A.В. Давыдова
Об общественном строе хунну.
Решение вопроса об общественном строе хунну наталкивается на ряд препятствий, связанных как с недостатком данных в источниках, так и с трудностью истолкования тех, которые имеются. В значительной степени именно эти обстоятельства приводили исследователей к самым различным выводам: общество хунну объявляли и феодальным, и рабовладельческим, и первобытнообщинным на стадии разложения.
Не в лучшем положении оказывались и их «собратья», появившиеся в Европе в IV в. н.э. Сравнительно недавно, в 1952 г., венгерский исследователь Я. Харматта пришел к выводу, что характер гуннского общества является неопределённым (Харматта, 1952, с. 305), хотя при этом он и отмечает, что гуннское государство в Европе было создано на более прогрессивной стадии разложения родовой организации, нежели государство азиатских хунну, и оно, следовательно, находилось на более высоком уровне, чем последнее.
Действительно, разобраться в той картине, которая вырисовывается из анализа письменных и археологических данных, исключительно трудно. Видимо, и сейчас ещё нет условий для исчерпывающего ответа на вопросы, связанные с общественным строем хунну; но важность этой проблемы приводит к необходимости рассмотреть те новые данные, которые вносят археологические материалы, полученные в последние годы.
В истории хунну следует выделять в общем плане периоды с разными историческими судьбами. Первый период — конец III-II в. до н.э. Основные достоверные сведения о хунну приурочены именно к этому времени, которое характеризуется их блестящими военными успехами. Именно тогда в сферу их влияния входят пароды, обитающие на огромной территории, простирающейся на западе до Семиречья. Это время расцвета державы хунну.
С 70-х годов I в. до н.э. начинается упадок державы, отмеченный голодом, падежом скота, междоусобной борьбой и военными поражениями, что сильно обостряет социально-экономические противоречия в обществе хунну н способствует ускорению процессов его разложения.
В 48 г. до н.э., когда держава хунну распадается на две орды — северную и южную, начинается заключительный этап их истории. В дальнейшем судьба южных хунну связана с историей Ханьской державы. У северных хунну сохраняются старые общественные отношения, но их тяжелое экономическое и политическое положение приводит к окончательному разгрому в 93 г. н.э., когда они были разбиты сяньбийцами и приняли их племенное название.
Эти три основных периода следует иметь в виду при характеристике общественных отношений, так как каждый из них имеет свою специфику. Но, несмотря на необходимость учёта этой специфики, предлагаемая характеристика общественных отношений хунну всё же носит общий характер, поскольку пока ещё наука не имеет нужного материала по каждому отдельному периоду и невозможно хронологически расчленить имеющиеся данные.
Ко времени появления хунну на исторической арене в III в. до н.э. их общественный строй уже представлял сложное явление. В советской литературе давно утвердилось мнение, что основу хуннского объединения составлял военный союз 24 родов, каждому из которых отводилась определённая территория (Бернштам, 1935, с. 229-231; Руденко, 1962б, с. 67). Это мнение основывалось на данных китайского источника («Исторических записок» Сыма Цяня), упоминающего о наличии у хунну 24 должностных лиц, которые в переводе Н.Я. Бичурина были названы старейшинами
(141/142)
(Бичурин, 1950, I, с. 49), что и дало основание исследователям говорить о родовом строе хунну как основе их общественного устройства.
Новый перевод источника (Таскин, 1968, с. 40) показал ошибочность перевода Н.Я. Бичурина и, таким образом, вопрос о 24 родах, которые составляли основу хуннского племенного союза, снимается сам собой. Речь идёт о 24 начальниках, называемых темниками. Их назначал глава всех хунну — шаньюй. Темники одновременно со званием получали от шаньюя в удел и определённую территорию («выделенный участок земли»). Отсюда следует, что вся земля хунну была поделена на 24 удела, причем летопись отмечает, что хунну делили свои земли на восточные и западные (главными считались восточные). Темники имели разные наделы и в соответствии с ними и разное положение (это закреплялось определённым титулом). Они не были только чиновниками, поскольку первые пять высших должностей могли занимать представители шаньюева рода: каждый из высших сановников имел по 10 тыс. конницы, а низшие по нескольку тысяч. Летопись указывает также и на существование в обществе трех наиболее знатных родов — Хуянь, Лань и Сюйбу, причем Хуянь и Сюйбу были в брачном родстве с шаньюями (Бичурин, 1950, I, с. 49).
