Л.Н. Гумилёв
Хунны в Китае.
Три века войны Китая со степными народами. III-VI вв.
// М.: ГРВЛ. 1974. 260 с.
Отв.ред. Л.П. Делюсин.
[ 7 ] Полымя.
Кто против кого? ^
Межплеменная, точнее, межэтническая борьба после смерти Фу Цзяня II вылилась в открытую войну. Но это не была война всех против всех. Поведение освободившихся от тангутского гнета этнических групп, в том числе их симпатии и антипатии, укладывались в относительно строгую систему. Попробуем найти её стержень.
После гибели Фу Цзяня II тангуты оружия не сложили. Пусть развалилась империя Великая Цинь — остались племена ди, отважные и неукротимые, возглавленные сыном погибшего императора Фу Пэем. Главным врагом тангутов был их ближайший сосед — тибетский вождь Яо Чан, провозгласивший себя императором династии Младшая Цинь, т.е. присвоивший традицию минувшей династии.
Явно отрицательно относились к тангутам сяньбийские племена, которые были военной судьбой разбросаны по всему Северному Китаю. Они не объединялись для борьбы с врагом, а, наоборот, использовали все возможности для раздельного существования. В наилучших условиях для этого оказалась группа сяньбийцев, осевшая в бассейне рек Таохэ и Вэйхэ. В 386 г. вождь этой группы Цифу Гожань объявил занимаемый им район Шэньси империей Западная Цинь, также пытаясь присвоить себе традицию прежних, преданных им царей. Но и с тибетцами эта группа сяньбийцев не поладила и ничем не помогла Яо Чану в надвигавшейся войне с потомками Фу Цзяня. Цифу Гожань предпочитал выжидать, сохраняя вооружённый нейтралитет.
Весьма неожиданно сложилась судьба другой группы сяньбийцев, под предводительством Муюна Чуна захватившей Чанъань. Муюн Чун провозгласил себя царём За-
(130/131)
(131/132)
падной Янь, но в 386 г. был убит бандитами некоего Дуань Суя, о котором ничего достоверного не известно, кроме того, что его самого разбили и убили другие принцы из фамилии Муюн. [1] Однако, совершив месть, эти сяньбийцы покинули разграбленную Чанъань и, перейдя Хуанхэ, осели в западной Шаньси, назвав своё царство империей Западная Янь. Судьба этого государства, насчитывавшего 400 тыс. жителей сяньбийского происхождения, была печальна: за десять лет там сменилось семь царей, слишком легко убивавших друг друга. В 394 г. последнего прикончил Муюн Чуй — основатель династии Младшая Янь, т.е. восстановитель былой державы Муюнов, властитель Северо-Восточного Китая. Однако его власть не простиралась даже на северную Шаньси, которой в 386 г. вновь овладели табгачи, сбросившие тангутское иго и избравшие ханом молодого и энергичного Тоба Гуя, внука хана Шеигяня. Тоба Гуй сменил одно китайское название своего государства — Дай на другое — Вэй, [2] что отражало его претензию закрепиться во Внутреннем Китае, ибо Дай всегда было небольшим пограничным княжеством, а Вэй 800 лет тому назад — могучим царством, хотя и не империей.
Наконец, во вражде с тангутами продолжали оставаться южные китайцы, не без оснований возымевшие надежду вернуть себе исконные земли на берегах Хуанхэ и изгнать «варваров» с китайской земли. Упустив время после битвы на р. Фэй, они теперь стремились наверстать потерянное.
Но и тангуты были не одиноки. Их искренне поддерживали ордосские хунны и жужани. Политические основания для глубокой симпатии жужаней к тангутам были достаточно весомы.
Сложная и напряжённая политическая обстановка, сложившаяся в середине IV в., не позволяла жужаньской орде обойтись без покровителя. Чтобы избежать столкновения с табгачскими ханами, жужани выплатили им дань, но, как только тангуты разгромили табгачей, жужани перешли на сторону победителя. Тангуты были далеко, и поэтому платить им можно было мало, или даже вовсе не платить. Представитель тангутской империи —
(132/133)
Лю Вэйчэнь сам нуждался в поддержке жужаней как союзника против побежденных, но не сломленных табгачей. Все казалось прочным, но развал тангутской империи Цинь снова перепутал фигуры на доске. Западнее жужаней, в Великой степи множились племена телеутов (теле), притесняемые жужанями на севере от пустыни Гоби и тангутскими наместниками области Лян, к югу от неё.
При разделе державы Тоба в 377 г. телеуты достались владетелю Ордоса — хуннскому князю Лю Вэйчэню. Однако Лю Вэйчэнь дружил с жужанями, их естественными врагами, постоянно грабившими телеутские кочевья. Поэтому при возрождении мощи Тоба телеуты немедленно подчинились Тоба Гую. Усилившись таким образом, Тоба Гуй заключил союз с Муюном Чуем, и два могучих сяньбийских вождя в 386 г. уничтожили хуннское княжество в северной Шаньси, которым правил сын Лю Кужэня, Лю Сян. За хуннами остался только Ордос, прикрытый в летнее время бурной рекой и спасённый от табгачского нашествия событиями, развернувшимися в последующие годы.
Тибетцы против тангутов. ^
Военная неудача словно привязалась к тангутам. После того как сяньбийцы покинули Чанъань в 386 г., они нанесли поражение остаткам тангутских войск, возглавленных сыном Фу Цзяня, Фу Пэем, и вытеснили тангутов из долины р. Фэнь при впадении её в Хуанхэ. [3] Тем временем Яо Чан занял покинутую Чанъань и объявил её столицей своей империи. [4] Фу Пэй отвел свои потрепанные войска в опустелый Лоян, чтобы сделать эту древнюю столицу базой для контрнаступления против тибетцев и сяньбийцев, но тут ему в спину ударили южные китайцы. В бою у Лояна Фу Пэй был убит, а сын его взят в плен и увезён в Цзянькан на вечное заключение.
