Л.Н. Гумилёв
Хунну. Срединная Азия в древние времена.
// М.: Изд-во Восточной литературы. 1960. 292 с.
Глава VI. Господство над народами.
^ Западная граница. Сын Модэ, Гиюй, вступивший на престол под именем Лаошань-шаньюя, получил в наследство великую державу и несколько сложнейших задач. Задачи эти нужно было решить незамедлительно. Первой и главной стала защита западной границы. Юэчжи были выброшены с захваченной ими территории, но ещё крепко держались в своих родных степях, к северу от Тяньшаня. Небольшая часть их, отколовшись от основной массы народа, осталась в Наньшане под названием малых юэчжей, но большая часть продолжала упорно сопротивляться. Наконец, правитель юэчжей Кидолу [1] пал в борьбе с хуннами. Он был убит, труп его достался врагам, а из его черепа Лаошань-шаньюй сделал кубок. Невозможно определить точную дату окончательного поражения юэчжей, но произошло оно в промежуток между 174 и 165 гг. до н.э. В 165 г. наследник Кидолу с остатками своего народа перешёл Сыр-Дарью [2] и на берегах Аму-Дарьи столкнулся с населением Греко-Бактрийского царства — осколка империи Александра Македонского. За 150 лет мирной жизни потомки завоевателей мира «среброщитных фалангитов и неукротимых пельтастов» потеряли свою боевую доблесть. Так, в военном отношении их крайне низко оценивали китайцы: «на-
(85/86)
род слаб и боится войны». [3] Юэчжи без особого труда овладели Бактрией [4] и больше не помышляли о возобновлении войны с хуннами, от которой им пришлось горько.
Территорию, оставленную юэчжами, — Семиречье — заняли усуни, перемешавшиеся с саками и остатками юэчжей. [5] Усилившийся усуньский властитель счёл возможным «после смерти шаньюя» [6] отказаться от поездок в Хунну, т.е. фактически отделиться. Попытка хуннов восстановить свою власть над усунями не имела успеха. Когда же это произошло? Это могло быть только после победы над юэчжами, которых усуни громили совместно с хуннами, т.е. после 165 г. Значит, под умершим шаньюем подразумевался Лаошань. Он умер в 161 г., и, следовательно, отложение усуней должно было произойти в пятидесятых годах II в. до н.э., примерно между 158 и 154 гг., когда хунны вели войну в Китае и не имели достаточных сил для борьбы на западе.
У усуней мы не находим такого общественного строя, который составлял силу хуннов. Это видно из следующего. У усуней на 120 тыс. кибиток приходилось 630 тыс. человек, т.е. на одну кибитку — немногим более пяти душ. Это не род, а нормальная парная семья. Жена считалась собственностью мужа, который мог передать её кому угодно; одну китайскую царевну усуньский владетель подарил своему внуку; другой владетель передал жену своему двоюродному брату. У усуней было явно выражено имущественное неравенство; так, в источнике упоминаются богатые владельцы четырёхтысячных табунов лошадей.
Политическая система усуней была значительно проще хуннской. Во главе народа стоял владетель, носивший титул гуньмо. По китайским источникам, у усуней было всего 16 чиновников, а войска — 188 800 человек. Это была грозная сила. Однако усуни в то время жили в согласии с хуннами. Их лояльность, очевидно, была вызвана враждебными отношениями с западными соседями.
(86/87)
С запада к Усуни примыкало владение Кангюй, расположенное в Голодной степи. Оно было вдвое слабее Усуни и служило буфером между хуннами и юэчжами. Господство хуннов над Кангюем было, по-видимому, номинальным, но оно обеспечивало западную границу Хуннской империи и развязывало хуннам руки на востоке. Лежавшая южнее Усуни и Кангюя Согдиана хотя и не подчинялась хуннам, но вследствие раздробленности (она делилась на 70 самостоятельных владений) не могла быть опасна. Итак, мы видим, что, разгромив юэчжей, Лаошань-шаныой полностью обезопасил западную границу и захватил гегемонию над княжествами «Западного края» (тогдашнее китайское название Синьцзяна — Сиюй), экономические возможности которых должны были играть немаловажную роль в формирующемся хозяйстве новорожденной империи.
