бегское серебро мы дали».
Надпись вызывает большой интерес.
Возьмем сначала слово Kümüš — серебро на сосуде из чистого золота. Возможны два предположения. Золотая бутылочка могла быть наполнена серебряными слитками или могла стоять сверху большого числа поднесённых серебряных изделий. Но не менее вероятно и употребление слова «серебро» в значении ценности вообще, как имеет место в ряде языков. Однако ни один из вариантов не изменяет самого важного. Надпись на бутылочке сообщает о наличии у кыргызов каких-то освящённых обычаем приношений бегам, представителям древнейшей родовой знати.
В этой связи не менее интересен и другой золотой сосуд первого тайника. Это гладкий золотой кувшинчик, у которого утрачена ручка (табл. LV, рис. 3, 6). Сосуды подобной формы, сделанные из серебра, уже неоднократно находили в Сибири и, в частности, на Алтае.
Замечательно, что на большинстве из них имеются надписи орхоно-енисейскими знаками. Они говорят о принадлежности сосудов местной знати — бегам и ханам. [174] Даже маленькая серебряная кружечка этой формы, найденная экспедицией Русского музея в 1921 г. на Уйбате, имеет орхонскую надпись. Копёнский кувшинчик не представляет исключения. На дне его посередине вырезана тамга, а сбоку надпись:
Транскрипция: altun š(?)aγyačin
Перевод: «Золото... дар Ача».
«Ач» или «народ Ач» енисейских текстов, высеченных на каменных стелах, — имя ветви кыргызов, населявшей степи Хакассии от pp. Июсов до р. Уйбата. Следовательно, перед нами первая из надписей на вещах, которая бесспорно сделана в том же районе, где обнаружен предмет. Это ещё более повышает её значение. Она сообщает о той же форме обязательных дарений знатным людям, что и предыдущая надпись, но теперь мы узнаём и дарителя. Это не завоёванный чужой народ, кыштым, это сами кыргызы, свободный «народ Ач». Ссылаясь на эти надписи, мы уже отмечали, что дани-дары, очевидно, еще в VII-VIII вв. характеризовали отношения кыргызского народа и его знати.
Третий и четвёртый сосуды из первого тайника сохранились полностью. Это золотые кувшины той же формы, что и «дар Ача» (табл. LVI, рис. 1, 2). Но они отличаются тонким накладным и чеканным орнаментом. Его узоры свидетельствуют о своеобразии искусства кыргызских мастеров, умевших творчески переработать образцы художественного ремесла Китая, Ирана и далекой Византии. Об этом ещё придется говорить несколько позднее. Здесь же ещё раз отметим значение драгоценностей первого тайника. Они ярко демонстрируют изысканность быта кыргызской знати, умножавшей свои богатства не только войной и рабским трудом, но и данями своих соплеменников. [175]
То же значение имеют находки и во втором тайнике кургана №2. Его составляют главным образом различные наременные бляхи от конской сбруи и, может быть, от ножен меча или от отделки колчана (табл. LVII, рис. 5-7). Они сделаны, преимущественно, из серебра и золота и украшены тонкими растительными узорами и изображениями птиц и зверей. Однако эти драгоценности затмевает найденное вместе с ними золотое блюдо, орнаментированное тончайшими растительными узорами и медальонами с изображением птиц (табл. LVI, рис. 3) Все эти украшения позво-
(340/341)
С. 341. Таблица LVII.
Бронзовые рельефы и золотые бляхи из курганов Копёнского чаатаса в Хакассии
(рис. 5-8 — золото, рис. 1-4, 9 позолоченная бронза).
(341/342)
лят ниже говорить о важнейших особенностях в развитии кыргызского искусства и культурных сношений. Там же мы рассмотрим и находки из обоих тайников кургана №6 Копён. Менее ценные материально, они особенно ярко покажут своеобразие кыргызского искусства и утончённость вкусов богатой кыргызской знати.
