Л.Н. Гумилёв

Древние тюрки.

// М.: 1967. 504 с.

Часть первая. Великий тюркский каганат.

Глава VIII. Мнения и сомнения.

[ Оправдание книги. — Техника сбора материала. — Способ исследования источников. — Способ использования литературы. — Методика общих работ. — Попытки осмысления. — Спор об эле. ]

Оправдание книги. После того как читатель ознакомился с историей возникновения каганата, с обстановкой, в которой он был вынужден бороться за существование, и теми возможностями, которыми он располагал, уместно обратиться к разбору методики исследования и точек зрения, высказывавшихся различными учёными как по общим, так и по частным вопросам нашей темы.

В первую очередь автор обязан ответить на вопрос: для чего и для кого он написал свою книгу? Отвечаю.

Несмотря на обилие источников и специальной литературы, прочесть историю кочевников Срединной Азии так, как можно прочесть историю Греции, Рима, Византии, Франции, Англии, России или государств Ближнего Востока, невозможно, так как она не написана. Это бьёт прежде всего по широкому читателю, затем по специалистам-историкам смежных областей и, наконец, по специалистам-кочевниковедам, тонущим в непомерно разросшейся библиографии.

Чтение источников без применения к ним методов исторической критики бессмысленно, а многочисленные статьи по частным вопросам противоречивы. Для того чтобы двигаться вперед, необходимо подводить время от времени итог. Вот первая задача, поставленная перед автором книги самим ходом развития науки.

Затем аспект. Пора прекратить рассматривать древние народы Сибири и Центральной Азии только как соседей Китая или Ирана. Надо наконец сделать практический вывод из того бесспорного положения, что их история и культура развивались самостоятельно. Только так можно понять, как они жили, чувствовали, торжествовали и погибали. Истоки настоящего и даже будущего таятся в недрах прошлого, а ведь древние тюрки — предки многих народов Советского Союза.

И наконец, общие закономерности истории человечества не могут быть изучены без учёта вариантов.

Мы знаем, что развитие идёт по спирали, но в ней имеются витки и зигзаги. Наряду с плавным, эволюционным развитием наблюдаются

(87/88)

скачки и обрывы традиций. Общий в основном направлении исторический процесс в разных странах своеобразен, и, не учитывая разницы, а базируясь только на сходстве, мы обрекаем себя на непонимание наблюдаемых явлений.

Периодизация, т.е. квантование, исторического процесса возможна только при большом приближении, потому что иначе разрывы между эпохами становятся незаметны и история кажется калейдоскопом событий. Именно на этой недостаточной точности (или слишком большом допуске) построена европоцентристская концепция застойности Азии, и её не опровергают короткие, а потому и невразумительные главы «Всемирной истории», посвящённые нашей теме.

Предлагаемая работа является средним необходимым звеном между простым сбором фактов и философским осмыслением их. Это история в прямом смысле слова, т.е. изучение событий в их связи и последовательности.

Техника сбора материала. Составление истории народов, бесписьменных или с письменностью, не дошедшей до нас, всегда содержит специфические трудности, незнакомые историкам народов, имеющих собственное летописание. Исторические записи, которые были у тюрок, не сохранились, а надгробные надписи их не заменяют. Поэтому приходится базироваться на иноязычных нарративных источниках, используя их в переводах, введённых в научный оборот.

Однако сведения, сообщаемые различными источниками, неравноценны и часто не могут снискать доверия. Причины этого разнообразны: иногда малая осведомлённость древнего автора, иногда манера, в которой он подаёт материал, иногда тенденциозность, так как современник почти всегда является заинтересованной стороной, а иногда наклонность к гипотезам, стоящим на уровне науки VII в. Поэтому более надёжны сведения, проверенные исторической критикой и анализом учёных XIX-XX вв. и потому исключающие аберрацию близости. Только эти сведения могут лечь в основу исторического синтеза.

История событий принципиально отличается от истории культуры. Если во втором случае нам дороги даже оттенки стиля подлинных документов, то в первом — самое интересное чтение — это хронологические таблицы и надписи на исторических картах.

К сожалению, свод событий, выверенных и датированных, являющийся костяком истории стран Европы, для стран Азии не составлен.

Способ исследования источников. Сложность и многосторонность темы заставляют отнестись с сугубой внимательностью к принципам исторической критики и анализа. Поскольку наиболее полным источником являются китайские династические хроники, Н.Я. Бичурин,

(88/89)

Ст. Жюльен, Э. Шаванн и Лю Мао-цзай основывались на них, изредка дополняя греческими и арабо-персидскими данными. Такой подход совершенно неизбежно вёл к тому, что в трудах этих исследователей, независимо от их желания, красной нитью проходила тенденция средневековой китайской исторической традиции. Однако, будучи подвергнута исторической критике, эта тенденция оказывается ложной, да и вообще не следует изучать историю народа исключительно с точки зрения его противника.

