А.Д. Грач
Древние кочевники в центре Азии.
// М.: ГРВЛ. 1980. 256 с., вкладки.
Глава V. К характеристике хозяйства древних кочевников.
Основной задачей реконструкции хозяйственного уклада племён Тувы скифского времени является определение того, к какому хозяйственно-культурному типу относилось их скотоводство — было ли оно кочевым, полукочевым или пастушеским.
Вопрос о хозяйственно-культурных типах и историко-археологических (историко-этнографических) областях был в своё время разработан известными советскими этнографами и антропологами М.Г. Левиным и Н.Н. Чебоксаровым [Левин, Чебоксаров, 1955, с. 3-17; см. также: Левин, Токарев, 1953, с. 148-156; Андрианов, 1968, с. 29-34; Андрианов, Чебоксаров, 1972, с. 15-25; Чеснов, 1970, с. 15-25; Хазанов, Арутюнов, 1979, с. 140-158]. Основные положения работы М.Г. Левина и Н.Н. Чебоксарова были направлены против концепций так называемой культурно-исторической школы (Гребнер, Шмидт, Анкерман), объяснявшей сходство в культуре различных народов наличием «культурных кругов» и «культурных комплексов», ведших своё происхождение из определённых центров. М.Г. Левин и Н.Н. Чебоксаров полемизировали и со школой диффузионистов, настаивавших на распространении культурных элементов независимо один от другого (учение о «моделях культуры»).
В итоге рассмотрения обширного археологического, этнографического и антропологического материала М.Г. Левин и Н.Н. Чебоксаров пришли к важным выводам, которые вкратце могут быть резюмированы следующим образом: связь (соотношение) между хозяйственно-культурным типом и языковой общностью, по всей видимости, отсутствует; связь (соотношение) между историко-этнографической областью и антропологическим составом населения может существовать.
В качестве особого хозяйственно-культурного типа М.Г. Левин и Н.Н. Чебоксаров выделяют кочевников-скотоводов, появившихся на рубеже классового общества в I тысячелетии до н.э. Основные и универсальные признаки этого хозяйственно-культурного типа, по М.Г. Левину и Н.Н. Чебоксарову, таковы: «Хозяйство.... высоко специализировано; как показывает самоё название этого типа, он связан с кочевым образом жизни, что в свою очередь накладывает глубокий отпечаток на всю культуру кочевников. Разводят главным образом лошадей, крупный и мелкий рогатый скот (особенно овец); в некоторых областях большую хозяйственную роль играет также разведение верблюдов... Основу питания составляет мясная и молочная пища, в связи с чем способы изготовления молочных продуктов очень разнообразны (различные виды квашеного молока и сыр, приготовление из молока опьяняющих напитков и т.д.). Главный тип жилища — переносный шатёр (форма его варьирует), крытый полотнищами из шерсти (ткаными или валяными) или, реже, кожей. Утварь преимущественно кожаная; гончарство, как правило, отсутствует. Если из древних народов характерными представителями этого типа можно считать скифов-кочевников и сарматов, то из современных народов к нему следует отнести монголов и часть туркменов (до периода социалистической реконструкции их хозяйства), кочевые иранские, тюркские и арабские племена стран Передней Азии и Северной Африки. Сюда же относятся, в известной степени, некоторые народы Восточной и Южной Африки» [Левин, Чебоксаров, 1955, с. 9].
Определение хозяйственно-культурного типа кочевников, данное М.Г. Левиным и Н.Н. Чебоксаровым, следует признать одним из лучших в современной литературе. В то же время, при-
(39/40)
менительно к кочевникам древности, это определение нуждается, с нашей точки зрения, в некоторых дополнениях и коррективах. Так, следует подчеркнуть, во-первых, разнообразие не только молочной, но и мясной пищи — в кочевых обществах Сибири и Центральной Азии вплоть до этнографической современности ассортимент пищевых изделий из мяса и внутренностей даже превосходил ассортимент видов молочной пищи. Во-вторых, археологические комплексы скифского времени Тувы и Алтая, как и других территорий Евразии, показывают, что кочевой быт не был препятствием для распространения керамических сосудов. Наконец, неправомерно не замечать очень широкого распространения у кочевников деревянной, а также берестяной посуды — такая посуда бытовала в Центральной Азии и на Алтае в скифское, гунно-сарматское и древнетюркское время, и подобное положение сохранилось вплоть до XIX-XX вв.