В этой войне обнаружилось, что степень жестокости и беспринципности ещё возросла. Сяньбийский вождь Муюн Юн пожелал овладеть захваченной в плен вдовой Фу
(133/134)
Пэя. Несчастная женщина, защищаясь, схватила меч... и была забита насмерть Раньше сяньбийцы хоть и допускали насилия на поле боя, но к пленницам подходили несколько деликатнее. Очевидно, полувековое пребывание в Китае расшатало их былые традиции, а к освоению китайской цивилизации у них не возникло стимула. Проблема этнокультурного контакта решалась в IV в. таким способом, который не мог вызвать одобрения ни у современников, ни у потомков. И видимо, это было не случайно, потому что столь же безобразно стали вести себя тибетцы Яо Чана, о чём будет рассказано ниже. Изменение одной детали стереотипа поведения всегда ведёт к перестройке всего стереотипа, и даже принципов этики этноса. Поэтому нельзя упускать из виду эти, на первый взгляд маловажные, детали истории.
Мужественные тангуты не сложили оружия. Внук Фу Цзяня II, Фу Дэн, собрал в Шэньси 50 тыс. добровольцев и нанёс Яо Чану несколько поражений. Война между тибетцами и тангутами держала в напряжении оба народа в течение трёх лет. В 389 г. тибетцам удалось, обойдя армию Фу Дэна, захватить его лагерь, где укрывались тангутские женщины. Жена Фу Дэна схватила лук и сражалась на коне до тех пор, пока её не окружили и не взяли в плен. Её пытались изнасиловать и потом зверски убили.
Агония дружины Фу Дэна затянулась до 394 г., но он пережил своего врага, Яо Чана, на один год. Яо Син, унаследовавший власть в Младшей Цинь, сначала разбил войска Фу Дэна, который был при этом убит, а потом его сына, на чём и закончилось самостоятельное существование народа ди. Остатки этого героического племени смешались с победителями-тибетцами; впоследствии они вошли в состав средневековых тангутов, или дансянов. [5] Но нас сейчас больше занимает положение и состояние победившего государства — Младшей Цинь. Ведь оно тоже, включив в себя большое количество местных жителей, стало тибето-тангуто-китайской химерой, и, как таковое, оказалось лицом к лицу с сяньбийцами, окружавшими его с востока, запада и севера, где прикрывавшие Шэньси ордосские хунны испытали на себе силу табгачского оружия.
(134/135)
Хунны против табгачей. ^
Усиление табгачского ханства грозило равно и хуннам князя Лю Вэйчэня, и жужаням хана Вэньгэди, [6] лишившимся мощной поддержки тангутов. Поэтому оба эти государя постарались заключить союз с Яо Сином, который не мог не поддержать противников сяньбийцев. Однако хан Тоба Гуй воспользовался тем временем, когда тибетцы были связаны войной с тангутами, и взял инициативу неизбежной войны в свои сильные руки.
В 391 г. Тоба Гуй выступил против жужаней. Жужани, не приняв боя, ушли на север, но посреди Гоби были настигнуты и разбиты. Табгачи преследовали их, несмотря на то что съестные припасы кончились. Гуй приказал заколоть заводных лошадей и гнаться за врагом. Наконец беглецы стали сдаваться. Вождям отрубали головы или заковывали в цепи, а народ отвели в Китай и поселили в области Юньчжун (к югу от Иньшаня и к востоку от Ордоса). [7] Скорее всего, эти кочевники были нужны Тоба Гую для пополнения своей конницы.
Лю Вэйчэнь осознал надвигающуюся опасность и, пока главные силы табгачей преследовали разбитых жужаней, со всеми имевшимися у него войсками ударил с юга на Тоба. Но Тоба Гуй с небольшим отрядом отборной конницы обратил в бегство войско Лю Вэйчэня и, развивая успех, ворвался в Ордос. Во время возникшей паники Лю Взйчэнь был убит своими подчинёнными, его старший сын попал в плен, а младший, Хэлянь Бобо, спасся и пробрался в Младшую Цинь.
Почему-то хунны не могли тягаться с отважными степными кочевниками. Добыча, захваченная в Ордосе, была огромна: «изобилие разлилось в государстве Тоба». [8]
Хунны не покорились победителю. С 391 по 394 г. они бежали в Южный Китай «с коровами, баранами, колесницами, кибитками и другим скарбом неисчислимым. Всего пришло их около 30 тыс. человек, и были приняты ласково». [9]
Надо думать, что не меньшее число хуннов ушло на
(135/136)
запад, в Хэси, где они вскоре и обнаружились. Час окончательной победы табгачей ещё не пробил. Жужани и хунны ещё таили в сердцах своих силу для сопротивления победителям.
Жужаням не улыбалась перспектива гибнуть в войнах с китайцами ради славы чужого хана. К тому же за полстолетия общность судьбы сплотила их крепче, чем телесцев, — общность языка и происхождения. В 394 г. они восстали. Их атаман Шэлунь, человек «находчивый, злой и лукавый», [10] расправился с вождями, пошедшими на службу к притеснителю, и после некоторых неудач увёл свой народ за песчаную степь в Халху. Там он подчинил себе разрозненные телеутские племена и «сделался сильным и страшным». [11] На востоке его ханство стало граничить с Кореей, а на западе — с Карашаром.
Блестящие победы табгачей оказались эфемерными. Через какие-нибудь четыре года выяснилось, что Великая степь не только потеряна, но и превратилась в постоянную угрозу для табгачских кочевий в Иныпане. Опустелый Ордос пришлось покинуть, потому что все силы понадобились не для завоеваний, а для борьбы за право на жизнь, и не с чужаками, а с единоутробными братьями — муюнами.