^ Внутренняя политика. «Основать империю, сидя на коне, можно, но управлять ею с коня нельзя», — оказал однажды Елюй-Чуцай — гуманный государственный деятель эпохи Чингис-хана. Это понимал ещё основатель Хуннской империи Модэ-шаньюй. К концу своего правления он стал широко пользоваться услугами китайских перебежчиков, составлявших для него дипломатические послания к китайскому двору. Лаошань-шаньюй шёл по отцовскому пути, и когда евнух Юе, насильно посланный к нему в составе посольства из Китая, захотел перейти на его сторону, то был принят и обласкан. «Юе научил шаньюевых приближенных завести книги, чтобы по числу обложить податью народ, скот и имущество». [7] Это мероприятие произвело огромный переворот во внутренних делах хуннского общества. Налоги, поступавшие шаньюю и его приближённым (а все они были его родовичи), выделяли шаньюев род из числа прочих и давали в его руки такие возможности, о которых сам Модэ не мог мечтать. Прямым следствием этого было принятие шаньюем титула «Рождённый небом и землёю, поставленный солнцем и луною, хуннский Великий шаньюй...». [8] Тут мы уже видим, что право на власть определяется «милостью божией», причём родовичи обязаны повиноваться, а не сопротивляться. Новые прерогативы шаньюя столь проти-
(87/88)
воречили старому порядку, что, казалось бы, народные массы должны были возмутиться и воспротивиться, но этого не произошло. Наоборот, власть шаньюев пользовалась непререкаемым авторитетом. Дело в том, что недаром уступили хунны свою древнюю свободу. Они получали за неё такую цену, которая, видимо, удовлетворяла их. Доходы от добычи и дань с покорённых племён не целиком попадали в казну шаньюя. Значительная часть их оставалась в руках воинов, и многие хуннские женщины сменили одежды из овчины на шёлковые платья. Наряду с кумысом и сыром на столе у хуннов появились вино, хлеб и китайские лакомства. Источники подчёркивают, что в хуннском обществе наступила эпоха изобилия и роскоши, но вместе с тем и упадка нравов.
Проницательный Юе, искренне преданный новому господину, указывал на опасность, возникавшую от этих перемен. «Численность хуннов, — говорил он Лаошань-шаньюю, — не может сравниться с населенностью одной китайской области, [9] но они сильны потому, что имеют одеяние и пищу отличные и не зависят в этом от Китая. Ныне, шаньюй, ты изменяешь обычаи, любишь китайские вещи. Если Китай употребит только одну десятую своих вещей (на подкуп. — Л.Г.), то до единого хунны будут на стороне Дома Хань. Получив от Китая шёлковые и бумажные ткани, дерите одежды из них, бегая по колючим растениям, и тем показывайте, что такое одеяние прочностью не дойдёт до шерстяного и кожаного одеяния. Получив от Китая съестное, не употребляйте его и тем показывайте, что вы сыр и молоко предпочитаете им». [10]
Программа Юе была невыполнима. Не столько шаньюй был причиной упадка нравов, сколько изменение экономики и быта. «Сила вещей» влекла хуннов по пути увеличения потребностей, а следовательно, и изменения быта. Но для того чтобы последствия этого процесса чётко
(88/89)
сказались, нужно было немало времени: два, а то и три поколения (50-75 лет), а пока всё, казалось, обстояло благополучно. Так как большая часть продуктов, столь приятных хуннам, шла из Китая, то вполне естественно возникло стремление увеличить приток их. При Модэ и Лаошане они попадали к хуннам в небольшом количестве в виде «подарков» шаньюю, который делился ими со своими подданными. Чтобы избежать этого необходимого дележа, шаньюй решил наладить меновую торговлю с Китаем, но встретил резкое противодействие китайского правительства.