В своих владениях темники назначали тысячников, сотников, десятников, каждому выделялся и соответствующий званию надел земли: «Каждый имел отдельную полосу земли и перекочевывал с места на место, смотря по приволью в траве и воде» (Бичурин, 1950, I, с. 49). Получив землю для кочевания, должностные лица выполняли ряд повинностей по отношению к тем, от кого получали надел. Главной повинностью была военная служба, о других же можно только догадываться, поскольку источник о них прямо не говорит.
Таким образом, налицо достаточно сложная, но чётко определенная многоступенчатая система членения и управления обществом, отличительной чертой которой является теснейшая, неразрывная связь административных и военных функций у всех должностных лиц и подчинённость каждой ступени этой лестницы более высокой (шаньюй мог наказывать темников и даже лишать их наделов, так же могли поступать со своими подчинёнными и остальные начальники).
На вершине этой служебной пирамиды стоял шаньюй. Его функции многообразны. Он был верховным военачальником, в его ведении находились и высшие дипломатические функции (именно он представлял хунну в сношениях с другими государствами и народами); видимо, он же осуществлял и высшие культовые обряды — храм для ежегодных жертвоприношений был при его ставке и сам он дважды в день совершал обязательные поклонения солнцу и луне (Бичурин, 1950, I, с. 50). Шаньюй был также верховным судьёй, и хотя разбором судебных дел и определением наказания занимались представители трёх знатных родов — Хуянь, Лань и Сюйбу, именно он утверждал их решения.
Таким образом, власть шаньюя исключительно велика; правда, при нём существовало нечто вроде государственного совета — представители знати три раза в год собирались в ставке шаньюя, «в первом и пятом месяце» и осенью, «когда лошади разжиреют» (Бичурин, 1950, I, с. 49-50), «для принесения жертв предкам, земле и духам» и для решения различных государственных дел. В это же время устраивали скачки лошадей, бега верблюдов. Но участвовали в таком совете по существу только родственники шаньюя. Однако источник указывает и на случаи несогласия шаньюя с решениями совета.
Создается впечатление, что этот орган собирался по традиции и имел только совещательные функции. Но важно также обстоятельство, которое источник неоднократно отмечает: проявлять единовластие шаньюй мог лишь тогда, когда обладал для этого достаточной силой — военной, разумеется. Только при наличии такой силы он мог наказывать темников, правление которых в их наделах фактически было единовластным.
Власть шаньюя являлась наследственной. В конце III в. до н.э. престол передавался старшему сыну, несколько позже престол стали наследовать все сыновья шаньюя в порядке старшинства. В церемонии возведения шаньюя на престол обязательно участвовала хуннская знать, которая съезжалась в ставку, но она только санкционировала таким образом волю покойного шаньюя. Известны, правда, неоднократные попытки нарушения этой системы престолонаследия из-за придворных интриг, которые отражали междоусобную борьбу различных группировок знати.