Для того чтобы написать историю древних тюрок, исходя из реального хода событий, потребовалось критическое переосмысление всех приведённых в китайских хрониках фактов. Дело осложняется, кроме того, манерой выражаться, принятой китайскими хронистами: когда в хронике сказано: «не имел успеха», это почти всегда означает полный разгром китайской армии; слова «ограбил границу» означают либо длительный кавалерийский рейд противника, либо диверсию для поддержки какого-либо мятежника, причём о последнем нет ни слова и сведения о нём приходится искать в других текстах (к счастью, события китайской истории всегда точно датированы) и устанавливать ход событий путём сопоставлений. Эта запутанность, а подчас и фальсификация, не случайна: она вызвана тенденциозностью, заставлявшей хрониста подыскивать для описания поражения форму, наиболее приемлемую для самолюбия господствующих социальных слоёв Китая.

Но ещё более опасным является исторический метод китайских летописцев — элементарный волюнтаризм. С их точки зрения, победы над тюрками нечего было и объяснять: естественно, что китайцы должны всегда и везде побеждать. А как быть с поражениями? Тут виноватыми оказывались иногда морозы и дожди, а чаще всего полководцы и императоры, о каждом из которых всегда можно было сказать что-либо компрометирующее. Спору нет, бездарность руководителя на пользу делу не идёт, но классовые противоречия китайского общества средневековыми источниками подаются всегда в отрыве от внешних событий, чем нарушается связь явлений. Эта, пожалуй, наибольшая трудность может быть преодолена только путём значительно более углублённого изучения китайской истории, чем это было нужно непосредственно для нашей темы. Почти непреодолимую трудность представляла проблема исторической географии, ибо китайцы нередко меняли названия многих, даже уездных, городов. Но, к счастью удалось обнаружить сводку переименований в китайской географии Да Цин И-тун-чжи в переводе Н.Я. Бичурина. Этот капитальный источник был издан как работа, предваряющая историю древних тюрок и других кочевников, а также самого Китая. [1]

(89/90)

Вторая по значению группа источников — тюркские надгробные надписи — требует к себе совершенно иного подхода. Подавляющее большинство их относится к одной эпохе — второй четверти VIII в. — и представляет полемику двух течений политической и исторической мысли — Йоллыг-тегина и Тоньюкука. Надписи композиционно почти копируют друг друга, но комментируют события с диаметрально противоположной направленностью. Тут широкое поле для исторической критики, которая облегчается тем, что оба автора нам известны. Благодаря этому есть возможность в каждом случае внести коррективы и отслоить истину от полемических выпадов.

Из числа малых надписей, до сих пор не подвергавшихся интерпретации, особенно важна одна из Хойто-тамирских: это стихи на тюркском языке, наиболее ранние из всех известных.

Несмотря на то, что надписи неоднократно привлекали внимание историков, в аспекте, предлагаемом в настоящей работе, они ещё не рассматривались. Однако только он позволяет вскрыть в древнетюркском обществе наличие политических течений и установить их характер. Иными словами, мы старались, чтобы монологи превратились в диалог и до читателя дошли не только слова древних тюрок, но и интонации их политической полемики.

Сведения о тюрках у византийских, армянских и арабо-персидских историков либо крайне отрывочны, либо похожи на криптограммы. Тюркские имена в их передаче звучат неузнаваемо, причём часто титул выдаётся за собственное имя и наоборот. Но греко-армянские и арабо-персидские источники, будучи вмонтированы в общую канву, заполнили некоторые купюры и объяснили сомнительные места китайских источников.

В этой связи уместно привлечь проблему древнетюркской ономастики, трудности и возможности которой ранее недооценивались. Тюрки не носили одного и того же имени от рождения до смерти, как европейцы. Имя тюрка всегда указывало на его положение в обществе. Мальчиком он имел кличку, юношей — чин, мужем — титул, а если это был хан — то титул менялся согласно удельно-лествичной системе.

Кроме того, его имя звучало в устах китайца не так, как в устах грека, перса или араба. Нам удалось установить, кто и почему в разное время именовался по-разному. Но тут начинается наиболее интересная часть , проблемы: китайцы подбирали иероглифы не случайно, и только часть их изображает тюркскую фонему. Многие иероглифы подобраны специально, чтобы отразить хорошее или дурное отношение к тюрку — носителю имени, и подчас здесь только можно уловить некоторые нюансы китайской политики.

Работа по восстановлению имен проводилась мной совместно с китаистом М.Ф. Хваном, который устанавливал истинное звучание

(90/91)

иероглифа для VI-VII вв. и его значение. Сопоставление этих данных с тюркскими словами и деталями биографий носителей имен позволило с большой степенью вероятности восстановить некоторые тюркские имена. Например, ранее принятое «Иби Шаболо Шеху кэхань» должно читаться как «Ирбис Ышбара Джабгу-хаган», что в переводе означает «Снежный барс жестокий могучий старейшина-хан». Некоторые прежние чтения исправлены, например «Бугя-кэхань», переведённый Е. Шаванном как «Бильге», т.е. «мудрый», следует читать: «Боке» — могучий.

