Р.М. Гиршман
Религии Ирана. От VIII века до н.э. до периода ислама.
Археологическое обследование района Бахтиарских гор в юго-западной части Иранского плоскогорья, где в древности находилось царство Элимаида, позволило мне выяснить в остатках ряда древних местечек и даже городков совершенно одинаковую структуру, которая зиждилась на трёх элементах: 1) укреплённый замок; 2) священная терраса; 3) развалины некогда обитаемых кварталов. Все эти остатки древних поселений находились в совершенно изолированных долинах, разделённых горными хребтами и в то же время не очень отдалённых друг от друга. Местность не поражала своим плодородием.
Эта трёхчастная композиция обитаемых мест заставляла вспомнить о тех частях Авесты, где говорится о трёхчастной организации иранского общества: 1) касты воинов; 2) касты духовенства и 3) касты крестьян-скотоводов. Несколько черепков крашеной керамики доахеменидского и ахеменидского типа, обнаруженных в поселениях, привели меня к гипотезе, что мы находились, вероятно, перед чрезвычайно архаичными остатками обиталищ персидских племён, незадолго до этого (в VIII или в начале VII в. до н.э.) осевших на землях, которые принадлежали эламской державе, но до тех пор были не обитаемы и ждали человека, который заселил бы их.
Эта гипотеза касалась ряда поселений в этой области — Масжид-и Солайман, или «Мечеть (царя) Соломона», Бард-е Нешандэ, или «Зиждущийся камень», Калгэ, или «Маленькая руина», Шами, вероятно, Изэ-Меламир, — находящихся на левом берегу Каруна, единственной в Персии судоходной реки, а на правом берегу — поселений Кала-и Барди, или «Каменный замок», Кала-и Лит, или «Покинутый замок». Будущие разведки умножат, без сомнения, количество этих поселений. Я причислил бы к ним архаические Пасаргады, которые производят аналогичное впечатление; не исключается возможность подобного заключения при обзоре Накш-и Рустам, отвечающего той же формуле.
Священная терраса при обследовании поражает своим массивным силуэтом. Персидские племена с самого начала их пребывания в изучаемой местности, вероятно, были народом, одухотворённым религиозностью, выраженной ярче, чем у их дальних родственников — народов греко-римской культуры. Эти священные террасы из огромных каменных блоков весом в несколько тонн каждый, требовали почти сверхчеловеческих усилий у членов этих маленьких коммун, разбросанных в долине Загра, и ясно свидетельствуют о том, что религиозные обязанности играли первенствующую роль в укладе жизни этих людей. Рельефы на могилах ахеменидских владык это иллюстрируют, надписи Дария это подтверждают.
Ритуал этой религии представляется нам исключительно строгим и ограниченным. Терраса не имела никаких других построек, помимо подиума — небольшого возвышения, или площадки, на которой возвышался алтарь с чашей горящего священного огня. Вокруг него под открытым небом происходили священные церемонии, производившиеся священнослужителями в присутствии правоверных. Геродот был безусловно прав, когда настаивал на том, что персы не имели храмов. Храмов, вообще сооружений, построенных для религиозных церемоний, так же как изображений ликов богов, у персов не было.
(67/68)
Священный огонь, чтимый во время церемоний на алтаре, по их окончании переносился и прятался в специальной комнатке, или атешга, обычно устроенной в толще облицовки террасы, в конце узкого хода, который вёл к ней.
Айадана и Дайвадана. В древнеперсидской версии Бехистунской надписи Дарий говорит о самозванце и лжецаре Гаумате, которого он победил и убил. Гаумата разрушил айаданы, но Дарий заново выстроил их. Каковы же были эти айаданы, которые вавилонская версия той же надписи называет bit ilani, или «дом богов», а эламская версия — sayan, или «храмы»? Как сопоставить эти указания с тем, что у персов не было храмов?