В IX-X вв. в погребальном обряде кыргызов произошло крупное изменение. Обычай сожжения был почти оставлен. Распространились погребения с конём, особенно хорошо изученные В.П. Левашовой в Капчальском могильнике II. [176] Как показали наши раскопки на Уйбате II, капчальский тип погребения в общей яме с конём имел и другой вариант. В обоих случаях на Уйбате II покойники лежали в подбоях под северной стенкой, несколько выше коня, занимавшего дно ямы. Уйбатские погребения принадлежали воинам, колчаны которых были украшены богато орнаментированными костяными пластинками (табл. LIX, рис. 26, 27). [177] Сейчас ещё рано делать какие-либо выводы, но всё же встаёт вопрос, не является ли наличие у кыргызов IX-X вв. наряду с ямными — подбойных погребений сохранением старого обыкновения выделять похороны более значительных лиц более сложным ритуалом. О том, что и в это время совершались погребения с богатым инвентарём, может быть не уступавшие копёнским, свидетельствуют замечательные сбруйные наборы с серебряной и черневой отделкой, хранящиеся в коллекции Згерского-Струмилло в Гос. историческом музее. Ряд наременных пластин этих наборов совершенно аналогичен найденным в Тюхтятском кладе, датируемом IX-X вв. [178] Следовательно, наборы из коллекции Згерского-Струмилло относятся к одному времени с погребениями с конём Капчальского II и Уйбатского II могильников.
Вместе с тем, изящнейшие бляхи наборов Згерского-Струмилло отличаются одной особенностью. Все они носят следы сильного обжига, частично выплавившего серебро инкрустаций. Трудно видеть в этом случайность. Вернее считать, что эти украшения участвовали в погребальном сожжении богатого кыргыза IX-X вв. Вероятно, их нашёл какой-нибудь минусинский крестьянин из тех, кто «из любопытства» раскапывает курганы на отдаленных пашнях. Если это так, то можно говорить о сохранении в кыргызской аристократической среде архаического обряда сожжения даже тогда, когда в других слоях общества распространилась новая форма похорон. Очевидно, различия в богатстве инвентаря и разнообразие погребальных обрядов одинаково резко отражали сложность общественного устройства кыргыз, как в VI-VIII, так и в IX-X вв.
[144] Radloff W. Die Alttürkischen Inschriften der Mongolei. Dritte Lieferung, стр. 334.
[145] Там же, стр. 326.
[146] Там же, стр. 335.
[147] Там же, стр. 335.
[148] Там же, стр. 323.
[149] Там же, стр. 344.
[150] Там же, стр. 335-336.
[151] Там же, стр. 341; äl в этом значении и стал исходным для приобретения нового значения, сохраняющегося до сегодня: äl — государство.
[152] Там же, стр. 333.
[153] Там же, стр. 329.
[154] Там же, стр. 326-327.
[155] Там же, стр. 330.
[156] Там же, стр. 306.
[157] Толстов С.П. Тиранния Абруя. Исторические записки, т. 3, стр. 52.
[158] Бернштам А.Н. Родовая структура Тугю VIII в. Сб. «Из истории докапиталистических формаций», 1933, стр. 570-571; Мелиоранский П. Памятник в честь Кюль-Тегина, примеч. 1, стр. 79.
[159] Radlоff W. Die Alttürkischen Inschriften. Dritte Lieferung, стр. 340.
[160] Там же, стр. 315.
[161] Там же, стр. 335.
[162] Radlоff, W. Die Alttürkischen Inschriften. Dritte Lieferung, стр. 335.
[163] Там же, стр. 326. Я опускаю kyrkyz, так как мой осмотр надписей в 1947 г. показал, что это слово отсутствует. Имеющиеся в этом месте знаки совершенно иные.
[164] Иакинф. Собрание сведений..., ч. 1, стр. 446.
[166]
Уйбат II, кург. №1, кург. №2 «с белым камнем» — раск. С.В. Киселёва 1936; с. Тесь, кург. №1-6 — раск. С.В. Киселёва 1932 г. (Евтюхова Л.А К вопросу с каменных курганах на среднем Енисее. Труды ГИМ, в. VIII, М., 1938, стр. 111 и сл.). Быстрая, кург. №1-4 — раск. Левашовой (хран. в Минусинском музее). Джесос, кург. №18, 20 и 24 — раск. A.В. Адрианова (Выборки из дневников курганных раскопок. Минусинск, 1924, стр. 43-44), а также «одиночные каменные курганы VII в. н.э.», исследованные С.А. Теплоуховым близ Батеней Хакасской автономной области (см. его Опыт классификации..., стр. 54-56). Переходными к курганам кыргызской знати по богатству инвентаря являются курганы, раскопанные B.П. Левашовой в I группе близ Капчальского Баритового рудника (Левашова В. Из далёкого прошлого южной части Красноярского края, стр. 57 и сл.).