Многие из наших восстановлении гипотетичны, но я предпочёл включить их в текст, нежели оставить заведомо неправильные иноязычные китайские звучания, которые для ориентировки читателя сохранены в примечаниях. Там же даны арабские, персидские и греческие начертания тюркских имён, потому что алфавитное письмо прекрасно корректирует иероглифическую запись.

Но мне не удалось одно, казалось бы лёгкое, дело — унифицировать транскрипцию имён. Для тюркских, китайских и тибетских имён международной транскрипции нет. Орфография на разных европейских языках разная, потому что фонетика за 1200 лет изменилась, а кроме того, она зависела от диалектов. При сносках приходилось воспроизводить имя так, как оно написано у цитируемого автора, и поэтому выдержать единую систему не представлялось возможным. По сути дела принятая в книге система отражает не лингвистическую сторону, а историю науки.

Чтение китайских имен соответствует тому, которое стало общепринятым в классических трудах русских авторов: Н.Я. Бичурина, В.В. Григорьева, В.В. Бартольда, Г.Е. Грумм-Гржимайло. Очень близко к русскому стоит французское чтение у Э. Шаванна, П. Пельо, Р. Груссе и немецкое в переводах Лю Мао-цзая. Эти авторы при передаче иероглифов алфавитным письмом воспроизводят фонетику VI-VIII вв., тогда как в современной советской китаеведческой литературе за основу берется фонетика XX в., в результате чего тюркские имена приобретают фантастические звучания и не поддаются интерпретации; например, ту-цзюе вместо ту-гю — тюрки.

В написании тюркских имён из надгробных надписей за эталон взяты чтения С.Е. Малова. Особенно сложны тибетские имена, которые каждый переводчик передает по-своему. Эти имена выверены Б.И. Кузнецовым, которому я приношу благодарность. Иранские имена даются с таджикскими огласовками, наиболее близкими к диалекту использованных в работе источников.

Хотя предполагаемое решение нельзя считать окончательными, но для работы исторического содержания, рассчитанной на широкого читателя-историка, а не только востоковеда, оно, пожалуй, единственно

(91/92)

приемлемое, потому что даёт возможность читателю проверить сноски и цитаты из пособий на европейских языках и избавляют от путаницы, связанной с той или иной орфографией, каждая из коих не является общепринятой. Feci quod potui, faciant meliora potentes.

Способ использования литературы. История тюрок привлекала внимание многих учёных, и на протяжении 200 лет интерес к ней возникал несколько раз. В середине XVIII в. французские миссионеры перевели много китайских исторических сочинений, из которых для нашей темы наибольшее значение имеют публикации переводов Майя и Гобиля. [2] Эти труды сыграли для нас важную роль, так как в них история Китая VI-VIII вв. изложена наиболее подробно; мелкие детали событий, приведённые там и опускавшиеся позднейшими учеными, часто давали возможность разобраться в поставленной нами проблеме. На базе этих переводов профессор Сорбонны Дегинь в середине XVIII в. написал многотомную «Историю хуннов, тюрок и монголов». [3]

В начале XIX в. Вивьен де Сен-Мартен переиздал «Историю Византии» аббата Лебо со своими комментариями, представляющими и по сей день большую ценность, чем сам текст. [4]

В отличие от этих исследований, касающихся лишь периферийных областей тюркского каганата, переводы Станислава Жюльена [5] посвящены непосредственно тюркам. Эта публикация долгое время была исходным пунктом изучения истории древних тюрок. В начале XX в. сюда добавился монументальный труд Е. Шаванна, [6] посвящённый исключительно Западному каганату. За ним последовали ювелирные по своей тщательности работы П. Пелльо, [7] великолепные сводки Анри Кордье и Рене Груссе. [8]

По стилю и методу работы к французской школе примыкает ныне работающий в ФРГ Лю Мао-цзай. Его двухтомная работа, [9] посвящённая Восточному каганату и снабжённая чрезвычайно интересным детальным комментарием, перекрывает аналогичную работу Жюльена и дополняет книгу Шаванна.

(92/93)

Нельзя пройти мимо одной особенности французской школы, являющейся, пожалуй, крупным её недостатком. Тюрки для французов явление столь экзотическое, что им удобнее рассматривать историю каганата глазами средневековых китайцев, т.е. извне. Поэтому связь событий от них иногда ускользает, а иногда события интерпретируются с китайской точки зрения. Это обстоятельство ограничивает возможности французской школы фактографией, но в этой области она занимает первое место.

Немецкая школа значительно уступает французской. Сочинения И. Маркварта, Ф. Хирта и в наше время монография X.В. Хауссига [10] представляют причудливое сочетание научных прозрений и заблуждений, филологических догадок, часто недоказуемых, и просто ошибок. Скрупулёзность проявляется в частностях и чередуется с безапелляционными гипотезами вроде отождествлений сеяньто с мифическими «сир-тардушами», Ашидэ Юань-чженя с Тоньюкуком (Хирт) или Абруя с «эфталитским царём» (Маркварт). Такие гипотезы входили в науку как «переходящие ошибки» и нанесли ей немало вреда.