Табгачи против муюнов. ^
Самым могучим правителем на берегах Хуанхэ был Муюн Чуй. Это не устраивало ни хана табгачей — Тоба Гуя, ни его окружение. Нерастраченная энергия бурлила в их сердцах и толкала их на создание империи, ещё более могучей, чем хуннская Чжао, тангутская — Цинь и сяньбийская — Янь. Но, увы, титул Тоба Гуя — Вэй-ван — подчёркивал его второстепенное положение, в то время когда все его советники настоятельно требовали, чтобы их сделали вельможами при дворе императора. Ради величия народа и своего собственного они не жалели ничего и никого.
«Две сабли не вмещаются в одни ножны» — гласит
(136/137)
персидская пословица. В Северном Китае не могли ужиться два императора. Схватка между муюнами и табгачами была неизбежной. Повод подал сам Тоба Гуй, разгромив союзников муюнов — племена хи (татабов) и кидань в Центральной Маньчжурии. Это вызвало охлаждение между державами, но активные военные действия не развивались, так как табгачи были заняты в Ордосе, а силы муюнов сковало наступление корейцев на Ляодун в 385 г. Корейцы были отбиты, но время для нападения на державу Тоба — упущено.
До 395 г. Тоба Гуй не разрывал номинальной вассальной зависимости, но в июне 395 г. напал на пограничные области муюнов.
Муюн Чуй направил против него своего наследника — Муюна Бао с 80-тысячным войском. Тоба Гуй начал стратегическое отступление и ушёл за Хуанхэ, бросив страну в жертву неприятелю.
Муюны набрали много добычи, но не сумели переправиться через Хуанхэ. Тем временем 70 тыс. табгачских всадников обошли войско Муюна Бао и пересекли его коммуникации. В ноябре Муюн Бао сжёг суда и повернул домой, надеясь на то, что наступил ледоход и войска Тоба Гуя не смогут переправиться и ударить ему в тыл. Но в начале декабря внезапно ударил сильный мороз с ветром, и лёд на Хуанхэ стал. Немедленно 20 000 отборной табгачской конницы под предводительством самого хана переправились и пустились преследовать врага. Они «шли рано и поздно». [12]
Муюнские войска были уверены, что неприятель отделён от них широкой льдистой, вспененной рекой, и не принимали предосторожностей. Больше того, начальник арьергарда, Муюн Линь, распустил своих людей на охоту. На покатой равнине Сэньхэпо войско муюнов захватила пурга, «воздух сгустился, как стена», [13] и в это время разведка преследователей обнаружила отступавших.
Тоба Гуй приказал завязать морды лошадей, а ратникам взять в рот кляпы. Ночью все войско в безмолвии взобралось на гору, а при первых лучах солнца увидело внизу «неприятельский лагерь спящим». По знаку вождя табгачское войско кинулось на спящих муюнов; те в
(137/138)
панике ударились в бегство, оставив на месте 10 тыс. трупов. Но бегство не спасло их. Они попали в засаду. Обошедшая их армия перехватила беглецов, и 50 тыс. человек сдались в плен. Самому Муюну Бао удалось бежать.
За этим последовала страшная сцена. Для того, чтобы обессилить противника, Тоба Гуй приказал перебить всех пленных. Пятьдесят тысяч человек были убиты, и трупы их брошены на равнине. Табгачи выиграли много, но ещё не все. В апреле следующего, 396 г. сам Муюн Чуй, несмотря на болезнь, встал во главе своего войска. Он пересёк «каменные вершины» хребта Циньлин и напал на тылы Тоба Гуя.
Князь Тоба Кянь, охранявший столицу, пал в битве, и вся его ставка досталась Муюну Чую.
В табгачской орде наступила паника. Сам Тоба Гуй хотел бежать, считая, что все потеряно. Но в решительный момент снова заболел Муюн Чуй. Лишённое вождя, войско возвратилось домой, не реализовав успех. Вскоре Муюн Чуй умер.
Причиной внезапной болезни Муюна Чуя считали психическую травму. При переходе через покатую равнину Сэньхэпо он увидел груду скелетов, обглоданных птицами и волками. От стыда и горя у него будто бы пошла горлом кровь и усилилась болезнь. Но не это интересно для историка, а другое: каким образом болезнь полководца так сильно повлияла на ход событий, что муюны выпустили из рук верную победу? До какой степени разложения должно было дойти общество, чтобы монарх не мог никому доверить командования и только сильная воля вождя принуждала ратников к несению службы? Организация всегда была слабым местом сяньби, и влияние цивилизации, видимо, не ослабило эгоистических инстинктов степного народа. Во времена расцвета Хунну в окружении заболевшего вождя, несомненно, нашлись бы толковые офицеры, которые бы довели дело до конца. Но сяньбийские ратники руководствовались элементарными чувствами: они набрали пленных, награбили добычи и хотели увезти все трофеи домой. Типичная психология ландскнехтов или кондотьеров. Вот чему научились сяньбийцы в Китае!
Не лучше были и табгачи, начинавшие братоубийственные смуты для сведения личных счётов, как только их
(138/139)
переставала сдерживать и направлять крепкая рука энергичного хана. Ещё хуже были окитаенные хунны и сами китайцы, служившие в войсках обоих соперников. Они отличались от полуцивилизованных сяньбийцев лишь пониженными боевыми качествами, и тем не менее управлять своей страной умели только они. Тоба Гуй, отлично знавший способности своих соплеменников, доверил управление завоеванными территориями исключительно конфуцианским грамотеям. [14] Это был мудрый шаг, так как неизбежные столкновения между кочевниками и осёдлыми земледельцами теперь в какой-то мере амортизировались бюрократической прослойкой, достаточно гибкой для того, чтобы установить modus vivendi.