[167] Курганы с удлинёнными ямами мы исследовали в 1932 г. на нижней террасе Копёнского чаатаса (Евтюхова Л. К вопросу о каменных курганах, стр. 116-118).
[168] Надпись на кургане Ташебинского чаатаса: «Эрдем-Анар его имя; доброму элю также всё золото (он отдал?)». (Radlоff W. Die Alttürkischen Inschriften der Mongolei. Dritte Lieferung, СПб., 1895, стр. 345).
[169] Чаатас в логе Джесос на р. Тубе, кург. №9-13, 15, 17 — раск. Адрианова 1894 г., Чаатас за р. Ташебой, кург. №1-3, 11, 24, 27, 30, 67 — раск. Адрианова 1895 и 1898 гг.; Чаатас у Соленого озера Кызылкуль, гр. II, кург. №1-7 — раск. Адрианова 1895 и 1897 гг. (Адрианов А.В. Выборки из дневников курганных раскопок, стр. 42-43, 53, 54, 68, 59-50); Уйбатский чаатас, кург. №1-11 — раск. С.В. Киселёва в 1936 и 1938 гг. (Евтюхова Л.А. К вопросу о каменных курганах, стр. 118 и Киселёв С.В. Саяно-Алтайская археологическая экспедиция в 1938 г. ВДИ за 1939 г., №1, стр. 252 и сл.). Кроме того, здесь в 1936 г. 2 кургана раскопал М.М. Герасимов (сб. Археологические исследования в РСФСР 1934-1936 гг., стр. 316-317); Копёнский чаатас, кург. №1-10 — раск. Л.А. Евтюховой и С.В. Киселёва 1939 и 1940 гг. (Евтюхова Л.А. и Киселёв С.В. Чаатас у с. Копёны. Труды ГИМ, в. XI, М., 1940, стр. 21-54; их же. Десятый сезон раскопок Саяно-Алтайской экспедиции, ИИМК и ГИМ, Краткие сообщения ИИМК, в. III, М.-Л., 1940, стр. 39 и 42; их же. Открытия Саяно-Алтайской археологической экспедиции в 1939 г. ВДИ, 1939, №4, стр. 159-168. Евтюхова Л.А. Археологические памятники и т. д., стр. 14-53).
[170] Селенга сыграл и положительную роль в археологии. Он сообщил о своих наблюдениях Миллеру и Гмелину. В их записях сохранились до нас важные детали, окончательно исчезнувшие после «исследований» Селенги и других кладоискателей. MAP, №15, стр. 96, 97, 101-103.
[171] Евтюхова Л. К вопросу о каменных курганах на среднем Енисее, стр. 119-120.
[172] Евтюхова Л. и Киселёв С. Чаатас у с. Копёны, стр. 35 и сл.
[173] Хранится в ГИМ (Евтюхова Л. К вопросу о каменных курганах на среднем Енисее, стр. 117, рис. 7).
[174] Мелиоранский П. М. Небольшая орхонская надпись на серебряной кринке Румянцевского музея. ЗBOPAO, т. XV, в. 1, стр. 34; его же. Два серебряных сосуда с енисейскими надписями. ЗВОРАО, т. XIV, в. 1, стр. 4; Евтюхова Л. и Киселёв С. Отчёт о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции в 1935 г. Труды ГИМ, в. XVI, М., 1941, стр. 103 и 113.
[175] Остатки этих богатств кыргызской знати встречаются в Минусинской котловине и в виде кладов. Из них наиболее значительный Биджинский, найденный в 1846 г. и хранящийся в ГИМ. Он состоит из десяти серебряных кринок совершенно той же формы, что и копёнские кувшины, но без ручек. Три такие же кринки были найдены в 1898 г. около Торков на Большом озере и хранятся в Гос. Эрмитаже (см. Восточное серебро, №181-193).
[176] Левашова В. Из далёкого прошлого южной части Красноярского края, стр. 47, рис. 20 и её же отчёт в сборнике «Археологические исследования в РСФСР за 1934-1936 гг.», изд. ИИМК, 1939. Евтюхова Л.А. Археологические памятники и т.д., рис. 112-115.
[177] Весь материал хранится в ГИМ. Евтюхова Л.А. Археологические памятники и т.д., рис. 116.
[178] Кратко описаны в Отчёте Ист. музея за 1915 г., М., 1917, стр. 18. Евтюхова Л.А. Археологические памятники и т. д., стр. 67-72.
|