По этим причинам я сознательно отказался от использования книги Рихарда Хеннига «Terrae incognitae». [11] Не могу судить, насколько верны его комментарии по поводу путешествий норманнов и мавров, но его представления о Центральной Азии VI-VII вв., откровенно говоря, фантастичны. Так, восточную границу тюркского каганата он видит «в районе современного Владивостока», а северную относит «за северные границы Байкала, до реки Витим» (С. 88). Именем основателя державы он считает слово «дизавул», что является греческим искажением титула «ябгу». который носил помощник хана (там же). Ни на секунду не задумавшись, Р. Хенниг помещает аваров сначала в Центральной Азии, а потом «между Волгой и Доном» (там же), игнорируя как разъяснение Феофилакта Симокатты о псевдоаварах, так и полную невозможность вклинить аваров в места, населённые местными народами: аланами и болгарами. Без каких-либо ссылок он сообщает, что при императоре Вэнь-ди (581-604) граница Китая «простиралась до самого Каспийского моря» (С. 92), хотя в действительности она ограничивалась Великой стеной и Ордосом. С потрясающей развязностью Р. Хенниг называет «сущим вздором» установленный факт, что китайцы расплачивались с тюркютами за военную помощь шёлком, воспринимая тюркютов как наёмников, вербуемых в китайские войска (С. 90). И на основании этих беспочвенных домыслов он объявляет обилие шёлка в Согдиане «только собственным производством» (С. 89). В предисловии (С. 18) автор признаёт, что вне поля его зрения остались важ-

(93/94)

ные труды, недоступные во время войны, но указанные погрешности произошли просто от невнимания к обязательной фактической основе всеобщей истории и географии, а главное из-за несерьёзного отношения к принятой на себя задаче. Общее количество грубых ошибок значительно больше, нежели приведено здесь как примеры.

Спорить с автором, игнорирующим общеизвестные и точно установленные факты, — бессмысленно, и потому я оставил его книгу без внимания.

Полагаю, что ближе всех к решению задач кочевниковедения подошла научная традиция, которую можно назвать русской школой. Её представители — H.Я. Бичурин, В.В. Григорьев, H.А. Аристов Г.Е. Грумм-Гржимайло, К.А. Иностранцев, С.И. Руденко, M.И. Артамонов и ряд других учёных. Учёные русской школы настолько сроднились с Центральной Азией, что научились смотреть на её историю «раскосыми и жадными» глазами степняков. Благодаря этому наши учёные уловили много нюансов, ускользавших от западных европейцев, и создали своеобразный аспект изучения кочевого мира.

Основоположником изучения истории и палеоэтнографии Срединной Азии в России был H.Я. Бичурин (Иакинф). [12] Сделанные им переводы китайских хроник до сих пор остаются надёжным фундаментом для исследований. Ошибки и неточности перевода редки, несущественны и не искажают основного повествования, как показали текстологические работы H.В. Кюнера, [13] специально сличавшего труды Бичурина с подлинными текстами.

Базируясь на вкладе Бичурина, В.В. Григорьев [14] создал монументальную работу по исторической географии Восточного Туркестана. Путём сравнения греко-римских и арабо-персидских сведений с китайскими ему удалось установить преемственность культур и народов в этой области.

В небольшой, но исключительно сжатой и насыщенной фактами и мыслями книге Н.А. Аристов [15] дал сводку сведений о всех тюркских существующих племенах и подошёл вплотную к исследованию племён исчезнувших. Эта тема получила своё развитие в работе К.А. Иностранцева, исследовавшего вопрос о соотношении восточных «хунну» и европейских «гуннов». [16] Предложенное им решение нашло подтверждение в новых открытиях.

Русская наука первая поставила вопрос о корнях кочевой культуры. Особенности социальных институтов последней, стиль произведений ис-

(94/95)

кусства и характерные черты военного дела, изученные с достаточной глубиной, показывают, что кочевая культура имеет самостоятельный путь становления, а не является периферийной, варварской, неполноценной. Действительно, археологические работы С.И. Руденко на Алтае, [17] С.В. Кисёлева в Минусинской котловине, [18] А.П. Окладникова на Дальнем Востоке [19] дали такие результаты, что ныне вопрос может быть поставлен лишь о взаимных влияниях между осёдлыми и кочевыми народами, а никак не о заимствовании кочевниками культуры у китайцев, согдийцев или греков.

Большой удачей в смысле метода является книга М.И. Артамонова «История хазар». [20] В этой работе история народов Прикаспия и Причерноморья освещена изнутри; хазары и другие обитатели южнорусских степей впервые изучаются не как враги Византийской империй или соперники Киевской Руси, а как самостоятельная этнокультурная целостность, судьбы которой обусловлены исторической закономерностью, определившей величие и гибель Хазарии.