Муюны против табгачей. ^
Проиграть битву и утратить талантливого вождя, конечно, тяжело, но и то и другое не означает полного поражения храброго народа и могучего государства. Муюны имели достаточные резервы для отражения наступления Тоба Гуя. Последний не промедлил ни дня. В сентябре 396 г. 400-тысячное табгачское войско двинулось на владения муюнов в северной Шаньси (на Маи) и месяц спустя подошло к крепости Цзиньян (в Бинчжоу).
Наследовавший Муюну Чую Муюн Бао, уже успевший доказать свою бездарность при Сэньхэпо, не сумел организовать сопротивление. Выступившее против табгачей войско было разбито и бежало, китайское население в городах заперло ворота и не впустило беглецов. Очевидно, режим Муюнов был несладок.
Развивая успех, Тоба Гуй пустил свою многочисленную конницу по всем дорогам, старым и новым, на юго-восток, почти не встречая сопротивления. Только в трёх крепостях удержались муюнские гарнизоны, но там они сопротивлялись отчаянно и вылазками заставили табгачей отступить от крепости Е. От осады муюнской столицы Чжуншани Тоба Гуй отказался, так как приступ стоил бы ему многих людей, а осада — много хлеба; он предпочёл
(139/140)
поберечь и то и другое и, оставив крепость в тылу, двинулся к Пекину и взял прикрывавшую его крепость Синьду. Муюн Бао решился на крайнюю меру: за сокровища короны и суммы, вырученные от распродажи гарема, он навербовал в свое войско профессиональных преступников и выпустил их на врага. На берегу р. Хутхэ противники встретились: солдаты-преступники обошли табгачское войско, подожгли лагерь и вызвали замешательство. Но в решающий момент сражения в войске муюнов без всякой видимой причины началась резня. Очевидно, преступники не смогли преодолеть своей природы и схватились с воинами. Тоба Гуй, увидев это, «ударил сбор войск», зажёг вне лагеря множество огней, чтобы деморализовать противника, и бросил все наличные войска в сокрушительную атаку. Войско муюнов рассеялось. У Муюна Бао осталось ещё 20 тыс. конной гвардии, вполне дисциплинированной и боеспособной, но во время отступления на этот отряд налетел снежный буран, что нередко случается в марте и даже позднее в континентальных районах, примыкающих к Великой степи. [15] «Множество ратников от стужи померли», [16] а уцелевшие потеряли боеспособность. Не видя возможности длить сопротивление, Муюн Бао бежал на восток и укрепился в Лунчэне, городе на р. Далинхэ, около Ляодунского залива. Там ему удалось собрать достаточно мощную армию и разбить у Сяциньчжай преследовавших его табгачей, которые были «храбры, но не стойки». [17]
Тут, может быть, военное счастье вернуло бы муюнам их державу, но они сами выпустили из рук победу. Муюн Хуэй, пониженный в чине, произвёл мятеж, убил нескольких своих братьев, но был схвачен и казнён. Эта сумятица дала возможность Тоба Гую подтянуть свежие войска, разбить князя Муюна Линя и в 397 г. взять Чжунъшань, что сделало его хозяином всей огромной равнины низовий Хуанхэ.
Войска муюнов оказались разрезанными надвое. Ко-
(140/141)
мандующий гарнизоном E, Муюн Дэ, по совету прибежавшего к нему разбитого Муюна Линя покинул город, бросив на произвол судьбы китайское население области, и в 398 г. отвел 40 тыс. сяньбийцев с семьями в Шаньдун. Там, в отдалении от противника и от начальства, он объявил себя самостоятельным государем царства Южная Янь и к концу 399 г. подчинил себе весь Шаньдун.
Гораздо хуже сложились дела Муюна Бао, который после своих поражений стал настолько непопулярен, что его хотели убить собственные офицеры. Он бежал было в Шаньдун, но Муюн Дэ его не принял. Бедному императору не осталось места под солнцем. После многих приключений мятежники заманили его в Лунчэн и убили. Его сын Муюн Шэн подавил мятеж, но был вынужден сражаться на востоке с когурёзцами. Он умер в 401 г. Сменивший его Муюн Си оказался деспотом и вызвал против себя восстание, принудившее его к бегству. В 407 г. его убил Муюн Юнь, приёмный сын Бао, который два года спустя сам погиб при возмущении своего народа, желавшего иметь вождя, способного возглавить сопротивление табгачам. Таким образом, былая могучая империя Янь распалась на два слабых царства, сумевших, правда, отстоять свою независимость от табгачского хана, принявшего в 398 г. титул императора Вэй (принято писать Тоба Вэй, или Северная Вэй).
Однако пышный титул не помог Тоба Гую завершить поход, потому что в тылу у него активизировались жужани и весь 399 год ушёл на степную войну. Окончилась она для табгачей удачно. Жужани убежали на север от Гоби, а множество телеутов было захвачено в плен и пополнило императорскую конницу. Но эти силы пришлось пустить в ход не для завершения войны против муюнов, а для обороны на юго-западе, где за эти годы произошли важные перемены.
Китайцы и тибетцы. ^
Казалось бы, после победы при р. Фэй южные китайцы могли, наконец, перейти в широкое наступление на север, тем более что затянувшийся поединок между табгачами и муюнами облегчал им задачу освобождения зе-
(141/142)
мель, захваченных «варварами». Но империя Восточная Цзинь тоже не была монолитной: её раздирало соперничество северных аристократов, бежавших на юг от победоносных хуннов ещё в начале IV в., и южных, местных вельмож. А против тех и других вместе были настроены крестьяне, руководимые отважными вождями даосского направления. Традиции «жёлтых повязок» на юге ещё не угасли. Поэтому китайцы использовали передышку не для накапливания сил, а для разрешения внутренних противоречий в своей стране.