Дом Хань установил внутри Китая систему налогового обложения, которая должна была выкачать из населения как можно больше продуктов, чтобы на эти средства содержать армию солдат и чиновников. Понятно, что сосредоточение внешней торговли в руках двора было необходимо, так как оно давало ему нужные доходы. От этой системы страдало в первую очередь китайское податное население, а во вторую — хунны, получавшие значительно меньше тканей и хлеба, чем им было нужно. И тем и другим хотелось наладить прямой обмен, но тогда доходы ушли бы из казны китайского правительства, которому пришлось бы конкурировать с собственными подданными. Это противоречие не могло разрешиться без войны, и она не заставила себя ждать.
^ Война с Китаем за свободу торговли. Покончив с юэчжами и развязав себе тем самым руки, Лаошань-шаньюй пошел на Китай. В 166 г. он с 140 тыс. конницы вторгся в Северо-Западный Китай, «захватил великое множество народа, скота и имущества» и сжёг летний дворец императора. Конные разъезды хуннов шныряли в сорока верстах от столицы Чанани. Император объявил мобилизацию и собрал тысячу колесниц, 100 тыс. конницы [11] и три вспомогательных корпуса, но пока войска готовились к выступлению, хунны ушли со всей добычей, не потеряв ни одного человека. [12] После этого хунны в течение четырёх лет производили набеги и разорили все пограничные области (особенно пострадал Ляодун). Основной удар был нанесён с запада, из недавно завоёванных хуннами земель, и через области, населённые не-
(89/90)
китайцами. Военные действия развернулись в Бэйди (восточное Ганьсу) — стране «икюйских жунов, покорённых лишь в III в. до н.э. [13] Напрашивается мысль, что только благодаря помощи местного населения сошло хуннам с рук вторжение в центр Китая. Сам по себе поход мало что дал, но он оттянул китайскую конницу на запад, а в это время хунны из Иньшаня разграбили всю восточную границу. Наконец, в 162 г. император Вэнь-ди обратился к Лаошань-шаньюю с просьбой о заключении мира; шаньюй с ответом послал данху (невысокий чин), что само по себе выражало пренебрежение. Данху привёз китайскому императору в подарок двух лошадей, о качестве которых китайский летописец не упоминает. Несмотря на это, Вэнь-ди счёл за благо не обижаться, принял дар и заключил мир. Для Китая этот мир был тяжёлым и позорным. Китай и Хунну признавались двумя равными государствами, причём Китай «из сочувствия» к холодному климату в стране своего соседа обязывался ежегодно отправлять на север, к хуннскому шаньюю, «известное количество проса и белого риса, парчи, шёлка, хлопчатки и разных других вещей». [14] Это была завуалированная дань. Согласно договору, старые перебежчики не возвращались, но новые переходы возбранялись под страхом смертной казни. Договор показал несомненный политический перевес Хунну над Китаем, но о свободной торговле в нём не говорится ни слова.
Лаошань-шаньюй умер в 161 г., оставив своему сыну Гюньченю неразрешённую проблему торговли с Китаем. Гюньчень четыре года сохранял мир, но, ничего не добившись, в 158 г. возобновил войну. Два хуннских отряда, по 30 тыс. каждый (?!), ворвались в Китай с севера и с запада и, произведя грабежи, ушли. Пограничная огневая сигнализация своевременно известила о начале набега, но быстро мобилизовать армию китайское правительство не сумело, и, когда его войска подошли к границе, хунны были уже далеко в степи. Следующие годы сулили хуннам успехи. В 157 г. Вэнь-ди умер, и в 156 г. на престол вступил Цзин-ди. Междуцарствие сопровождалось острой борьбой клик. Побеждённых ожидала расправа, и они, восстав, обратились за помощью к хуннам. Однако
(90/91)
новое правительство справилось с внутренними затруднениями. В 154 г. восстание было подавлено, так как хунны его не поддержали. За это они получили то, к чему стремились: по договору 152 г. были открыты пограничные рынки для свободного обмена и, сверх того, шаньюю была отправлена в жёны китайская царевна с большой данью. 152 год был кульминационным пунктом хуннского могущества.