В перечисление не попали многие, в том числе В.В. Бартольд, крупнейший специалист по истории мусульманского Востока. Работы В.В. Бартольда по истории тюрок [21] хотя и сыграли положительную роль в истории вопроса, но не внесли той ясности, которая смогла бы стать перспективой исследования. Очень уж разнились между собой в VI-VIII вв. кочевые тюрки от персов, в историю которых В.В. Бартольд вжился. Мало принесли пользы науке статьи и книги А.Н. Бернштама [22] из-за слишком вольного обращения с фактами и датами.

Методика общих работ. Особое место в истории кочевниковедения занял Г.Е. Грумм-Гржимайло, работавший в начале XX в., когда открытие и прочтение орхонских надписей значительно повысили научный интерес к тюркологии. Уже к концу XIX в. возникла огромная противоречивая литература на четырёх языках, недоступная для начинающего исследователя. Нерешённые проблемы бросались, так как из-за притока новых материалов возникали новые вопросы и обширная библиография грозила подменить собой науку, предлагая вместо ответов на волнующие вопросы ссылки на разноречивые мнения многочисленных ав-

(95/96)

торов. Так как начинающий историк, естественно, не мог прочесть всех написанных о тюрках книг, то для него был только один путь — сужение темы, а отсутствие общей перспективы давало, как правило, неблагоприятные результаты.

Г.Е. Грумм-Гржимайло, отчётливо сознавая, что его любимый предмет вот-вот будет похоронен под грудой названий книг, номеров журналов, ссылок и сносок, взялся за «кропотливый и неблагодарный труд» сведения всех существующих точек зрения и выяснения частных проблем этнологии, хронологии, исторической географии и истории Срединной Азии с древнейших времён до XX в. К счастью, было ещё не поздно, и благодаря удивительной самоотверженности и таланту он за 25 лет создал сводную работу «Западная Монголия и Урянхайский край» (т.е. исторический очерк этих стран в связи с историей Средней Азии). Это сочинение стало настольной книгой для всех историков Азии, причем необходимо отметить оригинальный подход автора к материалу. До тех пор историей Востока занимались филологи-ориенталисты, переводившие восточных авторов. Заслуга их перед наукой велика, но это только один аспект изучения, и им не исчерпывается всё многообразие наблюдаемых явлений. Г.Е. Грумм-Гржимайло взглянул на историю глазами географа. Используя свой личный опыт, накопленный в путешествиях, он нашёл соответствия между сведениями, почерпнутыми из летописей, и природой Тянь-Шаня, Хангая, Гоби.

Трудности, пережитые Грумм-Гржимайло в горах и пустынях, дали ему возможность представить себе, как вписывались исторические события в ландшафт, и потому ему удалось сделать много блестящих историко-географических открытий, как, например, установить место крепости Бишбалык. Сам Г.Е. Грумм-Гржимайло по поводу этого открытия писал: «Открытие правильного местоположения Бишбалыка равносильно возвращению Парижа на берега Сены, скажем из Марселя, куда его в течение многих лет перемещали учёные всего света. Сколько тёмных мест в истории и географии разъяснилось». [23]

Казалось бы, современники должны были приветствовать столь грандиозный и жертвенный труд, но на самом деле он натолкнулся на нарочито недоброжелательное непонимание. В 1898 г. Грумм-Гржимайло опубликовал как предварительное исследование небольшую книгу: «Историческое прошлое Бэйшаня в связи с историей Средней Азии». В этой работе уже проявился тот своеобразный метод, который дал столь положительные результаты. Однако в ответ последовала резкая рецензия В.В. Бартольда, который отказал автору книги в «настоящей исторической и филологической подготовке» и заявил, что «от путешественников мы прежде всего ждём подробных географических и этногра-

(96/97)

фических, по возможности также археологических сведений... и мы не можем не пожалеть о том, что изучение исторической литературы Азии на время отвлекло нашего автора от гораздо более благодарной задачи», т.е. простого отчёта об экспедиции.

Этот резкий и несправедливый отзыв был смягчён В.В. Бартольдом после ответной статьи Г.Е. Грумм-Гржимайло, но и тут за книгой последнего была признана лишь «некоторая польза». Вместе с тем В.В. Бартольд перенёс остриё критики на филологическую подготовку Г.Е. Грумм-Гржимайло, который решал проблемы ономастики как историк. Спор возник по поводу двух имён, встреченных в орхонских надписях, которые П.М. Мелиоранский, В.В. Радлов и сам В.В. Бартольд рассматривали как имя легендарного прародителя тюрок, а Н.А. Аристов и Г.Е. Грумм-Гржимайло — как имена двух братьев — ханов Первого каганата.

Спор был окончательно решён в пользу последнего предположения и тем самым реабилитирован метод интерпретирования источников, против которого высказывался В.В. Бартольд, считавший в то время, что грамматически верно прочтённый текст страхует исследователя от ошибок. Слов нет, тексты нужно читать точно, но история одного этого диспута показывает, что грамматика и фонетика не могут заменить исторической критики.