При принятом нами аспекте исследования нецелесообразно отвлекать внимание читателей на подробное описание восстаний и мятежей, погубивших династию Цзинь. Достаточно отметить, что с 385 г. власть в империи Цзинь попала в руки родственника императора Сяо У-ди, Сыма Дао-цзы, который правил Южным Китаем как завоёванной страной. Бесчинства, лихоимство и казни вызывали негодование всех слоёв населения. В 396 г. Сяо У-ди был задушен одной из своих жён, а против его сына, Аньди, вступившего на престол в 397 г., вспыхнули сразу мятеж местных вооружённых сил под предводительством Ван Гуна [18] и крестьянское восстание, руководимое Сунь Таем, последователем учения «пяти доу риса», т.е. даосизма. После гибели Сунь Тая в 398 г. повстанцев возглавил его племянник Сунь Энь, укрывавшийся некоторое время на прибрежных островах и потому названный официальной китайской историографией «пиратом».
Мы не будем прослеживать перипетии этой кровавой трёхлетней войны, относящейся к истории Китая, а не кочевников. Отметим лишь, что до 404 г. Китай был не способен ни к наступательной, ни к оборонительной войне. Этим положением воспользовался тибетец Яо Син, оккупировавший Лоян и все земли до р. Хуай. [19] Этой акцией он восстановил империю своих предшественников — Ши Ху и Фу Цзяня II, но, подобно им, сделал это на свою беду.
До тех пор пока тибетцы сидели в Шэньси, они не вызывали особого интереса у могучего хана Тоба Гуя. Но как только владения обеих империй сомкнулись, стала не-
(142/143)
обходимой нормализация отношений. Тоба Гуй предложил Яо Сину дать дочь в жёны табгачскому хану (т.е. себе). Тот, зная, что императрицей назначена царевна из фамилии Муюн, сообразил, что его дочь будет просто наложницей, а это поставило бы его и его царство, по понятиям того времени, в подчинённое положение. Он отказался, и в 402 г. между табгачами и тибетцами вспыхнула война, в которой тибетцы потерпели поражение. [20] Табгачам не удалось развить успех, так как снова выступили жужани, заключившие союз с Яо Сином. Тоба Гуй оттянул войска на север и отразил жужаней, но тем самым потерял инициативу в войне на юге. Это спасло тибетскую империю Цинь.
Однако умный Яо Син понял, что не всякое приобретение территории усиливает государство, и в 405 г. добровольно уступил Южному Китаю двенадцать провинций с китайским населением. [21] Равным образом он решил обезопасить себя с севера, использовав для этого заклятых врагов табгачей — уцелевших хуннов.
«Западнее реки». ^
Область оазисов между хребтом Наньшань и пустыней, примыкавшая к излучине Хуанхэ, официально составлявшая царство Поздняя Лян, [22] носила название, характерное для китайской географии, определявшей местоположение застенных стран по ориентирам, — Хэси, что означало «к западу от реки» (Хуанхэ). Население её представляло собой конгломерат всех многочисленных племён, населявших в то время долину Жёлтой реки.
Там оказались сяньбийцы из державы Муюнов, бежавшие на запад от кровожадных косоплётов, стройные, узколицые, бородатые тангуты, низкорослые, скуластые кяны (кочевые тибетцы), голубоглазые дисцы из Шэньси, но во главе этого этнического разнообразия в начале V в. встали хунны. Большая часть хуннов, уцелевших после предательского покушения Жань Миня и жестокого раз-
(143/144)
грома Лю Вэйчэня Тоба Гуем, спаслись бегством в Хэси и сплотились вокруг своего единоплеменника Мэн Суня. На западе Хэси граничило с Шаньшанью, на северо-западе — с Гаочаном, колонией китайских военнопоселенцев, осевших в Турфанском оазисе ещё со времен династии Хань.
Описанное здесь этническое разнообразие возникло за счёт эмигрантов из Северного Китая, где из-за постоянных войн жить было более чем плохо. Беглецы надеялись, что под твёрдой властью Люй Гуана они смогут вздохнуть полной грудью, но ошиблись. Старый полководец впал в маразм, стал верить доносам и в 397 г. казнил без всякого основания одного из хуннских вождей, хорошего и уважаемого человека. Хунны были не те люди, которые мужественно и стойко умели переносить страдания ближнего. Племянник казнённого, Мэн Сунь, собрал соплеменников и предложил им смыть стыд, падавший на семью убитого, и восстановить «хуннские деяния». [23] Хунны схватились за оружие и провозгласили Мэн Суня царём Северной Лян. Через год тангуты были отброшены далеко на запад от Ганьчжоу, захваченного хуннами.
Одновременно, в 397 г. от Люй Гуана отложились сяньбийцы племени туфа (ответвление табгачей), поселившиеся на северных притоках верховий Хуанхэ. Когда в 394 г. победоносный Люй Гуан предложил их хану принять из его рук звучный титул, что, по понятиям того времени, означало вассальную зависимость, тот счёл за благо не отвергнуть таковой, объяснив соплеменникам, что это ни его, ни их ни к чему не обязывает. Когда же представился случай, этот хан захватил юго-восточную часть Хэси и все верховья Хуанхэ, подчинив себе обитавших там тибетцев, тангутов и китайцев, до границы с сяньбийским царством Цифу Гожаня — Западная Цинь. Это сяньбийское княжество получило название Южная Лян и столицу имело в Лоду, близ Синина.