^ Восточная граница. На востоке и северо-востоке хуннские шаньюи были полными хозяевами. Дунху покорились, оказав незначительное сопротивление в 209 г., и с тех пор осколки некогда могущественной орды стали верноподданными новых хозяев. Самоё название «дунху» исчезло; потомки их стали называться ухуани. Они обитали в степях Южной Маньчжурии по соседству с китайской границей. К северу от ухуаней, в Западной Маньчжурии и Барге, жили родственные им сяньби, а в Восточном Забайкалье, на берегах Аргуни, — косоплёты-тоба. Всё это были монгольские племена.
Многообразие племенных названий не должно вводить в заблуждение читателя. В Евразии целые народы часто меняли имена, называясь то по имени государя, то по месту жительства, то по кличке. Родовой строй, составлявший опору хуннской державы, был менее развит к востоку от Хингана. Ухуани жили стойбищами (аилами), т.е. отдельными семьями, но стойбища в целях безопасности объединялись в общины от 100 до 1000 юрт. [15] Они управлялись выборными старейшинами, причём имя старейшины становилось названием общины. Для того чтобы стать старейшиной, нужно было быть «храбрым, сильным и умным». [16] Здесь мы наблюдаем иной путь развития, нежели у хуннов. У древних монголов слагались не роды и племена, а орды. Орда была высшей формой военной демократии. Слово «орда» означает некоторое количество совместно живущих людей, определённым образом организованных. Орда может состоять из самых разнородных элементов по крови, языку, религии, нравам, но организация для орды — необходимое условие. Во главе
(91)92)
орды стоял хан (сяньбийское слово [17]), причём, как правило, ханы выбирались или утверждались на курултае — общем собрании полноправных членов орды. Вместо родового, аристократического принципа хуннов у древних монголов господствовал демократический принцип. Разумеется, орда не могла быть столь устойчива, как родовая держава. Она быстро процветала при энергичных вождях и гибла при бездарных. Но благодаря демократическому принципу потенция её значительно больше. Орда как государственная система оказалась в конце концов наиболее жизнеспособной формой политической жизни кочевников. Однако во II в. до н.э. сложение монгольских орд только намечалось, и хунны могли беспрепятственно командовать разобщёнными общинами древних монголов. Они брали с них дань овчинами, а у тех, кто уклонялся от неё, отнимали жён и детей. Чтобы закончить характеристику древних монголов, отметим некоторые этнографические особенности их. Ухуани и сяньби не знали, что такое домашние слуги: «от старейшины до последнего пастуха каждый сам пасёт свой скот и печётся о своём имуществе»; [18] демократический принцип проводился даже в семейной жизни. Женщина пользовалась уважением: её нельзя было ударить; девушка выходила замуж по любви и сама была хозяйкой приданого; все дела, кроме военных, разрешались женщинами. Религия отличалась от хуннской отсутствием человеческих жертвоприношений. Законы также были мягче: смерть полагалась лишь за ослушание на войне, а при воровстве и убийстве разрешалось откупаться скотом. Нередко практиковалось изгнание преступников; изгнанных никто не имел права принимать. Короче говоря, мы наблюдаем жизнь гуманного, но весьма примитивного народа, с большими возможностями, ещё не претворёнными в действительность, с высокой моралью, но низким уровнем культуры. Китайцы очень мало считались с этим народом.
Лесные племена Маньчжурии и Приамурья в то время не были известны китайцам, и о них никаких сведений не сохранилось. По-видимому, на лесные массивы власть хуннов не простиралась.
(92/93)
^ Северная граница. В 205-204 гг. до н.э. забайкальские и прибайкальские степи входили в державу Хунну. [19] Модэ подчинил несколько племён, обитавших в Южной Сибири. Эти племена уже пережили бронзовый век и начали осваивать железо (тагарская культура в её третьей и последней стадии). [20] Занятием их было земледелие и оседлое скотоводство. Судя по большому количеству оружия, находимого в курганах, они были народом воинственным. Комплексные захоронения показывают, что социальной основой их строя был род, так же как у их соседей хуннов, но следов высокой организации и зачатков государственности не обнаружено. Искусство их стилистически связано с искусством Алтая и Скифии, так что мы вправе причислить их к западному культурному комплексу, но их нельзя рассматривать как носителей периферийной провинциальной культуры. «Мощный минусинский культурный очаг оказывал влияние в широкой подтаёжной области Западной Сибири и, по-видимому, даже в Восточной Европе (ананьинская культура)». [21] Археология констатирует факт, но бессильна его раскрыть. Обратимся к палеоантропологии, делающей следующие выводы:
1. «Основным типом населения был долихокранный, европеоидный, филогенетически связанный с протоевропейским». Потомки динлинов.