Еще более опасна была рекомендация В.В. Бартольда ограничиться разработкой частных вопросов и отмечать отдельные промахи специалистов. К счастью, Г.Е. Грумм-Гржимайло не принял её во внимание. Если бы он поступил иначе, то к существовавшему тогда морю библиографии прибавилось бы 200-300 названий полемических заметок, разбросанных по разным периодическим изданиям без следов системы. Тогда просто не хватило бы времени ни у одного учёного разобраться ни в одном вопросе, так как он тратил бы силы не на продумывание предмета, а на поиски тех или иных статей. Кроме того, за полвека, прошедшие со времени этой полемики, не нашлось специалиста, который взял бы на себя труд сводки мнений по широкой теме.

Книга Г.Е. Грумм-Гржимайло открывает в историографии Центральной Азии новый период, оказавшийся плодотворным именно благодаря ей. Это вынужден был позднее признать сам В.В. Бартольд в личном письме к Г.Е. Грумм-Гржимайло, где он отказался от прежнего предвзятого мнения. [24]

Однако отрицательное отношение к труду Г.Е. Грумм-Гржимайло сохранило инерцию до наших дней. А.Ю. Якубовский повторяет ранние оценки В.В. Бартольда и ставит в вину Г.Е. Грумм-Гржимайло

(97/98)

«незнание восточных языков» и «отсутствие специального исторического образования». [25]

Не останавливаясь на полемике по частным вопросам и оценкам, я позволю себе сопоставить с книгой Г.Е. Грумм-Гржимайло работу профессионального востоковеда Лю Мао-цзая «Тюрки и Китай», [26] приложенную к его солидному переводу китайских источников, о котором говорилось выше. При этом я считаю необходимым оговорить, что филологическая сторона работы Лю Мао-цзая выполнена безупречно, а фактический комментарий показывает великолепную эрудицию и добросовестность автора. Но как только наступает очередь анализа, а тем более синтеза, становится очевидно, что история требует специальных способностей, охвата явлений, особого видения и интуиции, к чему знание языков не имеет прямого отношения. Работа историка, устанавливающего связь между событиями, начинается там, где кончается работа филолога-востоковеда, задача которого — установить наличие самих событий. Совмещение того и другого было уместно на ранних ступенях науки, но теперь это шаг назад. Но это ни в коей мере не снижает заслуги Лю Мао-цзая перед наукой. Он собрал и прокомментировал факты, а интерпретация их должна быть произведена на основе научного анализа и синтеза, причём прежде всего следует установить локальные черты развития кочевых народов, а также особенности, свойственные всем странам в VI-VIII вв., т.е. ритмы самодвижения, характеризующие эпоху.

Попытки осмысления. И по этому вопросу между историками не было единомыслия. Наиболее ожесточённые споры возникли после дешифровки орхонских надписей, содержание которых дало богатый материал для социологических построений.

В 1896 г. высказали свои точки зрения Л. Каэн и Н.А. Аристов. Каэн утверждал, что тюрки представляли собой «общество личностей и родов, число которых не ограничивалось этнической принадлежностью». [27]

Тюрки, по его мнению, были связаны между собой лишь политическим объединением и военной дисциплиной. Государственную систему каганата он называет «бюрократической», противопоставляя её как аристократии, так и демократии. [28] Поскольку взгляды Л. Каэна исчерпывающе разобраны В.В. Бартольдом в рецензии на его книгу, [29] останавливаться на них нецелесообразно.

(98/99)

Н.А. Аристов высказал обратную точку зрения, согласно которой создание государств у кочевников происходит «вследствие усиления одного из племён, во главе которого стояли храбрые, умные и счастливые в своих предприятиях родоначальники, успевшие подчинить своему влиянию роды своего племени и покорить остальные племена». Падение же он относит за счёт междоусобиц «под преобладающим влиянием стремлений родов и племён к самостоятельности...». [30] Взгляд Н.А. Аристова в целом соответствует действительности, но нуждается в развитии, аргументации и некоторых коррективах.

В.В. Радлов стоял на точке зрения элементарного волюнтаризма. Он полагал, что только влияние вождей племён могло способствовать образованию в кратчайшее время мощных племенных комплексов. Вожди захватывали ханскую власть, и только крепкая рука хана могла удержать от гибели кочевое государство. Как только эта рука слабела — оно разваливалось. [31] По этому поводу можно заметить, что настроения народа и преданность дружины делают руку хана крепкой или слабой в значительно большей степени, чем его личные качества.

Весьма оригинальный взгляд высказал В.В. Бартольд, заявив, что «беги противопоставлялись "чёрному народу", причём верховная власть не всегда становилась на сторону первых». [32] Эту точку зрения он развивал в полемике с В. Бангом, заметившим ему, что «стоявшие вокруг хана люди —это его родственники или дворянство, способствовавшие возвышению тюркского народа». [33] В.В. Бартольд объяснил, что «в надписи высказываются некоторые демократические мысли», и сравнил тюркских ханов с обоими Наполеонами, которые, окружив престол военной аристократией, придерживались идеи демократической империи. [34] И много позднее Бартольд отмечал, что факт сословной борьбы не отмечен ни Радловым, наблюдавшим жизнь кочевников тогда, когда у них не было резкой социальной дифференциации, ни Томсеном, который, признавая борьбу между знатью и простыми народом, не отметил значения этого факта. [35] Взгляды В.В. Бартольда, по нашему мнению, несмотря на кажущееся правдоподобие, не подтверждаются анализом истории тюркютов и голубых тюрок в целом.