Приведённое выше определение хозяйственно-культурного типа в общем и целом применимо для характеристики кочевых племён скифского времени, обитавших на территории Великого пояса степей. Хозяйственно-культурный тип этой громадной зоны был единым, историко-этнографические области, получившие отражение в различии археологических культур и их вариантов, были разными.
При реконструкции древних форм кочевого хозяйства важное значение имеет метод сопоставления археологических данных с материалами по позднейшим кочевникам. Наиболее надёжные параллели дает сопоставление данных археологии и этнографии, полученных в сходных (однотипных) экологических зонах. Многочисленные примеры подобных сопоставлений приводит, в частности, Г.Е. Марков [Марков, 1976]. Следует указать, что при проведении сопоставлений необходимы разумные коррективы, учитывающие диалектическое развитие общества и изменения экологической среды.
Исходя из этого, представляется вполне правомерным, рассматривая хозяйство кочевников Центральной Азии скифского времени, принимать во внимание конкретные формы кочевого хозяйства позднейших тувинцев, монголов и других народов, живущих в этом историко-географическом регионе.
Надёжным историко-этнографическим индикатором кочевого образа жизни древних племён справедливо считается присутствие в погребениях предметов конского убора или сопроводительных захоронений коней. Этот индикатор надёжно «работает» при интерпретации памятников самых разных исторических эпох — от скифского времени до средневековья и нового времени. В то же время нельзя не отметить, что есть отдельные исключения из правила: например, погребальный обряд кочевников-хунну не предусматривал помещение в погребения сопроводительных конских захоронений или предметов конского убора.
Другим важным индикатором, свидетельствующим о кочевом образе жизни, является наличие в погребениях остатков различных частей бараньих туш.
Говоря о хозяйстве «уюкских» племён Тувы, Л.Р. Кызласов отметил его комплексный характер и указал на наличие скотоводства (по Л.Р. Кызласову, яйлажного), земледелия, а также охоты (в качестве подсобного промысла). Характеризуя образ жизни племён скифского времени Тувы, Л.Р. Кызласов решительно выступал против реконструкции его как кочевого. При этом Л.Р. Кызласов исходил из того, что в известных ко времени написания era работы погребениях скифского времени не были, за исключением одного случая, обнаружены предметы конской сбруи и сопроводительные погребения коней в убранстве. Это и породило вывод Л.Р. Кызласова, сводившийся к тому, что «ни одного погребения скифского времени с конём в Туве нет» [Кызласов, 1958б, с. 87].
Не прошло и года со времени публикации этого вывода, как преждевременность его стала очевидной: в Саглы было раскопано погребение пазырыкского типа с сопроводительными захоронениями коней. Позднее в Уюкской долине было сделано выдающееся археологическое открытие: раскопан курган Аржан, где находилось более 160 сопроводительных захоронений коней.
Во многих случаях в курганах саглынской культуры обнаружены остатки ритуальной пищи, представленной костями овец. Так, 19 бараньих черепов найдены при раскопках могильника Туран I (вместе с козьими черепами); черепа, кости курдюков, лопатки, рёбра и другие кости овец найдены в могильниках Мажалык-Ховузу I, II, III и других могильниках.
Таким образом, несостоятельность тезиса, исключающего Туву из ареала расселения древних кочевников, в настоящее время стала полностью очевидной. Археологические материалы дают неоспоримую серию доказательств, что Тува уже в раннескифское время была одной из зон распространения кочевого скотоводства как хозяйственно-культурного типа.