2. «Кроме того, отмечается брахикранный европеоидный тип неясного происхождения», может быть, ди.
3. «В очень небольшом проценте примешивается также брахикранный монголоидный тип, относящийся к сибирской ветви азиатского ствола». Известны всего два черепа; примесь может быть случайной.
4. «Возможно сохранение следов проникших в Минусинский край в карасукское время представителей дальневосточной расы». [22]
Итак, за исключением двух случаев (два монгольских черепа), все население Минусинской котловины состоит
(93/94)
из тех же компонентов, что и тысячу лет назад, но разница, и весьма существенная, в том, что они уже успели слиться в единую народность, породившую самобытную культуру. Бронзовые изделия татарской эпохи поражают изяществом отделки и богатством сюжетов с преобладанием зоологической тематики.
К сожалению, абсолютно неизвестны те формы жизни, которые установились у динлинов в связи с хуннским завоеванием, но ясно, что культурный обмен между ними и хуннами протекал интенсивно. В результате его возникла новая культура — таштыкская, в которой удельный вес азиатского компонента резко увеличился. [23] Связанные с ней вопросы будут разобраны ниже.
^ Общественно-экономическая жизнь в державе Хунну. Сходство обнаруженных археологами на территории от Иньшаня до Саяно-Алтая древностей, датируемых V-III вв. до н.э., показывает нам тогдашние границы распространения хуннов. [24]
Археологически эта культура характеризуется преобладанием бронзы, «звериным стилем» в искусстве и так называемыми плиточными могилами. [25] В конце этого периода в могилах начинает попадаться железо, с которым хуннов познакомили западные жуны. [26] Наряду с охотой и скотоводством занятием хуннов было примитивное земледелие, на что указывают находки зернотёрок как в Северной . Монголии, так и в районе Великой китайской стены. [27]
Хунны этого времени весьма отдалённо напоминают своих предков, описанных выше. Теперь это совсем другой народ. За 800 лет на окраине Сибири произошло то
(94/95)
смешение, в результате которого возник антропологический тип хуннов, названный Г.Ф. Дебецем «палеосибирским». Археология констатирует у хуннов развитие меднолитейного мастерства, что предполагает наличие литейщиков-специалистов. [28] Накопление богатств шло у хуннов, очевидно, не только в виде собирания сокровищ. Так, Дегинь на основании изучения Сыма Цяня отметил, что «пленные составляли главное богатство хуннов, они их использовали как домашний скот». [29]
Выше мы уже видели, что у предшественников хуннов — глазковцев было развито патриархальное рабство. Рабы выполняли тяжёлые работы в домашнем хозяйстве, собирали дрова, носили воду. Они не допускались до ведущих отраслей хозяйства: облавной охоты, пастьбы скота, войны; они не определяли способа производства. Наличие их не разрушало патриархального родового строя.
Хозяйство хуннов покоилось на использовании особенностей лесостепного ландшафта. Им были необходимы не только зелёные степи, но и покрытые лесом горы. Лесом с гор они пользовались для изготовления юрт и телег, [30] а также стрел, причём ценился горный лес, где живут орлы, «перья которых употребляются на опушку стрел». [31] Перелески укрывали скот во время буранов и доставляли пастухам дрова для костров в то время, когда кизяк был присыпан снегом. Именно невозможность обойтись без горного леса заставляла хуннов вступать в борьбу с китайцами за обладание склонами Иньшаня и Цилиньшаня (в Ганьсу) и с юэчжами за монгольский Алтай и Тяньшань.