Айаданы должны были быть местом культов, по характеру совершенно отличных от тех, которые были характерны для вавилонской и эламитской религий. Термин этот переводчики древнеперсидских текстов не могли перевести иначе, как «храм».
Разрешение проблемы было получено мною благодаря открытиям, сделанным на священных террасах Масжид-и Солайман и Бард-е Нешандэ. На этой последней была найдена площадка, разрушенная и заново выстроенная, а в Масжид-и Солайман архаичная площадка исчезла вместе с частью внешней облицовки террасы, на которой площадка была возведена. Затем были заново сооружены и новая площадка, и новая облицовка, что увеличило площадь террасы. Всё это было нами выявлено при раскопках, которые позволили найти остатки прежнего устройства.
Эти изыскания привели меня к заключению, что айаданами древних персов и Ахеменидов были площадки, возвышавшиеся на террасах не более метра в высоту и четырёх-пяти метров в длину. На них и ставился алтарь с горящим огнём во время церемоний — всегда под открытым небом.
Каковы же были дайваданы, или «храмы дайвов», или «запрещённых богов», которые разрушил царь Ксеркс, о чём он повествует в своей надписи, найденной в Персеполе, а спустя несколько лет также в Пасаргадах? Царь не указывает страны, в которой находились осуждённые им храмы.
Многие гипотезы были высказаны по этому поводу: думали о Вавилонии и её столице, варварски разрушенной Ксерксом, думали о Египте и даже об Ионии. Слишком долго описывать те соображения, которые привели меня к заключению, что этой страной была Мидия, да я и не был первым, кто предложил такое решение вопроса.
Оно находит сегодня счастливое подтверждение благодаря блестящим результатам раскопок нашего коллеги доктора Д. Стронаха. Этот английский археолог раскопал в Нуш-и Джан, недалеко от Хамадана-Экбатана, два мидийских храма, которые были выключены из культа и окончательно покинуты. Их двери были замурованы, и внутри они были заложены камнями до самой крыши. Всё это позволяет заключить с максимальной вероятностью, что осуждённые исчезнуть священные сооружения по каким-то соображениям не хотели разрушать, но сделали их недоступными, заполнив камнями и запретив таким образом религиозные церемонии в честь осуждённых богов.
Несколько слов должно быть сказано об атешга — комнатках для хранения огня, которые были устроены, как говорилось выше, во внешней облицовке террасы.
Таково было их положение с архаических времён. Но когда при Кире Иран стал мировой державой, когда великий царь построил Пасаргады, новую столицу, которая своей роскошью должна была соперничать с Западом, возник вопрос о религиозных зданиях. Что мог противопоставить Кир грандиозным храмам, сооружённым греками Малой Азии, подданными великого царя, или греками Греции для того, чтобы придать больше блеска религиозной архитектуре новой империи в общей картине пышности новых дворцов?
(68/69)
Персидская религия, как мы видели, суровая, резко обособленная, никакой настоящей архитектуры, по существу, не знала. Единственным элементом, способным получить какую-либо трансформацию, был атешга. Это помещение и послужило прототипом нового монументального сооружения. Его воздвигали на верху величественной башни, дав этим религии и огню, её олицетворяющему, общегосударственный и доминирующий характер.
Башня Кира в Пасаргадах, первой столице персов, и башня Дария в Накш-и Рустам, религиозном центре Персеполя, второй персидской столицы, которая была копией построенной Киром, являются не чем иным, как атешга, несмотря на их четырнадцатиметровую высоту и семиметровую ширину. Башни эти, предавая забвению архаичные формы, были по необходимости со слепыми окнами и не заключали внутри ничего другого, кроме атешга, маленькой комнатки с низким потолком, едва ли немногим большей по своим размерам, чем комнатка для хранения огня в Масжид-и Солайман.
