И.Н. Хлопин
Изготовление ворсовых ковров в Средней Азии в эпоху бронзы.
Раскопки могильников эпохи поздней бронзы в окрестностях посёлка Кара-Кала (южная Туркмения, долина р. Сумбар) дали в руки исследователей богатый и разнообразный археологический материал, который позволил уточнить многие стороны жизни древнего населения этих мест. В частности, 200 раскопанных погребений (правда, в значительной степени ограбленных в древности) содержали бесценные материалы для восстановления некоторых сфер производственной деятельности, а именно всего того, что было связано с обработкой шерсти и изготовлением из неё различных изделий.
Исключительно в женских погребениях могильников Сумбар I, II и Пархай I было найдено 40 биконических каменных пряслиц, причём одно пряслице оказалось надетым на бронзовый стержень, что окончательно рассеяло сомнения в его использовании. Веретено было не только симво-
(31/32)
|
|
Рис. 1. Лезвия ворсовых ножей из Сумбарских могильников эпохи поздней бронзы.
|
Рис. 2. Современные ковровые ножи.
|
лом женского пола погребённой, но и с очевидностью свидетельствовало о том, что прядением занималась практически каждая женщина. Бронзовых инструментов, принадлежащих к той же сфере домашнего производства, найдено значительно меньше, что может быть объяснено тем, что их изымали из могил при ограблении, а пряслица не трогали. В 10 могилах было найдено 12 пар спиц (в двух могилах по две пары) — бронзовых стержней до 20 см в длину с утончённым одним концом; в пяти могилах — пять пар бронзовых больших игл с чётким ушком. Принадлежность названных предметов к основным женским занятиям по изготовлению тканей и одежды не вызывает сомнений. В восьми женских погребениях, всегда в сочетании с пряслицами, а иногда также со спицами или иглами, было найдено 16 оригинальных предметов. Это плавно изогнутые пластины 6-9 см в длину с отверстием на одном конце (рис. 1). В изломе отчётливо видно, что наружный выгнутый край пластины заточен на лезвие. В ненарушенных погребениях таких предметов найдено по два и по три у пояса погребённой, в двух сильно нарушенных — по одному. В трёх могилах вместе с ними были найдены полые цилиндры из какой-то искусственной массы (фаянса) до 6 см в длину и до 2 см в ширину. Их поверхность покрыта насечками и на ней сохранилась зелёная окраска от соприкосновения с окислившимся бронзовым предметом; иногда имеются парные сквозные отверстия в одном из краев. В одной ограбленной могиле было найдено два таких цилиндра, что позволяет предположить, что из этой могилы, девятой по счёту, кривые ножи были украдены.
Эти своеобразные режущие инструменты были обнаружены впервые в 1972 г., но их назначение было определено не сразу. Спустя несколько лет неожиданно, но вместе с тем неоспоримо, было установлено, что это древнейшие ножи для перерезания ворсовой нити ковра. Точно такими же инструментами (рис. 2), только, естественно, железными, работают современные ковровщицы, создавая неповторимые по очарованию туркменские ковры, столь ценимые во всем мире. [1] Такой нож слабо закреплён в деревянной ручке, поскольку при работе на его лезвие не оказывается
(32/33)
Рис. 3. Ковровый нож эпохи бронзы (реконструкция).
