Л.А. Ельницкий
Скифия евразийских степей.
Историко-археологический очерк.
// Новосибирск: 1977. 256 с.
[ аннотация: ]
В монографии прослеживается становление кочевнических культур на территории древней Евразии и их взаимодействие с периферийными осёдлыми культурами. Устанавливается множественность политических союзов кочевых племён, получивших в древности от греков общее наименование скифов. Рассматривается социальная структура и политическая организация скифских «царств» и их эволюция от родо-племенного строя к примитивной государственности, в рамках и под воздействием античного рабовладельческого общества, органической частью которого являлся и скифский мир. Выявляется значительная культурная общность этого мира, характерная для обитателей евразийских степей на протяжении всей их последующей истории. Начало же этой общности положили кочевники-скифы.
Книга рассчитана на историков, археологов, этнографов.
Оглавление
Предисловие. — 3
Введение. — 7
Киммерийская проблема. — 24
Азиатская Скифия Клавдия Птолемея. — 60
Скифские племена. — 70
Политический и социальный строй скифских племён. — 155
Археологические и традиционно-литературные следы скифских эпических сказаний. — 223
Предметно-именной указатель. — 245
Заключение. ^
Предшествующие страницы отчасти позволяют сопоставить древние данные о евразийских степных кочевниках из китайских, индо-иранских и древнегреческих источников. Это сопоставление выявляет не только родственные племенные наименования, а также топо- и гидронимы, но и — что гораздо важнее — обнаруживает значительное единообразие бытовых, социальных и политических установлений, поддающихся наблюдению (где более, а где менее детально), на огромном пространстве от Северного Китая до Средней и Южной Европы.
Самое существенное в хозяйственном быту евразийских кочевников — коневодство и кочевое пастушество, с преобладанием мелкого рогатого скота, при тесных связях с осёдлыми земледельческо-пастушескими обществами, расположенными преимущественно на периферии кочевнического мира. Социально-политические условия подобного кочевого образа жизни возникли на стадии разложения патриархально-родового быта. Будучи обусловлены развитием техники обработки железа, они в значительной мере были подготовлены предшествующей стадией общественного развития, осуществлённого в эпоху бронзы, когда было положено начало использованию лошади (а также быка и верблюда) в качестве тягловой силы и (позднее) для верховой езды, когда были выработаны устойчивые формы металлических орудий и оружия и когда на основе этого хозяйственно-технического прогресса возникли первые союзы племён, с их военными вождями, которые стали предводителями дружин, совершавших отдалённые грабительские рейды.
О том, что эти рейды (а стало быть, и необходимая для их осуществления военно-политическая организация кочевников) имели место уже в эпоху бронзы, свидетельствует появление в месопотамской клинописи наименования umman manda, возникшего ещё в III тыс. до н.э. и впервые объединившего и как бы осмыслившего исторически северо-восточные (при взгляде на них из Месопотамии) кочевнические орды, устремившиеся преимущественно из прикаспийских местностей в тогдашние цивилизованные приморские страны. Вполне вероятно, что касситы в Вавилонию, гиксосы в Египет и хетты в Малую Азию пришли с северо-востока — во главе победоносных кочевнических племён.
(239/240)
В VIII ст. до н.э. клинописные тексты конкретизируют безличное в этническом отношении наименование umman manda именем гимирраи, звучащим собирательно-этнонимически и подтверждённым в качестве такового древнееврейскими, древнеиранскими и древнегреческими источниками. Киммерийский вопрос, ввиду придания ему в науке широкого археологического аспекта, обратился в сложную и многостороннюю проблему, и поныне далёкую от её разрешения, поскольку в археологической литературе она связывается с различными бытовыми комплексами, объединяющимися в основном лишь хронологически, как непосредственно предшествующими скифским. Вопрос о «киммерийской культуре» ставился применительно к северобалканскому (фракийскому), северопричерноморскому и прикавказскому ареалам.
И хотя по историческим данным для VII ст. до н.э. резкое разграничение киммерийцев и скифов представляется невозможным потому, что в клинописных и греческих источниках нередко одни и те же имена толкуются то как киммерийские, то как скифские, — в археологии всё более утверждается мнение о возможности известного культурного (и этнического) разграничения киммерийцев и скифов: по наличию у последних украшений в зверином стиле, отсутствующих у первых. Время возникновения звериного стиля относится обычно при этом к концу VII — началу VI ст. до н.э.