Таким образом, данные письменных источников рисуют систему общественных отношений, которая определенно выросла из органов родового строя, но безусловно переросла их и может быть связана с формой государственных отношений. В связи с этим чрезвычайно интересным является указание источника на то, что среди сановников, кроме родственников шаньюя, были и специальные должностные лица (левый и правый гудухоу и др.), помогавшие ему в делах управления. И хотя составить чёткое представление о их функциях чрезвычайно трудно, самый факт наличия чиновничьего ап-
(142/143)
парата исключительно важен, так как он характеризует форму государственных отношений. Одним из существенных моментов для характеристики общественных отношений хунну является их военная направленность. Войско, чётко разделенное на десятки, сотни, тысячи (отражавшие и административное членение общества), являлось грозной силой не только для окружающих более слабых племён, но и для Ханьской державы. В короткое время хунну разбивают своих соседей, захватывают ряд владений ханьцев, простирают свои походы далеко на запад; в сферу их влияния попадают дунху и ухуань на северо-востоке, юечжи и усуни на западе, города-государства на территории Восточного Туркестана, хуньюй, цюйше, динлины, гэгунь — на севере. Влияние этих завоеваний прослеживается сейчас в материальной культуре племён, населявших Забайкалье, Минусинскую котловину, Туву. Да и после Маодуня большие и малые набеги на соседей практически не прекращаются. Красной нитью они проходят через всю историю хунну. Летопись, рассказывая о них, по существу является хроникой бесконечных военных походов. Война становится для них промыслом (Маркс, Энгельс, т. 21, с. 164). Она даёт немалый доход, состоящий из различных, очень нужных обществу кочевников земледельческих и ремесленных продуктов, которых хозяйство хунну либо вообще не производит, либо производит недостаточно. Постоянный приток военной добычи способствует ускорению темпов имущественного расслоения общества. «Сильные едят лучшее и жирное», — отмечает источник (Бичурин, 1950, I, с. 40). Высокую степень имущественного расслоения показывают археологические материалы. Обычно принято ссылаться на богатые погребения хуннских шаньюев в Ноин-Уле как на пример имущественного неравенства общества. «О резкой имущественной дифференциации среди хуннов ярко свидетельствуют богатые захоронения знати, резко отличающиеся от рядовых погребений основной массы населения», — пишет С.И. Руденко (19626, с. 70).
Это противопоставление, при всей его убедительности и справедливости, тем не менее чрезвычайно упрощает представление о характере имущественного расслоения, а в связи с этим и о строении общества хунну. Оно вовсе не состоит только из этих двух крайних полюсов — богатых и бедных.
Археологические материалы, имеющиеся сейчас в нашем распоряжении, позволяют прийти к более чётким представлениям по этому вопросу.
Прежде всего необходимо отметить высокий материальный уровень всего общества в целом, об этом убедительно говорят находки во всех раскопанных сейчас хуннских памятниках, состоящие из значительного ассортимента самых разнообразных и нередко искусных изделий, среди которых немало дорогих привозных предметов. В том же Ноин-Улинском могильнике лаковые изделия и шёлковые ткани со сложной вышивкой, которые для исследователей являются обычно мерилом богатства, найдены не только в могилах шаньюев, но и в малых курганах, считающихся рядовыми (Эрдейи, 1962, с. 245). В одном из самых скромных могильников, Иволгинском, найдены уникальные вещи, свидетельствующие прежде всего о высоком материальном уровне общества.
Убедительность этого обстоятельства вырисовывается особенно чётко при сравнении хуннских могильников с одновременными могильниками на территориях, подчинённых им, — в Минусинской котловине и Туве. Разница проявляется в несравненно большем ассортименте вещей, их изысканности и в значительном количестве дорогих иноземных изделий.
Суммируя все данные, которыми мы сейчас располагаем, можно утверждать, что хуннское общество периода расцвета — это богатое общество, владеющее большими материальными ценностями. О том же говорят и огромные стада скота. Летопись, как правило, оперирует колоссальными цифрами в сотни тысяч голов. Обычно их считают преувеличенными. Статистический же подсчёт скота, произведённый японским ученым Намио Эгами, показал, что количество голов домашнего скота, приходившееся на одного свободного у хунну, достигало в пору расцвета 19 (Намио Эгами, 1956, с. 36-37).