Курганные находки дают вполне ясное представление о составе стада у древних кочевников Тувы и свидетельствуют, что он полностью соответствовал составу стада, до сих пор доминирующему в Центральной Азии. Большую роль играла лошадь, являвшаяся ездовым и тягловым животным. Основу поголовья домашнего скота составляли овцы. Именно
(40/41)
в эпоху древних кочевников доминирующим стало разведение мясных жирнохвостых овец [Кызыл-оол, 1975, с. 40-56]. Из шерсти овец изготавливались ткани, образцы которых сохранились в промёрзших курганных усыпальницах. Дошли до нас и фрагменты превосходно изготовленной кошмы. Второе место среди мелкого рогатого скота занимали козы. В курганах Тувы найдены и кости коровы, однако находки эти единичны и численно неизмеримо уступают находкам костей овцы.
Развитию скотоводства в Туве способствовали природные условия: на пастбищные угодья, по современным данным, приходится до 25% территории и до 99% всей природной кормовой площади (Лысенков, 1969, с. 83; Варварин, 1950]. Общая площадь пастбищ Тувы составляет, по одним данным, 6,9 млн. га [Лысенков, 1958, с. 153], по другим данным, — до 5-7 млн. га [Соскин, 1958, с. 68]. По классам пастбища Тувы подразделяются на низинные речных долин и приозёрных окраин, плоскогорные полупустынно-степного пояса, горносклоновые лесостепного пояса, высокогорные субальпийского и альпийского пояса [Лысенков, 1969, с. 84-85].
Обнаруживается корреляция зон расположения классов пастбищ и курганных могильников скифского времени и других исторических эпох: курганы локализуются только на пастбищах первых трёх классов, а на субальпийских и альпийских лугах, как правило, не встречаются.
В настоящее время мы не располагаем данными о форме и устройстве переносных жилищ древних кочевников Тувы. Однако на соседнем с Тувой Алтае — в Пятом Пазырыкском кургане обнаружено решётчатое устройство, убедительно интерпретированное М.П. Грязновым как детали крыши войлочной юрты (С.И. Руденко считал частями переносного жилища детали, оказавшиеся, по М.П. Грязнову, верхом колесницы, обнаруженной в том же кургане) [Грязнов, 1960, с. 29; Руденко, 1953, с. 232-234].
Особого внимания заслуживает вопрос о деревянных наземных жилищах, подобием которых являются погребальные камеры-срубы скифского времени — скрытые глубоко под землёй «дома для мёртвых», сооружение которых отличалось высокой и весьма разработанной техникой.
Камеры-срубы могильников Саглынской долины, как и камеры-срубы многих других могильников скифского времени в Туве, сложены из лиственничных стволов и брусьев. Лиственница (Larix sibirica Ledeb) является наиболее крупным деревом в Сибири, имеет широкую пирамидальную крону, в нижней части стволы её конусовидно утолщены, высота стволов 40-45 м, диаметр до 1,75 м. В лесах Тувы лиственница занимает очень значительное место: в различных районах участие лиственницы в древостоях колеблется от 50 до 70%. Общая площадь лиственничников достигает 4337,3 тыс. га, или 54,6% всех лесных массивов. Исследователи-лесоводы отмечают, что нижняя граница распространения лиственницы в Туве непостоянна и зависит от экспозиции склонов гор: на северных склонах лиственница поднимается до 800-1100 м, на южных склонах — до 1500-1650 м, при этом чем далее на юго-запад, тем граница эта выше [Коропачинский, Скворцова, 1966, с. 41-43].
Выбор лиственницы для сооружения камер-срубов и, вероятно, для сооружения жилищ диктовался высокими качествами лиственницы — её прочностью и способностью к длительной консервации.
Лиственничные брёвна для сооружения усыпальниц Саглынской долины доставлялись скорее всего с северных отрогов возвышенности Даган-Тэли, обрамляющей большую часть долины с юга, а также с отрогов основной цепи хребта Цаган-Шибэту, где и сейчас имеются большие лиственничные массивы (южные отроги Танну-Ола в этом районе безлесны). При доставке брёвен оттуда не требовалось преодолевать высокие перевалы, чем достигалась значительная экономия затрат труда. Исходя из этих соображений, следует исключить возможность доставки леса с северных отрогов хребта Танну-Ола — это потребовало бы несоизмеримо больших усилий и преодоления значительных по высоте перевалов.