Однако данные, полученные за последние десятилетия, всё более убеждают в том, что если указанная дата возникновения звериного стиля справедлива для Северного Причерноморья, то она должна быть удревнена для Малой Азии, Северного Ирана, Прикаспия и Южной Сибири. Достаточно сказать, что при раскопках Гордиона украшения в зверином стиле зафиксированы уже в «докиммерийском» слое.
В этой работе сопоставлены исторические и археологические факты с данными этно- и топонимическими, что позволяет как проследить некоторые перемещения киммерийских племён от их исходных пределов (чаще всего прикаспийских, прикавказских и причерноморских пространств), так и выявить в ряде случаев конкретные племенные имена, распространение которых из названных областей прослеживается вплоть до Эгеиды и Северной Адриатики.
(240/241)
Вряд ли было бы ошибкой сказать, что скифы выделились из киммерийского мира, который они затем и поглотили полностью, подобно тому как позднее имя сармат покрыло собою имя скифов, а сами сарматы в значительной мере оказались поглощены готами и гуннами. Не следует забывать, что все эти этнонимы в эпоху их широкого распространения в значительной мере утрачивали реальное этническое содержание.
Хотелось бы думать, кроме того, что об иранизме киммерийцев и скифов можно говорить лишь применительно к какой-то части племён, носивших эти собирательные имена. Впрочем, из сказанного в соответствующих главах вытекает, что политическая (а также, вероятно, социальная и военная) терминология, как и некоторые политические установления и порядки, подобно значительному общекультурному влиянию, исходили преимущественно из Ирана.
Если древнекитайская официальная этнонимика — по крайней мере для позднеэллинистического времени — знает применительно к кочевникам несколько имён, распространявшихся на Южную Сибирь, Монголию, Алтай и Казахстан (отчасти, видимо, и на Среднюю Азию), то древнеахеменидские официальные тексты называют лишь имя саков, — прилагавшееся к племенам арало-каспийских степных пространств и вплоть до Северного Причерноморья, — с кое-какими дополнительными эпитетами, главным образом географического характера. В этом единообразии именования всех евразийских кочевников сквозит та же мысль, что и в общем наименовании «скифы» (у греческих географов и историков) для многочисленных и известных под реальными индивидуальными именами евразийских кочевнических племён.
В стремлении иранцев и греков охватить одним именем племена, для которых археология устанавливает ряд локальных особенностей, подчеркнулось, несомненно, представление об их значительном культурном (а во многих случаях и этническом) единстве. Деление же греческими этнографами (преимущественно Геродотом) евразийских кочевников на скифов и не-скифов определяется, как мы это стремились показать, чисто политическими соображениями, отчасти исходившими из самой же скифской среды, точнее из среды причерноморских «царских» скифов.
Киммерийско-скифская активность в Передней и Ма-
(241/242)
лой Азии, приведшая к падению (наряду с другими факторами) Ассирию и Лидию и к возвышению мидийского и персидского царств, оказала влияние и на судьбу ванской державы. Уничтожение скифского могущества в Передней Азии на рубеже VII-VI ст. воспринято было малоазийскими греками как «возврат» скифов на их исконные северочерноморские территории, где в это время начался расцвет скифской культуры на основе взаимодействия кочевников с земледельческо-пастушескими племенами лесостепного Приднепровья и Подонья, а также Прикавказья, с одной стороны, и с греческими колониями берегов Чёрного моря, с другой. (Такого же — в известной мере — рода отношения складывались у закавказских и прикаспийских племён с ахеменидским Ираном. Для кочевников Монголии и Южной Сибири существенны также связи с Китаем эпохи династии Чжоу.)
Подчинение и эксплуатация осёдлых (а то и более слабых кочевнических) племён, политические и торговые связи с цивилизованными странами, взимание с них дани и грабительские рейды в них — это в значительной мере определило политическую структуру скифского общества, состоявшего из нескольких непрочных союзов племён, с военными вождями-царями во главе, опиравшимися на боевые дружины в делах войны и на племенную аристократию — в делах мира.
Наряду с порядками, всецело характерными для кочевнического племенного быта, несущими в себе весьма древние традиции, приходится сталкиваться с элементами государственности, возникшими не без влияния Ирана (позднее — Македонии), выраженного, в частности, в наличии (зачаточного) института военно-административных функционеров (царских эмиссаров и наместников), зачаточной письменности, в развитии генеалогических легенд и царского культа, подобных иранским.