Специальную работу этой теме посвятил А.Н. Бернштам. [36] Критика его взглядов приводится ниже. Наконец, новое освещение вопроса

(99/100)

дано в работе Е. Прицака, который попытался в общем виде нарисовать картину создания «кочевых империй». [37] Несмотря на огромное количество учтённых фактов и детальную разработку источников, его выводы вызывают возражения, мешающие принять их полностью. Причин к тому две: общие соображения Е. Прицака включают некоторые предвзятые мнения, не преодолённые исследователем, а частные замечания содержат «переходящие ошибки», т.е. гипотетические предположения, впоследствии опровергнутые, но удержавшиеся, потому что опровержение потонуло в море мелких статей, разлившихся в библиографический океан. К счастью, в качестве корректива к труду Прицака мы имеем теперь значительно более точную и надежную сводку тюркологических сведений в труде А.П. Кононова [38] и можем сосредоточить внимание только на общих положениях Е. Прицака, сформулированных им в начале статьи «Как возникла степная империя?». «Когда в степи появлялся талантливый организатор, он собирал вокруг себя толпу сильных и преданных людей, чтобы подчинить с их помощью свой род, а потом племя и, наконец, тот племенной союз, о котором идёт речь. Потом он предпринимал со своими людьми разбойничьи походы. Если они протекали успешно, то следствием их было присоединение соседних племён. Следующей задачей было, с одной стороны, уничтожение господствующих родов племенных федераций, с другой — размещение гарнизонов в степных укреплениях, сначала на Орхон-Ононе, потом на Чу.

Обладание священными местами в степи приобщило основателя новой федерации к благодати, придававшей его власти силу законности. Так как только принадлежащие к господствующему роду могли рассматриваться как господа, то созываемый на священном месте, вблизи от укрепления, курултай, в котором принимали участие старейшины племён, вошедших в эту федерацию, выбирал по старому обычаю кандидата в степные цари. Выбранный принимал обычно по предложению шамана царский титул. Этот титул выражал притязание на мировое господство. Кроме титула правителя устанавливалось название для нового государства или федерации». [39]

Основное наше несогласие с Е. Прицаком принципиально. По нашему мнению, степные объединения возникали не одним способом, а несколькими. Отмеченная Е. Прицаком выборность хана встречается реже, чем наследование власти. Уничтожение знатных родов было проведено только Чингисханом, но оно не характерно для тюрок, уйгуров и хуннов. Весьма преувеличена роль религии и «шаманов». (Очевидно, так Е. Прицак называет вообще всех колдунов и жрецов, что делает

(100/101)

термин слишком широким и для пользования непригодным). Понятие «благодать» несовместимо с генотеистическими культами, так как помощь племенного божества «тось’я» распространялась лишь на членов данного племени, а именно этот культ господствовал в раннетюркскую эпоху. [40] Собственно говоря, Е. Прицак описал процесс установления военной демократии, но отмеченное им сочетание дружины и племени, живущего родовым строем, характерно для осёдлых племён Европы, а у кочевников тот же процесс протекал иначе.

Спор об эле. Из частных вопросов, без разрешения которых понимание истории древних тюрок невозможно, следует отметить перевод термина «эль//иль», как называли свою державу тюрки.

По поводу значения этого термина нет единого мнения. С.Е. Малов переводит эль как «племенной союз», но даёт также значение: «государство, народ». [41] Этого понимания придерживались Радлов, Мелиоранский, Бартольд, Томсен и Хирт.

Другое понимание термина выдвинул Бернштам. Он считал, что эль — «это объединение аристократии различных племён в организационно сплочённый заимствованными у того же родового строя традициями, аристократический строй. "Al" — выражение государственной организации. Турецкий "äl" — олицетворение народа, известного нам в истории под самоназванием "türk"». [42] Обе точки зрения при проверке оказались несостоятельными. Разберём их.

Первый тюркский хан Бумын принял титул Иль-хан. Он это сделал не раньше, чем покорил жужаней, т.е. к своему племени присоединил другие племена. Однако называть группу завоеванных племён союзом — более чем неточно, скорее просто неправильно. Буквальное значение титула Иль-хан — «правитель народов». [43] Это толкование подтверждается возникновением в персидском языке Рашид-ад-Дина нового глагола: иль кардан — завоевать, покорить. Глагол является варваризмом, но точно передаёт смысл термина. Для другого понятия — соглашения племён — есть другой термин: «кур||гур», однозначный на тюркском и монгольском языках. Соответственно этому есть термин «гурхан», т.е. хан конфедерации племён. Такой титул носил хан киданей, так как их держава была союзом из восьми равноправных племён. Наоборот, иль предполагает насильственное подчинение других племён. Поэтому наиболее адекватным переводом термина «il» будет латинское

(101/102)

«imperium» или русское «держава». Самоуправляющееся племя им быть не могло.