никакого нажима. Ковровщица держит его в правой руке, прижимая к ладони тремя пальцами — средним, безымянным и мизинцем, так чтобы большой и указательный пальцы оставались свободными для работы. Двумя руками быстрым движением мастерица обвязывает цветную ниточку вокруг нитей основы и с силой опускает очередной узел на уже готовую ткань. И в тот момент, когда узел прижимается к сотканной части ковра, правая рука по инерции продолжает движение вниз и лезвие ножа касается цветной нити, отрезая от неё лишний кусок. Затем ворс подстригается специальными ножницами. Кстати, в ковроделии ныне употребляются и большие иглы (до 10 см в длину), подобные тем, что были найдены в некоторых погребениях того же могильника. Для того чтобы готовая часть изготовляемого предмета не коробилась от сильного стягивания материала, её растягивают в стороны шнуром к специально вбитым колышкам. Этот шнур прикрепляется к изделию петлёй, которая накидывается на иглу, воткнутую поперёк основы на его левой стороне, и там затягивается. [2]
При внимательном рассмотрении найденных в могильниках предметов оказалось, что они полностью соответствуют современным ковровым ножам, отличаясь от них только материалом, из которого они изготовлены (рис. 3). Даже отверстие в одном из концов свидетельствует об их слабом закреплении в рукоятке при помощи деревянной (?) шпильки; рукоятки могли быть как деревянными, так и как бы обтянутыми фаянсовой оболочкой. Последняя имеет насечённую поверхность в прямой или косой рубчик или волновидные насечки, что должно было способствовать более крепкому удерживанию инструмента в руке и устранению его вращения. Более того, отработанность и законченность формы коврового ножа эпохи бронзы может свидетельствовать о том, что этот инструмент отнюдь не был только что изобретён, а имел к тому времени длительные традиции своего использования; из этого следует, что древность среднеазиатского ковроделия можно считать более глубокой, чем его реальные следы, зафиксированные для последних веков II тысячелетия до н.э.
Определение функции такой бронзовой пластины как коврового ножа позволило обнаружить такие же изделия среди давно известного материала. Так, в одном из женских погребений Шах-тепе IIа1 был найден ковровый нож с кольцом на одном из концов и фаянсовая оболочка рукояти; [3] такой же нож происходит из слоя IIIB Гиссара. [4] Это тем более важно, что мы получаем лишнее доказательство одновременности названных слоёв указанных памятников северного Ирана Сумбарскому могильнику, т.е. первому периоду железного века Ирана, который всеми исследователями дружно датируется XIV-X вв. до н.э. [5] С другой стороны, очаг ковроделия эпохи бронзы не замыкается Сумбарской долиной, а распространяется по всей юго-западной Туркмении и северной подгорной полосе Эльбурса до Каспийского моря. Более того, не исключено, что ковроделие могло быть известно и населению подгорной полосы Копетдага.
Поскольку всё женское население Сумбарской долины эпохи поздней бронзы подразделялось по своему гражданскому состоянию на три группы: полноценные и полноправные хозяйки, полноценные и неполноправные невестки, неполноценные и неполноправные бездетные женщины — интересно проследить, женщины какой из перечисленных групп занимались изготовлением ворсовых ковров. Оказалось, что семь могил
(33/34)
принадлежало женщинам первой группы и по одной могиле пришлось на каждую из последующих групп. Следовательно, наличие коврового ножа в могиле могло свидетельствовать о том, что ковроделие было довольно обычным занятием для полноценных и полноправных женщин — эти предметы встречены в 36% могил этой группы женщин. Что же касается других категорий женщин, то среди «невесток» насчитывается одна ковровщица на 11, а среди бездетных — одна на восемь. Надо думать, что изготовление ковров было не только сложным, но и привилегированным занятием и ковроделие было намного почётнее всех остальных домашних дел, более грязных и хлопотливых. Это не значит, что остальные женщины не умели ткать ковры — они могли получить возможность это делать только при достижении определённого положения в семье, когда большинство хозяйственных забот входило в обязанности других женщин, которые тем самым высвобождали их время для изготовления ковров. Изготовление ковра было, таким образом, не только свидетельством высшего мастерства в сфере обработки шерсти, но и показателем престижности в семье.