К её тяжёлой двустворчатой каменной двери, раскрывавшейся в самой высокой части грандиозного здания, воздвигнутого из двухцветных блоков чёрного и жёлтого камня, вела величественная внешняя лестница. Можно себе представить экстаз толпы верующих в момент, когда священнослужитель появлялся в этих дверях и, возвышаясь над всей столицей, представлял всем собравшимся чашу со священным огнём. Он сходил вниз и принимал участие в процессии перенесения огня до священной террасы, где на алтаре ставился этот огонь. Не надо иметь богатого воображения, чтобы узнать в этом спектакле церемониальную процессию переноса огня, описанную Ксенофонтом.
Несколько слов необходимо сказать о лестницах священных террас, монументальность которых бросается в глаза. В Масжид-и Солайман главная лестница, по которой поднимались на террасу, имела 18 ступеней по 25 метров шириной. Она возвышалась около северо-восточного угла террасы и заканчивала мягко выраженный подъём вдоль восточного фасада.
Вдоль фасада подымались к этой лестнице прибывающие паломники, которые уже здесь, прежде чем взойти на террасу, приносили каждый свои оболы богам. Мы нашли сотни монеток у подножия стен.
Две другие лестницы, более скромные по размерам, открывались в южной части террасы и были обращены в ту сторону города, где находились кварталы жителей. Паломники покидали террасу, спускаясь по этим лестницам, предназначенным для ухода (никто не следовал путём, которым он уже однажды прошёл).
Архаический маздеизм ограничивался лишь церемониями культа Ахура Мазды. Это подтверждается текстом надписи Дария, когда он говорит: «Я праздновал культ Ахура Мазды», который был культом «дома Дария» (Хартия дворца в Сузах, стк. 14). Официальное включение в маздеизм культов Анахиты и Митры, введённое Артаксерксом II, не привело, как это представляется, к каким-либо изменениям в существовавшем ритуале.
Что касается статуй Анахиты, якобы созданных Артаксерксом II, что неизбежно должно было бы повлечь за собой также создание её храмов (об этом сообщает Берос), то принять эти сведения без критики невозможно. Берос передаёт то, что ему сообщили о древности статуй. Перечисляя места, где находились статуи Анахиты, этот вавилонский священник упоминает города уже современной ему селевкидской империи.
Культовая архитектура на протяжении всей доахеменидской и ахеменидской истории сохраняла архаичный характер. Только две башни, воздвигнутые в двух столицах, Пасаргадах и Накш-и Рустам (последний был религиозным кварталом Персеполя), являлись новшеством, не нашедшим подражаний. Они были свидетельствами царского могущества и не вносили фактически никакого изменения в установленный ритуал, но лишь обогащали его внешней парадностью.
(69/70)
Завоевание Персии Александром Македонским ввело в страну новшества, которых раньше персы не имели: греки и македонцы, поселившиеся в этом государстве, построили храмы в честь своих богов. Это подтверждено нашими раскопками в Масжид-и Солайман, где была создана военная колония македонской кавалерии. В первый раз раскопки в Иране дали нам картину совместной жизни двух групп населения — персов и греко-македонцев, так глубоко различавшихся по их верованиям и традициям.
К старой террасе, существовавшей уже долгие годы, была пристроена новая, в два раза обширнее по площади и также облицованная камнем. На ней воздвигли два храма, один в честь Афины, другой в честь Геракла. В развалинах первого нами найдены десятки терракотовых фигурок македонских всадников с их национальной кавзией на голове. Афина была, вероятно, Хиппия, покровительница лошадей, что подтверждалось находкой бронзовой пряжки с выгравированным Пегасом. Второй храм был посвящён Гераклу, полубрату Афины, которую Зевс, их общий отец, заставил заботиться о своём брате, что она и исполняла с момента его рождения и до сожжения его смертной части и перенесения на Олимп божественной. Эта божественная пара пользовалась исключительным почётом у греков и македонцев на Востоке. Храм Афины, разграбленный и разрушенный, оставил мало её изображений. Нам больше повезло с храмом Геракла, где найдены изваяния с изображением его подвигов, а также бронзовые статуэтки музыкантов, танцовщиц и сатиров, позволившие реконструировать целые тиазы. Узы, которые связывали Геракла с Дионисом, достаточно известны.