Брёвна для сооружения погребальных камер-срубов доставлялись с применением тягловой силы — об этом говорят внушительные размеры и солидный вес брёвен, обнаруженных при раскопках. Об этом же свидетельствует наличие проушин в концах брёвен, зафиксированных при раскопках камеры-сруба кургана 9 могильника Саглы-Бажи II. Интересно, что эти проушины совершенно идентичны тем, которые были отмечены С.И. Руденко при исследовании больших Пазырыкских курганов [Руденко, 1953, с. 231-232] и К.А. Акишевым при демонтаже камер Бесшатыра [Акишев, 1963, с. 80-82, рис. 68-69]. В качестве тягловой силы использовались лошади, а возможно, и быки.
Монтировались срубы, как уже указывалось, непосредственно в могильных ямах. Специальные исследования показали, что обработка брёвен, составлявших внутреннюю основу кургана Аржан, производилась маленькими и лёгкими бронзовыми кельтами с шириной лезвия 30-61 мм [Немировская, 1975, с. 207-211].
(41/42)
Бронзовыми кельтами обрабатывались и брёвна саглынских усыпальниц — следы применения этих орудий отлично сохранились благодаря мерзлоте. Обработка дерева строителями скифского времени Тувы во многом аналогична приёмам обработки дерева, применявшимся пазырыкцами Алтая [Семёнов, 1956, с. 204; Грязнов, 1950, с. 44].
О стремлении к сохранению бронзовых орудий от износа свидетельствует своеобразный технический приём — выжигание сучков на брусьях, плахах и бревнах срубов как алды-бельской, так и саглынской культуры. Этот приём был зафиксирован нами и при исследовании могильников раннескифского времени (Алды-Бель I, Хемчик-Бом III; выжигание сучков применялось и при сооружении Аржана), и при изучении всех без исключения могильников саглынской культуры (Саглы-Бажи II, IV, VI, Улуг-Оймак I и II, Урбюн III, Хемчик-Бом I, IV, Мажалык-Ховузу I, II и др.). Данный приём имел распространение и далеко за пределами Тувы; он был, в частности, отмечен нами при раскопках курганов сарагашенского этапа в могильнике Туран II. Подавляющее большинство металлических предметов, обнаруженных при раскопках этого могильника, в целом синхронного могильнику Саглы-Бажи II и аналогичным ему памятникам Тувы, было сделано из бронзы. Таким образом, подмечаемая закономерность, сводящаяся к сохранению бронзовых орудий и отражающая техническую ограниченность их применения при обработке твёрдых материалов, прослеживается не только среди памятников скифского времени Центральной Азии, но и на Среднем Енисее — среди тагарских объектов Минусинской котловины.
Объекты скифского времени свидетельствуют о том, что весьма совершенные приёмы обработки дерева и строительства деревянных сооружений у народов Саяно-Алтая и Центральной Азии имеют глубокую древность. Этнографические наблюдения показывают, что строительство зимних убежищ является в Центральной Азии одним из непременных элементов кочевого скотоводства. Так, у тувинцев сооружение зимников производится повсеместно и имеет давнюю традицию. Монголы также сооружали зимники.
Н.М. Пржевальский и В.И. Роборовский наблюдали деревянные жилища, сооружённые наньшаньскими тангутами-кочевниками в горах Тэтунг (Ганьсу). Н.М. Пржевальский отмечает, что эти жилища сооружались из тонких брёвен, часто без рубки; щели замазывались глиной; в центре крыши находился подквадратный световой люк, служивший одновременно и для выхода дыма (люк прикрывался «ставней»). Эти жилища, описанные Н.М. Пржевальским, являлись, по-видимому, зимниками, основным же жилищем тангутам служили палатки, в которых, как пишет исследователь, «невозможно укрыться от дождя и холода» [Пржевальский, 1883, с. 416; рисунок «тангутской избы», выполненный В.И. Роборовским, помещён между с. 416-417].
Необходимость сооружения зимников была продиктована прежде всего суровыми климатическими условиями Тувы и сопредельных территорий Центральной Азии. В Тувинской котловине среднегодовая температура отрицательна (— 4,6° С). Морозы здесь доходят до — 58°, максимальная плюсовая температура 38°, и амплитуда крайних температур составляет 96°. Б.Н. Лиханов отмечает, что такие колебания на данных широтах земного шара нигде более не наблюдаются [Лиханов, 1958, с. 179].