Вопрос об истоках и истории ковроделия в Туркмении сложен и запутан. Первой действительно научной работой, посвящённой коврам Средней Азии, является статья С.М. Дудина, в которой он рассмотрел эти изделия во всех аспектах на уровне научных концепций своего времени. [6] Происхождение ковров он объяснял при помощи господствовавшей тогда теории, что изначальным образом жизни народов Средней Азии был кочевой быт, а осёдлые народы появились вследствие оседания части кочевников на землю, которые уже в земледельческом хозяйстве сохранили надолго многие черты кочевого быта. Вот что он писал: «Уже одно то обстоятельство, что ковровые изделия — явление, общее для всех стран так называемого мусульманского Востока, границы которых совершенно совпадают с местами расселения кочевников-пастухов в настоящем и не очень отдалённом прошлом, говорит в пользу предположения, что ковры — продукт именно кочевого пастушеского быта» [7] (здесь и далее курсив мой. — И.X.). Затем он перечисляет преимущества ковровой ткани, воздавая ей должное, и заканчивает так: «В быту осёдлого населения Средней Азии и соседних с нею стран с мусульманским населением ковры ... пользуются тем же почётом и любовью, как и у кочевников... так как здесь (т.е. у осёдлого населения. — И.X.) сохраняются и по сей день все домашние навыки изжитого кочевого быта». [8]
Однако теоретические рассуждения С.М. Дудина вступают в противоречие с добросовестно приводимым им фактическим материалом. «По степени распространённости, — пишет он, — первое место в обиходе кочевников Средней Азии бесспорно принадлежит войлочным коврам (кошмам), второе — безворсовым тканям и только третье место — ковровым изделиям с ворсом». [9] Ареалы ковров не совпадают с ареалами кочевого населения — они большей частью существуют у осёдлого населения южной Туркмении, которому в то же время были незнакомы узорчатые кошмы; последние концентрируются к востоку, в частности в Киргизии и в «Восточном Туркестане». Так исследователь старался исторически подойти к предмету исследования и объяснить его с принятой в то время точки зрения на развитие народов Средней Азии. Сейчас же теория оседания кочевников на землю и их превращение в осёдлых земледельцев постепенно уходит в область истории науки.
Однако и через 40 лет после С.М. Дудина известный знаток искусства народов Средней Азии Г.А. Пугаченкова разделяла эту же точку зрения: «Создание туркменского ковра, — писала она, — связано не с земледельческой, а с кочевой или полуосёдлой скотоводческой средой; отсюда исходное сырьё — отборная, отлично обработанная шерсть, которой располагала любая семья, отсюда высокие технические качества ковра, который в условиях перекочёвок должен был отличаться чрезвычайной прочностью, отсюда и многие его художественные особенности, определяющие его яркое своеобразие и радикальное его отличие от изделий городских ковро-
(34/35)
ткацких мастерских феодального Востока». [10] Аргументация приведённого положения, скажем, не очень веская: отборная и отлично обработанная шерсть была во владении и каждой осёдлой семьи, поскольку осёдлое население также держало большое количество баранов; высокие технические качества ковра определялись его сущностью, а не тем, что его трудно было порвать во время перекочёвок; его художественные особенности как раз являются доказательством глубоких и самобытных традиций, которые, если присмотреться внимательнее, уходят в глубь тысячелетий всё на той же территории — в культурные слои осёдлых поселений энеолита и бронзового века северной подгорной равнины Копетдага. Показательно, что Г.А. Пугаченкова сама отмечает этот факт на страницах той же книги, но не может его интерпретировать должным образом, поскольку этого не позволяет сделать привычный стереотип в образе мышления, воспитанный трудами её предшественников. [11]
Доказывая скотоводческое происхождение туркменского ворсового ковра, исследователи говорят о том, что станок легко демонтируется, перевозится на новое место и монтируется снова. Однако это вовсе не просто, и если это ещё в какой-то степени справедливо для узконавойного станка, то совершенно недопустимо для широконавойного. На изготовление ковра размером 2×1,5 м туркменская женщина в домашних условиях (т.е. если она им занимается не всё время) затрачивает пять-шесть месяцев. Это сугубо стационарное занятие, возможное только при прочной осёдлости; ткать ковры в условиях кочевого быта очень сложно, практически, скорее, невозможно.
К сегодняшнему дню накоплены разнообразные материалы, которые не могут быть интерпретированы со старых позиций; тем самым они позволяют поставить заново вопрос об истоках и древности туркменского ковроделия и ответить на него. Для этого существуют две группы фактов: 1) предъявленные в этой работе инструменты, которые связаны непосредственно только с изготовлением ворсовых ковров; 2) орнаментальный комплекс на керамике эпохи энеолита и бронзы, который стал достоянием науки только за последние два десятилетия. Причём орнаментальные совпадения отмечали и прежде, но высказывали по этому поводу только удивление, а не рассматривали орнамент на керамике в качестве прямого генетического предшественника ковровой орнаментации. Теперь же, когда во множестве найдены ковровые ножи эпохи поздней бронзы, отработанная форма которых позволяет удревнить их ещё больше, указанные орнаментальные соответствия приобретают особое значение. Все эти факты позволяют не только опустить в глубь тысячелетий традиции туркменского ворсового ковроделия и ковровой орнаментации, но и проследить корни определённой части туркменского народа на его исконной территории столь же глубоко. Следовательно, нет необходимости продолжать приводить все туркменские племена с востока всего около 1000 лет тому назад; тогда пришёл тюркский язык и поглотил иранский язык древнего этнического субстрата.