Обычно, сравнивая между собой древние культуры, уровень развития их измеряют наличием материальных остатков: сооружений, письменности, произведений искусств и т.п. Методика эта порочна, так как учитываются лишь уцелевшие памятники, т.е. каменные сооружения и металлические вещи. Вследствие того что сохранность памятников в странах с сухим климатом неизмеримо выше, чем в странах влажных, возникает первая ошибка.
(95/96)
Затем, если учесть, что люди строят дома для того, чтобы в них жить, а не для того, чтобы их тысячу лет спустя выкопал археолог, надо признать, что деревянные постройки подчас не хуже каменных и говорить о низком уровне культуры на том основании, что не обнаружено каменных строений, — вторая ошибка. Равным образом не могут быть установлены красота и ценность одежды, так как сохраняются лишь металлические детали, которые не для всех народов характерны. Допустим, что у какого-нибудь народа искусство проявляло себя в вышивках и достигло большой высоты, а у другого — в изготовлении каменных амулетов, очень грубых и заимствованных у первого. Получится, что в первом случае искусства не было вовсе, а во втором обнаружится оригинальный стиль. То же самое с письменностью: есть народы, у которых имеются огромные библиотеки переводов, пересказов, компиляций и очень мало оригинальных произведений, например у монголов, маньчжуров. В то же время «Илиада» и «Калевала» были устным творчеством ещё неграмотных народов.
Короче говоря, сравнение древних культур не только возможно, но и необходимо, а для этого должны быть в первую очередь учтены и выявлены оригинальные черты развития изучаемых народов и их потребности, и разная сохранность материальных остатков не должна мешать этому.
Основным достижением хуннов было освоение степных пространств Монголии. Ранее великая степь, как море, разделяла обитаемые лесостепные полосы: южносибирскую и северокитайскую. Обитатели обеих полос — земледельцы, осёдлые скотоводы и лесные охотники — не имели возможностей для передвижения по степи, и степные травы пропадали попусту. Хунны развели достаточное количество лошадей и подъяремных быков, создали кибитку — дом на колёсах — и первые занялись кочевым скотоводством, и вместе с тем применили облавную охоту, которая неизмеримо продуктивнее индивидуальной; они уже в III в. до н.э. знали соколиную охоту.
Жилище их — кибитка на колёсах — было удобно: во-первых, шатёр значительно лучше защищает от ветра и мороза, чем промерзающие стены земляного или каменного дома, и, меняя стоянку, всегда можно найти место, обеспеченное топливом; во-вторых, в жилище на колёсах
(96/97)
жить более безопасно, так как со всем имуществом можно уехать от врага, что хунны и делали.
Кожаная одежда их была прочна, легка и удобна. Их питание состояло из мяса и молока, имевшихся в изобилии, так как стада были огромны. Отсутствие изнурительного труда и постоянное занятие охотой способствовали физическому развитию, частые военные походы закаляли мужество и волю.
К тому же, эти походы играли большую роль в экономике хуннов. На ранних ступенях исторического развития возникала, примитивная система приобретения недостающего продукта путём систематического захвата запасов у соседей. В этой стадии война была опасным, но доходным промыслом, и добыча становилась народным достоянием. Подобно многим народам, хунны прошли эту стадию, но уже при первых шаньюях основным источником их доходов стало обложение покорённых данью.
Таким образом, мы должны признать, что хунны на заре своего существования были не лучше и не хуже, чем, скажем, франки, готы, арабы, славяне и древние греки.
Обращение с пленными и перебежчиками было весьма гуманным; поэтому китайцы опасались не столько набегов хуннов, сколько постоянных переходов к ним в степь своего населения.
Участие женщин в политике показывает, что они отнюдь не были принижены, как это наблюдалось в Китае, Индии, Иране.