Огорчённый неудачами, Люй Гуан отрёкся от престола в пользу своего сына и в 399 г. умер. Немедленно началась борьба за власть. Тангутские принцы и вельможи, вместо того чтобы защищать страну, стали предательски убивать друг друга. Воспользовавшись смутами, китаец Ли Хао, бывший правителем в Дуньхуане, отде-
(144/145)
лился и основал собственное княжество — Западная Лян. В 401 г. тибетцы из империи Младшая Цинь совершили поход в Хэси и, захватив последнего тангутского князька, запятнанного многими преступлениями, увезли его в Чанъань на смерть. Земли Поздней Лян занял хуннский вождь Мэн Сунь, создав новое хуннское государство Хэси, где правил под титулом цзюйкюй. Это государство получило у учёных-буддистов название «бриллианта северных стран» за то, что хунны из поколения в поколение покровительствовали наукам. Основатель династии, Мэн Сунь, обладал такими глубокими познаниями в области истории и астрономии и таким острым умом, что его современники полагали эти качества «неестественными для человека». Столица Хэси — Лянчжоу по блеску культуры соперничала с Цзяньканом (Нанкином) — столицей Южного Китая. И надо не забывать, что Мэн Сунь был потомком тех одетых в овчины «варваров», которые за 650 лет до того провозгласили шаньюем отцеубийцу Модэ. При этом хуннам удалось сохранить военную доблесть, на что указывает их геройское и длительное сопротивление дикой храбрости табгачских косоплётов.
В V в. решалась идеологическая судьба Восточной Азии: наступал буддизм. Всюду это учение встречало ожесточённое сопротивление. В Китае против буддийской проповеди совместно боролись недавние злейшие враги — конфуцианцы и даосы. В Западном крае с буддизмом соперничало манихейство; в Тибете царила религия бон. Тоба Гуй приблизил к себе даосов [24] и стал врагом буддизма. Зато у цзюйкюев и тибетских царей Младшей Цинь [25] бритоголовые монахи находили приют и полную поддержку. При дворе последних хуннов китайская, индийская и степная культуры чуть было не слились воедино.
Но не надо забывать, что в начале V в. были ещё хунны, совсем не похожие на соратников Мэн Суня. Они улучили момент и громко сказали своё слово, на время изменив ход истории.
(145/146)
Последний всплеск пламени. ^
После резни, учинённой Тоба Гуем в Ордосе в 391 г., казалось, что для возрождения хуннской независимости нет никаких предпосылок. Единственный из сыновей Лю Вэйчэня, не погибший под табгачскими мечами, Хэлянь Бобо, нашёл приют у Яо Сина. Это был человек умный и ловкий, высокого роста и крепкого сложения, что позволяло ему держаться гордо и решительно, потому что окружавших его людей физическая сила и храбрость очаровывали больше, чем образованность и хорошие манеры. Кстати, Хэлянь Бобо, то спасаясь, то воюя, не успел получить ни того, ни другого, но безграмотность не принесла ему ни малейшего ущерба. Он показал себя хорошим воином, неплохим правителем области. Яо Син очень любил советоваться с ним, и даже дал ему высокий чин в империи, несмотря на предостережения своего брата, не доверявшего чужеземцу.
Хэлянь Бобо, чувствуя шаткость занимаемого им положения, покинул двор Яо Сина и перешёл на левый берег Хуанхэ, причём к нему примкнули 20 тыс. его соотечественников. [26] Это всё, что сообщает источник, и надо сказать, что сведения эти скудны. Мы не можем решить: было ли это движение стихийным или это был продуманный заговор? Но так или иначе, на западном берегу Хуанхэ в 407 г. воссоздалась хуннская держава, состоявшая из добровольцев, твёрдо решивших вернуть себе родные степи и жить там, не имея нужды пресмыкаться перед чужими царями. Эта программа выразилась в выборе названия династии — китайской традиции, усвоенной всеми иноплеменниками, жившими в то время в Китае. Хэлянь Бобо назвал свою державу Ся, показывая, что он отвергает всю собственно китайскую цивилизацию, поскольку сами хунны считали себя потомками последнего принца этой династии, Шун Вэя, изгнанного из Китая в степи в XVIII в. до н.э. [27]
Для самих китайцев, а равно и тангутов (ди) и тибетцев, название Ся было одиозно, как синоним дикости, бродячей, охотничьей жизни и свирепости, хотя основа-
(146/147)
телем династии считался великий Юй, первый мелиоратор Китая. Но Хэлянь Бобо и его соратники мечтали именно о дикой воле и так натерпелись бед от соседей, что сами щадить никого не собирались. Не задумываясь, они порвали союз с тибетцами и покорили сяньбийские кочевья на юге Ордоса, выгнав тибетцев за линию китайской стены. Завоёванные сяньбийцы пополнили хуннскую армию десятью тысячами всадников.
В отличие от других кочевых вождей, стремившихся завести крепости, придворных и китайскую роскошь, Хэлянь Бобо заявил: «Мы пропадём, если запрёмся в каком-нибудь городе. Будем носиться, как ветер степной, кидаясь на голову врага, если он бережёт хвост, нападая на хвост, когда он прячет голову. Утомим и изнурим их, и через десять лет весь Север будет наш. Вот умрёт Яо Син, сын которого туп, и тогда я возьму Чанъань». [28]
Но ещё до этого Хэлянь Бобо совершил набег на Южную Лян, князь которой, Туфа Жутань, отказался выдать свою дочь за хуннского вождя. Разумеется, это был предлог, а на самом деле Хэлянь Бобо округлял свои границы. Он одержал полную победу, имея всего 20 тыс. всадников против 70 тыс. сяньбийцев, и ознаменовал её тем, что велел сложить башню из костей убитых врагов. Это произвело на всех его соседей весьма сильное впечатление.
Яо Син решил воспользоваться войной хуннов с сяньбийцами, для того чтобы покончить и с теми и с другими. В 408 г. он двинул две армии по 30 тыс. человек: одну на Жутаня, другую — на Хэлянь Бобо. Обе были разбиты наголову. [29]
Продолжая войну против тибетцев, Хэлянь Бобо в 411 г. перешёл китайскую стену, одержал несколько небольших побед и привлёк на свою сторону войска разбитых им циньских командиров. Это был самый важный для него результат, так как воины были его главным достоянием, а добычу — плату за службу они добывали себе сами. Дальнейшее продвижение на юг было ненужным и опасным, так как империя Цинь была ещё достаточно сильна. Поэтому Хэлянь Бобо ограничился тем, что оккупировал восточный Ордос и воссоздал государство своего отца, Лю Вэйчэня.