С деревянным строительством были знакомы не только кочевые племена скифского времени и XIX в. Вряд ли кто-нибудь станет сомневаться в том, что центральноазиатские хунну (сюнну) были кочевниками: кочевой уклад их жизни надёжно подтверждается свидетельствами письменных источников. В «Исторических записках» Сыма Цяня читаем: «В поисках воды и травы (они) переходят с места на место, и ... у них нет городов, обнесенных внутренними и наружными стенами, нет постоянного местожительства и они не занимаются обработкой полей». Далее указывается: «... в мирное время они следуют за скотом и одновременно охотятся на птиц и зверей, поддерживая таким образом своё существование» [Материалы по истории сюнну, 1968, с. 34]. В переводе Н.Я. Бичурина кочевничество хунну подчеркнуто ещё сильнее: «Не имеют ни городов, ни осёдлости, ни земледелия» [Бичурин, 1950, с. 40].
В то же время комплексное рассмотрение письменных источников и археологических данных позволяет сделать надёжное заключение о том, что хунну превосходно владели приёмами деревянного строительства — в соответствии с нормами их погребального обряда гробы с телами погребённых находились внутри подчетырёхугольных срубов, помещавшихся на большой глубине под каменными наземными сооружениями весьма сложной конструкции [Руденко, 1962а, с. 6-23, рис. 5-8, 10-21, табл. II-III; Коновалов, 1975а, с. 10-13; Коновалов, 1975б; Коновалов, 1976; Грач, 1971, с. 100-101; Мандельштам, 19756. с. 232].
Приведённых данных, на наш взгляд, достаточно для того, чтобы, во-первых, констатировать глубокие традиции сооружения кочевниками Центральной Азии деревянных строе-
(42/43)
ний — традиции, тянущиеся от скифского времени до современности, и, во-вторых, квалифицировать деревянные строения как необходимый и специфический элемент в сезонном цикле перекочёвок. Нельзя не вспомнить в связи с этим прозорливое замечание С.П. Толстова об элементах осёдлости, которые «всегда сопровождают кочевое скотоводческое общество» [Толстов, 1934, с. 171].
Хозяйственный уклад древних кочевников Тувы и сопредельных территорий Центральной Азии, по-видимому, характеризовался кочеванием по маршрутам строго традиционным, выработанным на протяжении жизни многих поколении; скот круглый год содержался на подножном корму, существовали стационарные зимники; регулярного земледелия не было. Вопрос о том, откуда получали древние кочевники наших территорий земледельческую продукцию, остаётся открытым. Не исключена возможность, что её производили подчинённые племена.
Основным ездовым животным, как уже говорилось, была лошадь. Что же касается формы повозок или колесниц у древних кочевников Тувы и Северо-Западной Монголии, то прямых данных на этот счёт пока нет. Однако уже в эпоху бронзы на этих территориях имели распространение колесницы — об этом свидетельствуют наскальные изображения Мугур-Саргола — Чинге [Грач, 1971, с. 104; Формозов, 1969, с. 207-208, 210], а также петроглифы, открытые в Монголии [Волков, Новгородова, 1971, с. 461-462; Волков, Новгородова, 1974, с. 536; Волков, 1972б, с. 556; Новгородова, 1971, с. 49-53].