В эллинистическую эпоху, а иногда и раньше, тесные отношения скифов с иранцами и греками привели к возникновению гибридных политических образований: Боспорского царства в Приазовье, Колхидского — в Западном Закавказье и скифского — в Западном Крыму. Все они строились отчасти по типу соответственных малоазийских политических образований — прежде всего Понтийского и Пергамского царств.
В археологии на протяжении некоторого времени наблюдалась тенденция к приурочению имени скифов лишь
(242/243)
к памятникам кочевников причерноморских степей — от Днестра до Дона — с выключением из пределов Скифии таких наиболее характерных для неё в культурно-историческом отношении археологических объектов, как курганы и поселения Среднего Приднепровья и Прикубанья, отнесенных было к нескифским племенам. Но эта тенденция, кажется, сильно подорвана исследованиями недавних лет, установившими, что скифский архаический материал (VII-V вв. до н.э.) сосредоточен преимущественно в Прикубанье, Среднем Поднепровье и Подонье, а степные курганы относятся главным образом к IV-II вв. В связи с этим всё более выясняется, что (построенная в значительной мере под влиянием представлений о Скифии в рамках степной части Украины) древняя география Северного Причерноморья основана на предвзятом и одностороннем истолковании древних географических и этнографических данных, не соответствующих их реальной локализации.
Замечательные памятники кочевнической культуры в Приаралье, Казахстане, Туве, на Алтае, открытые лишь в недавнее время и демонстрирующие скифскую культуру в её азиатских вариантах, с настойчивостью обращают нас вновь и вновь к древней письменной традиции, распространявшей имя скифов на все только что названные территории.
В Скифии господствовали зачастую самые примитивные формы рабовладения, имевшего (как, впрочем, и в различных, гораздо более развитых, рабовладельческих странах) характер коллективного и домашнего рабства. Оно выражалось порой в недостаточно определённых и изменчивых условиях зависимости, довольно легко обостряясь и ожесточаясь продажей пленников пли неполноправных сородичей в иноземное рабство и отправлением на тот свет ритуальным порядком наложниц, слуг, телохранителей и всякого рода других приближённых, но зависимых лиц. Подобное рабство, будучи не всегда достаточно существенным фактором в чисто хозяйственном смысле, чтобы определять собой характер производственных отношении в скифском обществе, имело, однако, очень большое значение в общекультурном и психологическом отношении.
Пережитки скифской культуры долго и упорно удерживались в культуре тюрко-монгольских (а в несколько меньшей мере — славянских и финноугорских) народно-
(243/244)
стей, нередко при этом довольно далеко за пределами собственно скифского ареала. И это обстоятельство лишь подчёркивает существенную культурную роль, сыгранную кочевническими обществами в процессе сближения и ассимиляции многочисленных и разнообразных этнических образований на территории древней Евразии. В нём нельзя не увидеть начала стойкой тенденции к культурному и политическому взаимодействию, — тенденции, всё более отчётливо проявлявшейся на протяжении многовековой истории народов, населявших все, некогда покрывавшиеся скифским именем, пространства.
Список сокращений. ^
ВДИ — Вестник древней истории.
ВЛГУ — Вестник Ленинградского государственного университета.
ГМИИ — Государственный Музей изобразительных искусств.
ИАК — Известия Археологической комиссии.
ИГАИМК — Известия Государственной Академии истории материальной культуры.
КБН —.Корпус боспорских надписей.
КНИИ — Кабардинский научно-исследовательский институт.
КСИА — Краткие сообщения Института археологии.
КСИИМК — Краткие сообщения Института истории материальной культуры.
MAP — Материалы по археологии России.
МИА — Материалы и исследования по археологии СССР.
РАН — Российская Академия наук.
СА — Советская археология.
СИЭ — Советская историческая энциклопедия.
ТСА РАНИОН — Труды секции археологии Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук.
AJA — American Journal of Archaeology
CIE — Corpus Inscriptionum Etruscarum.
CII — Corpus Inscriptionum Italicarum.
ESA — Eurasia septentrionalis antiqua.
FHG — Fragmenta historicorum graecorum.
IOSPE — Inscriptiones antiquae orae septentrionaris ponti Euxini.
PWRE — Pauly-Wissowa. Real-Enzyklopädie der Altertumswissenschaften.
RLV — Real-Lexikon der Vorgeschichte.
SIG — Sylloge inscriptionum Graecarum.
|