(147/148)
Судьба играла ему на руку: в 409 г. могучий и страшный император Вэй, Тоба Гуй, был убит собственным сыном и возникшие при этом беспорядки, связанные с поимкой и казнью убийцы, лишили табгачей возможности выступить против хуннов. А когда следующий хан и император, Тоба Сэ, навёл порядок дома, начинать войну было уже поздно, ибо Хэлянь Бобо успел к ней приготовиться.
Итак, почти одновременно рядом воссоздались два хуннских государства, но до чего же они были непохожи друг на друга! В Хэси кристаллизовалась веками накопленная культура, чуткость к чужим мыслям, восприимчивость, не убивающая собственной неповторимости. В Ордосе — грубая сила, дикая жестокость, полное неприятие любой интеллектуальной стихии, в том числе и своей древней традиции. И нельзя сказать, что Хэлянь Бобо был оригинален. Его держава была сколком с жужаньского каганата и, подобно последнему, вобрала в себя разноэтничные элементы, головорезов, готовых служить под знаменем удачливого атамана. Но жужани имели в своём распоряжении бескрайние просторы Великой степи и прикрывавшую их пустыню Гоби, а хунны были зажаты в маленьком Ордосе, и вся их надежда была на то, что они раньше успеют разгромить соседей, чем те их. Вскоре мы увидим, оправдалась ли эта надежда.
Этнологический экскурс. ^
А теперь, прежде чем прослеживать ход событий дальше, следует ответить на вопрос: какой смысл в перечислении бесконечных убийств и насилий, измен и предательств, расправ над беззащитными и бегств от умеющих сражаться? Ведь за весь окровавленный IV век картина событий становилась всё более безотрадной и все описанные нами исторические персоны погибли, «не бросивши векам ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда». Да стоит ли такая эпоха внимания историка?
Стоит, и даже очень, ибо мрачные столетия в истории столь же закономерны, как и расцветы культур, и золотые осени цивилизаций. Иногда это болезни роста, иногда — тяжёлые спазмы кризисов, а иногда — противо-
(148/149)
естественные совмещения разнородных элементов. Именно последнее наблюдаем мы, не случайно назвав при описании исходного положения процесса «варварские державы» на рубеже Китая и Великой степи — этнокультурными химерами. Пока они находились в латентном состоянии, необходимость уживаться друг с другом стимулировала силы сцепления, но как только они выходили на широкую историческую арену, как только военный успех соединял в одно целое ещё большее число разнородных этнических элементов — система разваливалась, как бы от собственной тяжести, принося гибель в первую очередь инициатору объединения. Так, попытка хуннских шаньюев объединить под властью империи Лю-Хань (304-328) хуннов, кулов и китайцев вызвала заговор Цзинь Чжуна и гражданскую войну, ознаменованную расправами Ши Лэ и Ши Ху. Империя Чжао стала жертвой принятого в семью Ши китайца Жань Миня, провозгласившего геноцид. Фу Цзянь пытался милостью и щедростью купить сердца побеждённых противников — его предали и убили. Муюн Чуй хотел добиться свободы своего народа, но, как только он умер, его родственники предпочли убийство друг друга обороне от врага... и государство развалилось на две части. Хунны, найдя у тибетской империи Младшая Цинь защиту от табгачей, улучили момент, чтобы покинуть приютивших их друзей.
И наконец, относительно небольшое тангутское княжество Младшая Лян распалось на сяньбийскую, хуннскую и китайскую части, ставшие суверенными государствами. Даже победоносное табгачское ханство, став империей Северная Вэй, потеряло все степи, из которых пришли в Китай их предки, и с трудом завоёванный Ордос, удержав только отнятые у муюнов земли в Хэбэе и Шаньси, да и то потому, что эти территории у них в этот момент некому было оспаривать.
Всё это было так, но разве эта дифференциация не есть след направленного процесса? Ведь дробление империй было не случайным! Оно шло по строго соблюдавшемуся этническому принципу. Племена, заброшенные исторической судьбой в чужую страну, неуклонно, хотя и стихийно, обособлялись друг от друга. Они не могли жить в химерных системах и добивались взаимоизоляции, жертвуя жизнью своей и чужой. К 410 г. в бассейне
(149/150)
Хуанхэ и в предгорьях Наньшаня оказалось десять [30] небольших и слабых племенных держав, деливших между собой господство над китайским населением, многочисленным, но, увы, не способным добиться свободы. Та же картина была в Южном Китае, где северные аристократы-пришельцы боролись с южными, а даосы вели крестьян на засевших в городах чиновных конфуцианцев. И ведь что интересно: каждая этническая группа находила в себе силы для самообороны от более сильного противника. Исключение составили только тангуты, которые пали первыми в 394 г., но это исключение подтверждает правило. Как мы увидим, за тангутами последовали все остальные.
На первый взгляд может показаться странным, что, много останавливаясь на этническом и менее подробно — на культурном моментах, мы почти не касались социальной эволюции. Но и это не случайно. Для того чтобы общество могло заметно эволюционировать, нужно время, большее чем жизнь одного поколения, а все державы IV в. оказались мотыльками. Соратники основателей держав Лю-Хань, Старшая и Младшая Чжао, Великая Цинь, Младшая Цинь и Младшая Янь, не говоря о малых княжествах, в лучшем случае успевали умереть естественной смертью, оставив в наследство детям (даже не внукам) более или менее мучительную агонию. Поэтому все без исключения ограничивались тем, что для собственного употребления пытались сохранить остатки родовых традиций, а для покорённого населения использовали китайскую систему бюрократического управления, а китайцев в качестве чиновников. Поэтому китайские грамотеи имели сносные условия существования и сохранили культурную традицию, хотя и смешались со своими завоевателями, перенимая у них нравы, обычаи и воззрения, как, впрочем, и те у китайцев.