Однако мы не предлагаем полностью изъять у кочевников изготовление ковров, столь нужных в их быту. Как раз у кочевников возникло, развилось и частично проникло оттуда в земледельческий быт прекрасное ремесло — изготовление кошм из валяных материалов. Эти кошмы, которым придавали красивую и яркую расцветку, служили гораздо более надёжным термоизолятором, что как раз было нужным в условиях кочевого быта. И действительно, в исконных кочевых областях Средней Азии и Казахстана есть много разновидностей валяных ковров с разной степенью трудности их производства, что указывает на отличное владение исходным материалом и техникой изготовления. [12] Более того, в противовес многомесячному изготовлению ковра кошма изготовляется в течение одного дня, правда, при условии, что женщинам данного домохозяйства интенсивно помогают соседки; для изготовления кошмы не надо специального станка, а достаточно ровной утрамбованной площадки, не более чем 3×3 м, тростниковой циновки и волосяных верёвок. Показательно при
(35/36)
этом, что в южной Туркмении, в областях изначального изготовления ворсовых ковров, производство кошм самое простое, там существует всего один технологический цикл без всяких вариантов. Это со всей определённостью доказывает, что впредь надо разделять ныне существующие разновидности шерстяных ковров по их происхождению: осёдлый земледельческий быт породил ворсовый ковёр, кочевой скотоводческий — валяную кошму.
Таким образом, обнаружение ковровых ножей в могилах эпохи поздней бронзы углубило древность изготовления ворсовых ковров почти на 1000 лет, с V в. до н.э. (Пятый Пазырыкский курган [13]) до XIV в. до н.э. Эти находки доказывают правомочность хронологической дифференциации ковровых узоров и использования их наиболее древней части для расшифровки семантики керамической росписи энеолита и бронзы южной Туркмении. В связи с этим хочется отметить, что сами ковровые узоры и составленные из них орнаментальные сюжеты ещё ждут своей расшифровки.
[1] Мошкова В.Г. Ковры народов Средней Азии. Ташкент, 1970, с. 38, рис. 12; Scherzer L. Nahaufnahmen. Aus Sibirien und sowjetischen Orient. Rudolf Stadt, 1977, S. 64.
[2] Мошкова В.Г. Указ.соч., с. 37.
[3] Arne T.J. Excavations at Shah-Тере, Iran. Stockholm, 1945, fig. 660.
[4] Schmidt E.F. Excavations at Tepe-Hissar, Damghan. Philadelphia, 1937, H-3863.
[5] Vanden Berghe L. La Nécropole de Khurvin. Istanbul, 1964, p. 45; Tosi M. Ceramica Iranica dell’età del Ferro. Roma, 1970; Schippmann К. Forschungs- und
Ausgrabungsergebnisse in Iran seit 1965. — MDOG, 1972, N104; Погребова
M.H. Иран и Закавказье в раннем железном веке. М., 1977, с. 12-19; Медведская И.Н. Иран последней четверти II тысячелетия до н.э. по археологическим материалам: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Л., 1978, с. 5.
[6] Дудин С.М. Ковровые изделия Средней Азии. — Сб. МАЭ, 1928, т. VII, с. 71-166.
[7] Там же, с. 76.
[8] Там же, с. 77.
[9] Там же, с. 78.
[12] Махова Е.И., Черкасова Н.В. Орнаментированные изделия из войлока. — В кн.: Народное декоративно-прикладное искусство киргизов. М., 1968 (Тр. Киргизской археолого-этнографической экспедиции, т. V), с. 13-30.
|