Новая терраса в свою очередь получила ряд лестниц, возведённых в стороне от прежних. Для восхождения на террасу был открыт новый ход недалеко от главной большой лестницы, но для ухода с террасы после служб новые лестницы спускались к северной части города, в сторону, где должны были находиться кварталы македонцев.
Невысокая преграда, не превышавшая, как кажется, одного метра, отделяла старую террасу с её подиумом-площадкой и алтарём от новой — с двумя греческими храмами. Это разграничение, скорее символическое, чем действительное, является исключительно ценным свидетельством в совершенно новой картине взаимоотношения религий двух групп населения, условия жизни которых заставляли их оставаться вместе, но поклоняться разным божествам.
При этом не существовало двоеверия, как это было у славянских народов с проникновением христианства. Каждая группа оставалась верной своим религиозным традициям. Персы чтили Ахура Мазду, Анахиту и Митру, македонцы — Афину и Геракла.
Ошибочно думать, что картина в Масжид-и Солайман, набросанная нами, была такой в Иране повсеместно после её [его] завоевания Александром. Не все обитаемые места знали поселения иностранцев, и прекрасный пример дал нам Бард-е Нешандэ, расположенный в соседней с Масжид-и Солайман долине. Здесь не было ни греков, ни македонцев, и его священная терраса, раскопанная нами, не претерпевала никаких изменений до I в. до н.э., когда здесь был воздвигнут храм Анахиты и Митры. До этой постройки терраса не знала ничего, кроме подиума-площадки с алтар`м.
Иной была судьба священной террасы Масжид-и Солайман. Митридат I завоевал Эламское царство (греки называли его Элимаида) в 139 г. до н.э. Там он, согласно Страбону, разграбил два храма: один, посвящённый Афине, другой — Афродите. Я склонен допустить, что упомянутый Страбоном храм Афины был тем самым, остатки которого мы нашли в Масжид-и Солайман. Что же касается храма Афродиты, то весьма возможно, что им был храм в Шами, где английский учёный сэр Аурел Стейн нашел мраморную голову этой богини и бронзовую голову селевкидского царя, в которой узнали часть статуи Антиоха IV. В парфянскую эпоху на
(70/71)
священной террасе Масжид-и Солайман произошли глубокие изменения, прежде всего в ритуалах.
Преграда, разделявшая во времена македонцев две части террасы, старую и новую, была уничтожена; нами был открыт только её фундамент. Вся объединённая площадь террасы была предоставлена для почитания иранских божеств.
Подиум, или площадка, на которой возвышался алтарь, была оставлена без изменений. Но на развалинах храма Афины возвысился храм Анахиты и Митры, найденный нами в Иране впервые. Он имел в целле два алтаря, и его назначение подтвердилось бронзовой пластинкой с изображением этих двух божеств. В Бард-е Нешандэ, как было уже сказано, нами был найден другой храм Анахиты и Митры, где изображениями их обоих украшена одна капитель из камня.
На пластине Анахита опирается на копьё, полученное в наследство от Афины, и держит в другой руке чашу, символ водного божества, а Митра несёт на голове «фригийский колпак», который на самом деле был персидским национальным головным убором. Плутарх был прав, когда утверждал, что Анахита была воинственным божеством, и приравнивал её к Афине. Об этом свидетельствует и заимствование Анахитой у Афины копья, которого она будет лишена при Сасанидах.
Что же касается Геракла, то он становится Веретрагной, персидским богом победы, которого в парфянскую эпоху почитали иногда в образе греческого героя.
К какому заключению может привести нас изучение всех памятников, найденных нами на священной террасе Масжид-и Солайман и относящихся к парфянской эпохе? Какой характер носила религия, которую исповедовали в этой части Ирана, а может быть, и на всём Западе империи?
Жители Масжид-и Солайман чтили культы четырёх божеств иранского пантеона, воедино собранных на этой священной террасе. Среди них нам известен Ахура Мазда, которому посвящён подиум с алтарём.