Надо сказать, что аналогичный процесс с перестановкой слагаемых шёл и в Южном Китае. Там господами были китайцы, а местное население, принадлежавшее к тибето-бирманской, тайской и даже малайской (юе)
(150/151)
группам, — подчинёнными, но это не мешало им смешиваться. В результате древний ханьский этнос раздвоился, с тем чтобы дать начало северокитайскому и южнокитайскому этносам. Этот процесс занял ещё более ста лет, и поэтому мы не будем забегать вперёд, отметив только, что в событиях V в. расхождение начало давать себя чувствовать.
Итак, отсутствие анализа эволюции общественных отношений в IV в. не есть плод нашего невнимания к предмету, а следствие того факта, что мы наблюдаем не единый социальный процесс, а серию оборванных процессов, не связанных между собой генетически.
Тем не менее рассматривать описываемую здесь эпопею как цепь случайностей уж вовсе неверно. Как было показано выше, стержнем антагонистических противоречий оказался этнический принцип, но он же связывал всё население долины Хуанхэ и предгорий Наньшаня в один комплекс, который можно определить как суперэтнос. По существу это была древняя степная культура восточной Евразии, сдвинутая на юг временной аридизацией климата. Раньше, в Великой степи эта культура была тоже полиэтнична, но до II в. она была политически организована хуннами, а затем втянула в свою орбиту земли Северного Китая. Там племена набрали силу, вследствие чего державы ослабли. Этот тезис кажется парадоксальным, но рассмотрим общий механизм процесса.
Уподобим мощь политической системы (государства, орды, племенного союза) скорости движения физического тела. Известно, что скорость зависит не только от приложения тех или иных сил, но и от их направлений (векторов). Поэтому приложение многих сил (в нашем случае — десяти), направленных в разные стороны, ведёт к взаимопогашению, а следовательно — замедлению движения. И наоборот, уменьшение числа приложенных сил вызывает ускорение, так как убран ряд помех. Итак, величина приложенной энергии и эффект движения не всегда совпадают, что мы и наблюдаем в нашем случае.
При натуральном хозяйстве и кочевом быте сила системы определяется числом верных и храбрых воинов. Как мы видели, с верностью дело обстояло плохо. Никто не хотел добросовестно сражаться за чужого государя, а когда его к тому вынуждали — предавал и дезертировал. Сложение десяти государств было кульминацией
(151/152)
этого процесса, ибо дальше делиться было некуда. Теперь выступила на первое место храбрость; должен был пойти процесс интеграции за счёт уничтожения храбрых противников и подчинения вялых, предпочитавших покорность гибели. Так оно и пошло — это мы увидим ниже. Итак, мы работали недаром, так как путём кропотливого сопоставления, казалось бы, неважных и случайных событий уловили закономерность варианта исторического становления и этногенеза. Более того, уяснённый на частном случае механизм этногенеза в зоне этнического контакта, очевидно, имеет место в аналогичных ситуациях, каковые за историческое время, т.е. около пяти тысяч лет, встречаются неоднократно. Поэтому имеет смысл проследить ход событий дальше, до их естественного завершения, даже утрудив себя запоминанием непривычных географических названий и трудных имён. [31]
[1] Wieger, стр. 1186.
[3] Wieger, стр. 1188.
[4] H.Я. Бичурин, История Тибета..., стр. 121.
[9] А.Н. Бернштам, Очерк истории гуннов, стр. 221.
[14] Wieger, стр. 1199.
[15] Подобную бурю 14 августа 1945 г. наблюдал И.X. Овдиенко. Она продолжалась всего два часа и не принесла гибели ни людям, ни животным, так как было тепло. Но в марте средняя температура отрицательна (см. И.X. Овдиенко, Внутренняя Монголия, М., 1954, стр. 25, 30).
[17] Wieger, стр. 1202.
[18] Фамилия Ван принадлежала южнокитайской аристократии. См.: Шан Юэ, Очерки..., стр. 151.
[19] Wieger, стр. 1209-1210.
[20] Maillа, IV, стр. 526-527.
[21] Н.Я. Бичуpин, История Тибета..., стр. 122.
[22] Или Младшая Лян, основанная тангутским полководцем Люй Гуаном в 386 г.
[23] Wieger, стр. 1207.
[24] Ibid., стр. 1209.
[25] Ibid., стр. 1225.
[26] Maillа, IV, стр. 546.
[27] См.: Л.Н. Гумилёв, Хунну, стр. 12-14.
[28] Wieger, стр. 1228.
[29] Maillа, IV, стр. 548.
[30] С запада на восток: Си Лян, Бэй Лян, Нань Лян, Тогон, Ся, Си Цинь, Хоу Цинь, Бэй Вэй, Бэй Янь, Нань Янь; одиннадцатая — Жужаньский каганат в степи, но это особый вариант, разобранный нами в книге «Древние тюрки».
[31] Хунны и сяньби носили свои тюркские и монгольские имена. Например, Лю Вэйчэнь — geyiči, т.е. «гость» или чужеземец; Лю Сян — čubar, «чубарый» (масть коня). Встречаются звериные имена: lačin — сокол. Но в историю вошли китайские имена, очевидно носившиеся параллельно. К сожалению, принятое чтение китайских имён базируется на фонетике языка, современного нам, а не событиям. Это осложняет лингвистический анализ этнонимов. Но поскольку мы ставим в данной работе задачи не филологические, а этнологические, то на наши выводы отсутствие правильной транскрипции не влияет.
|