Нельзя не упомянуть, что у ближайших западных соседей древних кочевников Тувы — пазырыкцев Алтая — наличие колесниц документировано замечательной находкой в Пятом Пазырыкском кургане. Пазырыкская колесница, восстановленная в Эрмитаже М.П. Грязновым, имела ширину около 3 м и высоту 2,65 м [Руденко, 1953, с. 232, 234, рис. 146; Грязнов, 1955, с. 30-32; см. также: Руденко, 1952, с. 238-239; Руденко, 1960, с. 232-236, рис.123-124; Руденко, 1968, с. 82, 84, 86-87, рис. 73]. О назначении пазырыкской колесницы есть разные суждения: С.И. Руденко, в частности, полагал, что это был свадебный экипаж [Руденко, 1960, с. 236]. Коснувшись вопроса о главной зоне использования подобных колесниц, С.И. Руденко справедливо обратил внимание на то, что эта находка «указывает на уже развитый гужевой транспорт по крайней мере в смежных с Горным Алтаем степных районах, так как на Алтае не было.... условий для колёсного транспорта» [Руденко, 1960, с. 236]. М.П. Грязнов высказал предположение, что колесница из Пятого Пазырыкского кургана была разборной и могла доставляться через горные перевалы вьюками [Грязнов, 1955, с. 32]. В Пазырыкских курганах найдены и телеги с цельными колёсами, использовавшиеся для перевозки грузов [Руденко, 1953, с. 230-231, рис. 143-145].
Землеройную технику древних кочевников Центральной Азии следует признать весьма примитивной. Ямы выкапывались с применением колотушек и кольев, с помощью которых разрыхлялся грунт, и деревянных лопат, которыми грунт откидывался. Эти инструменты были найдены при раскопках промёрзших погребальных камер в Туве (Саглы-Бажи II, Даган-Тэли I) и на Алтае (Пазырык). Исследования в Туве позволили установить, что в качестве мотыг для разрыхления грунта применялись также рога маралов, добытые на охоте; в могильниках Даган-Тэли I и Саглы-Бажи I были обнаружены эти инструменты, положенные в погребальные камеры после захоронения последнего умершего. Маральи рога употреблялись в качестве орудий и при проходке горных выработок [Сунчугашев, 1969, с. 69, рис. 9, 1-3].
Широкое применение подобных орудий было обусловлено тем, что железо ещё не стало доминирующим металлом, а бронза была слишком мягка для применения в условиях исключительно тяжёлых грунтов (галечно-щебенчатые грунты наличествуют во многих местах, где нами раскапывались курганные комплексы: в Монгун-Тайге, Кара-Холе, Бай-Тайге, в Саглынской долине, на правобережье Улуг-Хема — на Куйлуг-Хеме, Улуг-Оймаке). Наряду с этим фактором играло роль и стремление к экономии металла.
Различные виды археологических источников позволяют говорить о значительной роли охоты у племен Тувы скифского времени. Об этом ярко свидетельствуют охотничьи амулеты из клыков диких животных, во множестве обнаруженные при мужчинах, погребённых в усыпальницах саглынской культуры. В широком ходу были изделия из рога и кости животных, добытых на охоте, — пряжки, пуговицы и поясные пластины из рога марала и лося.
Поголовье диких животных в горах Тувы в древности, как в скифское время, так и в более поздние исторические эпохи, было несоизмеримо более высоким, чем в наши дни (о современном животном мире и охотничьем промысле в Туве см.: [Башанов, 1961, с. 82-89; Башанов, Никифоров, Шурыгин, 1968, с. 214-223]). К тому же, как свидетельствуют петроглифы, в древности на территории Тувы встречались такие виды диких животных, которые к настоящему времени либо полностью истреблены, либо встре-
(43/44)
чаются на очень удалённых от Тувы территориях. К числу таких животных относится антилопа-оронго, встречающаяся ныне на северных рубежах Тибета [Потапов Р.Л., 1957, с. 430-431; Грач, 1957, табл. VIII, XII]; дикий верблюд, изредка попадающийся в глубинных районах Монголии [Потапов Р.Л., 1957, с. 431; Грач, 1957, с. 415-419; Банников, 1954, с. 178-188]; дикая лошадь (так называемая лошадь Пржевальского) [Намнандорж, 1975, с. 30; Потапов Р.Л., 1958, с. 387].
В связи с вопросом об объектах древней охоты нельзя не обратить внимание на то, что среди животных, изображённых на предметах искусства, в подавляющем большинстве показаны опять-таки животные дикие — горные козлы, косули, горные бараны (архары), маралы. Известны и случаи изображения домашних животных — это изображения лошадей на резных роговых пластинах из Саглынской долины. О том, что это изображения именно домашних, а не диких лошадей, свидетельствуют отчётливо детализированные изображения хвостов, завязанных точно таким же образом, как можно видеть на трупах лошадей из пазырыкских курганов Алтая.