Самым сильным аргументом против утверждения, что хунны имели собственную развивающуюся культуру, служит указание на отсутствие у них письменности, основанное на том, что она до сих пор не была обнаружена. Предположение, что хунны имели письменность, не дошедшую до нас, так как найти древние записи на коже, берёсте или бумаге не всегда возможно, отвергалось как несовместимое с уже составленным мнением. Однако и это предвзятое мнение разбивается накоплением новых сведений. Так, в «Истории Троецарствия» сообщается об обмене посольствами между Китаем и Фунаном, древнейшим царством в Камбодже. Китайское посольство посетило Камбоджу между 245 и 250 гг., и, вернувшись, участник его, Кань Тай, сообщая сведения о царстве Фунан, заявил: «они имеют книги и хранят их в архивах.
(97/98)
Их письменность напоминает письменность хуннов». [32] Фунанцы употребляли индийский шрифт. Это сообщение чрезвычайно интересно. Китайский дипломат говорит о хуннской письменности в придаточном предложении, как о вещи, абсолютно известной и нужной лишь для сравнения и пояснения. Ещё важнее то, что он подчеркивает индийское происхождение хуннской письменности; следовательно, держава Хунну имела культурные связи с Западом. Может быть, потому китайцы эпохи Хань и считали хуннов диким народом, ибо признавали единственным источником культуры только свою страну. К сожалению, фольклор [33] и прочие проявления хуннской духовной культуры безвозвратно утеряны, но уровень их культуры, в частности искусства, может быть установлен при расширении археологических работ в Монголии и Ордосе; современное же хуннам саяно-алтайское искусство великолепно.
^ Религия хуннов. Когда заходит речь о религии, то ставятся два вопроса: во что веруешь и как веруешь? Хунны ежегодно весной приносили жертву «своим предкам, небу, земле и духам». Ежедневно шаньюй дважды совершал поклонение: утром — восходящему солнцу, вечером — луне. Предприятия начинались, «смотря по положению звёзд и луны». [34]
Если вдобавок учесть титул шаньюя — «рождённый небом и землёю, поставленный солнцем и луною», то будет ясно, что одним из объектов поклонения был космос; поскольку хунны имели идола, изображающего его, космос был уже персонифицирован. Подобное космическое божество было известно в греческой мифологии (Уран, отец Сатурна), в индийской (древнейший из богов — Варуна), в древнескандинавской (Один). Исходя из этого, легче всего допустить, что пышный культ персонифицированного космоса был заимствован хуннами у западных соседей, юэчжей или динлинов, так как восточноазиатские монголоиды не имели такого культа, а были поли-
(98/99)
спиритуалистами. Полиспиритуализм на востоке всегда точно разграничивал духов предков от духов природы. Считалось, что тех и других можно вызвать или отогнать, рассердить или задобрить. Духи эти, с точки зрения китайца или тибетца, были отнюдь не божества, а живые существа, только имеющие природу, отличную от людей: они сильны, но не всесильны, не добры и не злы по природе, но могут быть часто вредны и иногда полезны. Короче говоря, общение с духами трудно даже назвать религией. Хунны также верили в духов. Верили они и в загробное существование, причём примитивное сознание кочевника рисовало его продолжением жизни. Отсюда пышные похороны в двойном гробу; чтобы покойнику не было холодно — облачение из парчи и драгоценных мехов; для службы ему в загробном мире — несколько сот соумирающих друзей и наложниц. Но этот жестокий обычай «сопровождения» шаньюя или вельможи в загробный мир не исчерпывал всех случаев человеческого жертвоприношения. «В жертву воинам», [35] очевидно прадедам, приносились храбрые пленники, и духи требовали жертву через уста волхвов. Отсюда видно, что человеческие жертвоприношения были связаны с сибирской струёй хуннской религии, с очень древним китайским шаманизмом и, возможно, тибетской религией бон. Эта религиозная система не предполагает существования единого бога, а ограничивается почитанием демонов, существ, ограниченных и злобных. С этой системой вели борьбу как конфуцианцы, почитавшие предков, так и буддисты, а позднее — христиане и мусульмане, но, несмотря на это, она удержалась до XX в. в Тибете и в несколько изменённых формах у тунгусов в Восточной Сибири. Любопытно, что там она вначале также была связана с человеческими жертвоприношениями, которые потом прекратились. [36]