В первый раз, под влиянием греко-македонского пребывания в Персии, Анахита, Митра и Веретрагна получили построенные им храмы. Все четверо, соединённые в единый культ, составляли тетраду, уже известную нам в религии Антиоха Коммагенского благодаря памятникам с надписями, воздвигнутым им в Немруд Даге. Эти четыре божества были ипостасями бога Зервана, или «Вечного Времени». Трое из них являлись олицетворением трёх стадий человеческой жизни: юность — зрелый возраст — старость; и этот миф послужил базой предания о трёх царях-магах, в которых можно распознать представителей этих трёх моментов человеческой жизни. Надо думать, что почитание Зервана было очень древним (мною опубликована серебряная пластина с изображением Зервана, антропоморфного божества, окружённого мальчиками, мужами и старцами; пластина, хранящаяся в музее Цинциннати в США, датируется VIII-VII вв. до н.э.).
Таким образом, наши находки на священной террасе Масжид-и Солайман приводят нас к заключению, что религия парфян в этой части Ирана должна была быть зерванистской; она оставалась в верованиях и религиозных церемониалах жителей этой местности по крайней мере до прихода Сасанидов.
Следует ли допустить, что эта зерванистская религия, соперница официальной зороастрийской, была изгнана уже с начала правления Сасанидов? Нужно ли допустить, что, как полагают, Ардашир I среди многих новых мер, принятых для усиления власти, установил окончательно зороастрийскую религию, возвысив её до положения государственной официальной церкви?
Наши открытия заставляют подойти к этому вопросу с весьма большой осторожностью.
(71/72)
Среди монетных даров, принесённых паломниками и найденных нами в храме Анахиты — Митры, а также в храме Веретрагны, последние по их дате относились к времени Шапура II. Они дали нам ценнейшее свидетельство того, что зерванистская религия оставалась на практике в Масжид-и Солайман до половины IV столетия, не зная никакого запрета.
Таким образом, ни Ардашир I, ни (ещё менее) его сын Шапур I, хорошо известный своими широкими взглядами на религиозные вопросы, личный друг Мани, создателя новой мировой религии, не смогли либо даже не желали навязать силой их подданным зороастризм. Может показаться поразительным, что даже Картир, несмотря на его долгую и неустанную деятельность в преследовании всех религий, кроме зороастрийской, не пришёл в конце III в. к запрету зерванистской веры, хотя он с гордостью об этом повествует в четырёх надписях, высеченных на скалах Фарса и на ахеменидской башне Накш-и Рустам.
Нужно было ждать прихода к власти Шапура II, с которым начались новые религиозные преследования, чтобы положить конец религиозной практике зерванизма. Атурпат, сын Махрспандана, оставил об этой деятельности грустную славу.
Священная терраса Масжид-и Солайман носит следы этих преследований. Храм Анахиты и Митры был заброшен, его портик окончательно разрушен; что же касается храма Веретрагны, то он полностью исчез — был засыпан и оказался под новой террасой, которая его скрыла окончательно и под которой мы его раскопали. Новая терраса была окаймлена фрагментами каменной скульптуры, принадлежавшей этому храму. Там были найдены голова, торс и ноги огромного Геракла, душившего Немейского льва. Этот способ засыпать священное здание, чтобы оно исчезло, напоминает тот, с которым мы уже встречались, когда шла речь о мидийских храмах, осуждённых царём Ксерксом на уничтожение. Иранцы не разрушали запрещенных иранских храмов, последние исчезали под покровом камней либо земли.
Священная терраса Масжид-и Солайман оставалась покинутой со времени Шапура II, никакой зороастрийской религиозной постройки, которая заменила бы зерванистские храмы, на ней не было сооружено. Но через несколько десятилетий новый маленький храм, копия древнего храма Веретрагны, появляется уже на поверхности новой террасы, той, которая покрыла старый храм, и около него. Что же касается храма Анахиты — Митры, то портик его не восстанавливается, но внутри заметны следы реставрации, характеризующейся широким употреблением гипса, традиционным для сасанидской архитектуры. Все эти новшества заставляют допустить возвращение жителей этого города к их старой зерванистской вере, но как будто в более скромных масштабах.