Вторая точка зрения опровергается текстами, на которые она должна опираться, например: «turk budunälin törüsin», т.е. тюркский народ и эль (неверно надо: «эля») узаконивая... Тут очевидно, что эль включает в себя будун, т.е. ограничивается господствующим классом. [44]

Таков же второй текст: Kämkä älig kas γan urmän — для кого я буду добывать или — эли. Но «выражение государственной организации» или «господствующие классы» добывать нельзя, поэтому перевод, предложенный Бернштамом, обессмысливает текст.

Иное значение термина «эль» предложил С.П. Толстов: «государство, в античном понимании этого слова, политическом, а отнюдь не территориальном значении». [45] Но даже при таком понимании необходимо учитывать наличие в эле покоренных племён. Установив это, мы не встретим никаких противоречий с данными источников.

Итак, эль был формой сосуществования орды и племён, хотя в идее эта взаимосвязь должна была осуществляться мирно, но практически она была так тяжела для обеих сторон, что эль сразу же стал очень нестойкой формой. То, что страдали покорённые и что они старались при любом удобном случае отложиться, — понятно; но и в самой орде было немногим лучше. Необходимость сохранять державу лишала бегов и будун покоя, потому что только постоянная готовность к бою поддерживала существование эля. Военное поражение, дипломатический просчёт, единичный случай измены и даже простое нерадение ставили существование эля под угрозу. Именно по этой причине были так недолговечны политические образования Срединной Азии в раннем средневековье.

[1] Н.Я. Бичурин, Собрание сведений по исторической географии...

[2] Mailla, Histoire générale...; Gaubil. Abrégé...

[3] Deguignes, Histoire générale des Huns...

[4] Lebeau, Histoire du Bas-Empire...

[5] S. Julien, Documents...

[6] E. Chavannes, Documents...

[7] P. Pelliot, La Haute Asie; L’origine des Tou-kiue, nom chinois des Turks; L’origine du поm de «Chine».

[8] H. Cordier, Histoire générale...; R. Grousset, Histotre de l’Extrême-Orient; L’Empire des Steppes.

[9] Liu Mau-tsai, Die chinesischen Nachrichten...

[10] J. Marquart, Eranšahr...; Historische Glossen; Wehrot und Arang...; Osteuropäische...; Fr. Hirth, Nachworte...; H.W. Haussig, Theophylakts Exkurs...

[11] Р. Хенниг, Неведомые земли.

[12] Н.Я. Бичурин, Собрание сведений...; История Тибета...; История Китая.

[13] Н.В. Кюнер, Китайские известия...

[14] В.В. Григорьев, Восточный или Китайский Туркестан.

[15] Н.А. Аристов, Заметки...

[16] К.А. Иностранцев, Хунну и гунны.

[17] С.И. Руденко, Культура населения Горного Алтая...; Культура населения Центрального Алтая...

[18] С.В. Киселёв, Древняя история...

[19] А.П. Окладников, История Якутской АССР; Далёкое прошлое Приморья.

[20] М.И. Артамонов, История хазар.

[21] В.В. Бартольд, О христианстве...; Туркестан...; W. Barthold, Die alttürrkischen Inschriften...; Die historische...

[22] А.Н. Бернштам, Социально-экономический строй...

[23] А.Г. Грумм-Гржимайло, Дела и дни..., стр. 45.

[24] Там же, стр. 64.

[25] А.Ю. Якубовский, Из истории изучения монголов..., стр. 78.

[26] Liu Mau-tsai, Die chinesischen Nachrichten..., S. 392-472.

[27] L. Cahun, Introduction à l’histoire de Asie, p. 79.

[28] Ibid., pp. 75, 82.

[29] ЖМНП, 1896. вып. 5-6, стр. 373 и сл.

[30] Н.А. Аристов, Заметки..., стр. 10.

[31] W. Radloff, Alttürkische Studien, S. 310.

[32] W. Barthold, Die historische, S. 4-5; В.В. Бартольд, Новые исследования..., стр. 237, 276.

[33] W. Bang, Zu den Köktürkischen Inschriften, S. 121.

[34] W. Barthold, Die alttürkischen Inschriften...

[35] В.В. Бартольд, Томсен и история..., стр. 11-12.

[36] А.Н. Бернштам, Социально-экономический строй...

[37] О. Pritsak, Stammesnamen..., S. 49-104.

[38] А.Н. Кононов, Родословная туркмен (примечание).

[39] О. Pritsak, Stammesnamen..., S. 51.

[40] А.Н. Кононов, Опыт анализа...

[41] С.Е. Малов, Памятники..., 1951, словарь.

[42] А.Н. Бернштам, К вопросу о возникновении классов...

[43] Н.Я. Бичурин, Собрание сведений..., т. I, стр. 277.

[44] А.Н. Бернштам, Родовая структура..., стр. 565-566; С.В. Киселёв, Древняя история..., стр. 503.

[45] С.П. Толстов, Тирания Абруя, стр. 52

наверх