На первый взгляд кажется странно, что демонолатрия и космический культ, столь различные по происхождению и содержанию, уживались вместе, но это становится понятным, если учесть, что сферы их в миросозерцании хуннов были чётко разграничены; они просто не
(99/100)
мешали друг другу. Космическое божество было так огромно, что не замечало демонов, а демоны делали свои дела, не касаясь мироздания; такое мировоззрение ещё не так давно бытовало среди сибирских народов и даже в Поволжье, где марийцы не могли понять, почему русский бог не уживался с Кереметью, и приносили одному свечи, а другому — жертву. Интересно другое: хунны вбирали в себя культурные представления востока и запада и сочетали их в оригинальных формах. Больше того, хунны воспринимали даже концепции далёкой Индии. Золотой идол, отбитый у них китайцами, многими учёными считается буддийским образом из оазисов Западного края. [37]
Разумеется, нет оснований думать, что среди хуннов были буддисты, но важно, что они о буддизме знали и интересовались им. Это указывает на широкий кругозор, не совместимый с низким уровнем культурного развития; можно ли при этом считать их дикарями? А если прибавить стройную систему администрации и гуманные формы быта, привлекавшие даже просвещённых китайцев, то вопрос о «дикости» хуннов III-I вв. до н.э. должен отпасть.
[4] В 160 г. Согдиана отпала от Греко-Бактрии, надо думать, при помощи юэчжей. Сама Бактрия пала в 129 г. (см.: V. Saint-Martin, Fragment d’une histoire des Arsacides, vol. II, p. 68). Следовательно, борьба за Бактрию продолжалась 30 лет.
[9] Около 170 г. до н.э. хуннская армия исчислялась в 60 тыс. всадников и, вероятно, состояла не только из хуннов, но и из представителей других народов [см.: G. Haloun, Zur Üetsi-Frage («Zeitschrift der Deutschen Morgenländischen Gesellschaft», 1937, S. 306, note I); ср. также: «Byzantion», vol. XVII, 1945, S. 224-225]. Так как в армию шло взрослое мужское население, составлявшее нормально 20% от общего количества, то можно ориентировочно определить численность хуннского народа в 300 тыс. или менее, но не более.
[11] Цифры на совести Сыма Цяня.
[15] Для определения общины ухуаней взят термин бу аймак — территориальная группа, а не син — род (Н.Я. Бичурин, Собрание сведений..., т. I, стр. 142).
[19] W. McGovern, The early empires of Central Asia, London, 1939, p. 120.
[21] Г.Ф. Дебец, Палеоантропология СССР, стр. 124.
[22] Там же, стр. 134.
[24] С.В. Киселёв, Древняя история Южной Сибири, стр. 317; см. также: М. Ростовцев, Срединная Азия, Россия, Китай и звериный стиль, Прага, 1929; A. Salmony, Sino-Siberian art, Paris, 1933; «Inner Mongolia and region of the Great Wall» («Archaeologia Orientalis», В-séries, vol. I, Tokio — Kioto, 1935); O. Ianse, L’empire des steppes «Revue des arts asiatiques», vol. IX, 1935.
[32] D.G.E. Hall, A history of South-East Asia, London, 1955, p. 25-26.
[33] Имеется лишь краткое упоминание в «Цянь Ханьшу», что хунны, утеряв хребты Яньчжышань и Циляньшань, отразили это печальное событие в стихах [Фэн Цзя-шэн, Руническая надпись из восточной Монголии («Советская этнография», 1959, №1), стр. 5].
[36] А.П. Окладников, Древнее население Сибири и его культура (рукопись), гл. VII.
[37] W. McGovern, The early empires..., p. 139; Ed. Chavannes. Mémoires historiques de Sse-ma Ts’ien, vol. LXVII, Paris. 1899; H. Franke, Geschichte des chinesischen Reiches, Bd I, Berlin, 1930, S. 343; Дэн Чжи-чэн, История Китая на протяжении двух тысяч лет, Шанхай, 1954 («Реферативный сборник», 1956, №13, стр. 152).
|