Эта интерпретация чисто материальных изменений тесно перекликается с теми сведениями, которые обогащают наше знание о религиозной истории Ирана соответствующего периода.
Ренессанс зерванизма известен в V в., когда он был под покровительством Михр Нарсе, великого визиря, занимавшего этот пост без перерыва при трёх царях: Ездегирде I, Бахраме V и Ездегирде II. Благодаря этому крупному политическому деятелю, приверженцу зерванистской религии, это верование даже стало при последнем из этих трёх царей официальной религией Ирана.
Несмотря на этот успех, возврат зерванизма, по-видимому, не был долголетним. Царь Пероз, наследник Ездегирда II, расстаётся с Михр Нарсс, кредо которого для него было неприемлемо. Священная терраса Масжид-и Солайман с её храмами, заново отстроенными, вновь опустела, но и на этот раз не окончательно: ещё сегодня женщины и девушки соседних деревень приходят зажечь либо масляные лампочки, либо свечки в руинах древних священных мест, но всегда в двух определённых местах, которые
(72/73)
освятила традиция, точно определив их первенствующую роль: на остатках подиума, где на алтаре ставился горящий святой огонь, и в комнатке-атешга, где этот огонь хранился. Зажигая огонь, каждая посетительница произносит свою просьбу, обращённую к обожествлённому царю Соломону, и этот жест повторяется поколениями в течение тысячелетий. Конечно, для них сегодня эта терраса является «мечетью Соломона», на что указывает её имя и даже имя города, которому она принадлежит. Но это не важно. Кому помешает, что Соломон жил и правил за пятнадцать веков до ислама? Имя израильского царя осталось присвоенным одному из древнейших священных мест маздеизма.
Попробуем подытожить «допрос», обращённый к раскопанным нами камням, игрушкам в человеческих руках. Ахемениды — были ли они зороастрийцами? По-моему, ответ должен быть отрицательным, их ритуал представляется иным, чем при Сасанидах. Были ли они зерванистами? Мне трудно дать положительный ответ — храмов не существовало, и был только культ Ахура Мазды, Анахиты и Митры. Огонь горел на алтаре, поставленном на айадана, и хранился в атешга. Башни Пасаргад и Накш-и Рустам были не чем иным, как исключением, допущенным для возвеличения двух ахеменидских грандиозных столиц, построенных двумя мировыми властелинами на земле их предков.
Мы находимся на более твёрдой почве в парфянскую эпоху. Раскопанные нами памятники убедительно свидетельствуют, что в это время и в этой части Ирана религия была зерванистской, что трое из богов, за исключением Ахура Мазды, имели и свои храмы, и свои изображения. Это являлось новшеством, унаследованным у греков и македонцев. Эта религия практиковалась столетиями, и Сасаниды унаследовали её.
Она была тяжёлым наследством для владык Ирана, которые стремились опереться на официальную зороастрийскую церковь. И хотя обе религии, зерванистская и зороастрийская, были всего-навсего двумя доктринами одного и того же маздеизма, первая должна была склониться перед второй.
Наши открытия подтверждают то, что позволяли допустить письменные источники, — борьба Сасанидов за их религию велась веками, прежде чем восторжествовал зороастризм. Зерванизм со времени правления Пероза должен был стать, по-видимому, тайным; вскоре после этого вспыхнуло маздакитское движение, особенно глубоко затронувшее низшие и обездоленные классы иранского общества. Настоящий и широкий триумф зороастризма должен был установиться окончательно в Иране с приходом к власти Хосрова I: лишь при нём власть и церковь одержали, как кажется, окончательный верх над их соперниками и врагами.
|