Саглынцы Тувы охотились и на пушного зверя — об этом, как отмечалось, свидетельствуют находки (особенно многочисленные в могильнике Урбюн III) деревянных наконечников стрел со скруглёнными окончаниями. В одном из наиболее ранних известных сейчас памятников скифского времени Тувы — кургане Аржан — обнаружены фрагменты некогда роскошных одежд, сделанных из меха, который предположительно определяется как соболиный [Грязнов, Маннай-оол, 1974а, с. 196-198]. Томары найдены и при раскопках алды-бельских комплексов могильника Усть-Хадынныг I [Виноградов, 1978].
Господствующим металлом для производства труда и оружия на протяжении большей части скифского времени в Центральной Азии являлась бронза. Железо начало входить в широкий обиход только на заключительном этапе скифского времени (озен-ала-белигский этап саглынской культуры). Важной отраслью экономики Тувы скифского времени была поэтому добыча меди. Горняки скифского времени, несомненно, унаследовали многовековой опыт своих исторических предшественников — горняков эпохи бронзы [Кызласов, 1958, с. 88; Сунчугашев, 1969; Маннай-оол, 19706, с. 93-95]. Нельзя не отметить, что одной из наиболее сложных задач, вставших в ходе исследования древних горных выработок, является определение их хронологии. Чрезвычайно трудно определить, какие из выработок относятся к эпохе бронзы, а какие — к скифскому времени (имеющиеся попытки датировки, как правило, малоубедительны).
Вопрос о месте добычи оловянного камня (касситерита), из которого выплавлялось олово, применявшееся при изготовлении бронзовых орудий, обстоятельно разобран специалистами. Ещё А.А. Иессен и Г.П. Сосновский, рассмотрев находки С.А. Теплоухова, высказали предположение, что олово для изготовления этих вещей добыто в пределах Тувинской котловины [Иессен, Сосновский, 1940, с. 47]. Сходной точки зрения придерживается Л.Р. Кызласов [Кызласов, 1960, с. 75]. Я.И. Сунчугашев, основываясь на материалах исследований геологов Тувинской комплексной геологической экспедиции А.И. Игошина, Г.Г. Вельского и В.В. Архангельской, делает обоснованный вывод: «Районами добычи олова в Южной Сибири могли быть как западный и восточный склоны Кузнецкого Алатау, так и южные отроги Западных Саян и северные склоны Западного Танну-Ола в Тувинской АССР» [Сунчугашев, 1969, с. 100].
Я.И. Сунчугашев и М.X. Маннай-оол приводят данные металлографического исследования бронзовых ножей скифского времени, произведенного в лаборатории спектрального» анализа ИА АН СССР: содержание олова в этих предметах колеблется от 5,6 до 7,5% [Сунчугашев, 1969, с. 98-99; Маннай-оол, 19706, с. 94].
Впервые древняя медеплавильня была обнаружена в Туве на р. Бай-Сют в 1916 г. Памятник этот стал в своё время хрестоматийным, данные о нём многократно публиковались, он был воспроизведён и в известном учебнике В.И. Равдоникаса по истории первобытного общества [Равдоникас, 1947, с. 291, рис. 109]. Материалы по исследованию древних медеплавилен Тувы обобщены Я.И. Сунчугашевым, им же подробно прослежена конструкция этих сооружений, подразделяемых на три типа: медеплавильные горны типа Он-Кажаа, медеплавильные ямы типа обнаруженных в Кызыл-Торге и места плавки на открытых очагах в глиняных тиглях [Сунчугашев, 1969, с. 73-102].
Завершая общую характеристику некоторых сторон хозяйства племён скифского времени Тувы и сопредельных территорий Монголии, необходимо отметить, что археологические данные с полной очевидностью свидетельствуют о выделении ремесленного производства. Ведущую роль играло металлообрабатывающее ремесло. Есть основания полагать, что виды ремесленной деятельности племён скифского времени Центральной Азии были уже дифференцированы — об этом прежде всего свидетельствует высокий уровень мастерства производства различных изделий из бронзы.
|