Распределение богатств в обществе хунну неравномерно, но эта неравномерность отнюдь не сводится только к двум полюсам — богатству и бедности, как это отмечалось в литературе. Вывод, сделанный Г.П. Сосновским, А.Н. Бернштамом, С.И. Руденко и другими исследователями, — следствие неполной изученности могильников в Ноин-Уле и Ильмовой Пади, материалами которых они пользовались. Эти могильники стали эталонами для характеристики культуры хунну, но таковыми они являться не могут, так как, во-первых, материалы их относятся не ко всему обществу хунну, а лишь к части кочевого населения, и, во-вторых, они раскопаны в столь малой степени, что не отражают полностью даже и эту часть.
Новые, полученные в последние годы археологические материалы Иволгинского могильника, на котором исследовано 216 грунтовых могил, хотя тоже не являются исчерпы-
(143/144)
вающими, всё же дают возможность провести анализ на несравненно более широкой основе, и они показывают явную упрощённость представлений, базирующихся на однозначной характеристике имущественной дифференциации в обществе хунну. Этот могильник дал не только новые типы вещественного материала, но также несколько видов внутримогильных сооружений и сочетающихся с ними различных вариантов погребального обряда. Это позволило наметить некоторые группы населения, для каждой из которых наблюдается единство обряда и общность погребального инвентаря, и определить их относительное положение на общественной лестнице.
Анализ различий в погребальном инвентаре, проведённый на материалах Иволгинского могильника, показывает многоступенчатость общественной лестницы хунну. Между двумя крайними полюсами существует несколько промежуточных положений, различающихся степенью материального достатка и, видимо, связанного с ним общественного положения. И в женских, и мужских могилах выделяются по крайней мере 4 ступени. Критерием для выделения их служило сочетание ряда признаков: состав и количество пищи, вариации поясных наборов, а также набор украшений и их количество — для женских погребений, состав оружия — для мужских. И хотя известная предположительность выделения этих четырёх ступеней очевидна, а названия их и совсем пока неопределимы, тем не менее это не снимает значимости факта существования ряда промежуточных градаций между самой высокой и самой низкой ступенями.
Таким образом, несомненным является высокая степень материальной дифференцированности общества, хотя о том, как группы населения, выделенные по материальному признаку, отличались друг от друга в социальном отношении, мы пока можем лишь догадываться. Но как бы их не называть, совершенно очевидны: факт их существования и многоступенчатость общественной лестницы хунну, устанавливаемые по письменным источникам и подтверждаемые археологическими материалами.
Источником накоплений, способствовавшим дальнейшему углублению имущественной и социальной дифференциации общества хунну, являлась также дань, которую они собирали с покорённых народов. Из летописи, перечисляющей состав и количество этой дани, ясно, что она платится натурой: дунху отдают воловьи и лошадиные шкуры, кожи, холсты; ухуаньцы «представили невольников, невольниц, волов, лошадей, тигровые и леопардовые кожи, соболей» (Бичурин, 1950, I, с. 146).
Фактической данницей хунну была и Ханьская держава: так называемые подарки, отправляемые ею к хунну, обычно состояли из риса, тканей, предметов роскоши.
Несомненно, что ускорению этих процессов способствовал и оживлённый торговый обмен, который установился у хунну с соседними кочевыми племенами степей. Поселения типа Иволгинского городища являются свидетельством такого обмена. Эти городища были не только ремесленными центрами, но и торжищами, куда стекались кочевники за нужными им ремесленными продуктами.
Источник неоднократно отмечает настойчивое желание хунну установить торговые отношения с Ханьским государством. На пограничные рынки они пригоняют десятки тысяч голов скота, привозят кожи, меха, получая взамен земледельческие, ремесленные продукты, предметы роскоши, соль.
С народами запада — юечжами, усунями, согдийцами, парфянами — у хунну также имелись связи, хотя источник и говорит об этом глухо. Но о наличии их свидетельствуют находки тканей и украшений западного происхождения в хуннских памятниках (ткани греко-бактрийской работы, гобеленовые ткани малоазийские или парфянские).
Из Средней Азии хунну получали бирюзу, с Ближнего Востока — стеклянные бусы, из далёкой Индии — раковины каури и агатовые украшения.
В письменных источниках ярко и образно отражена история такого обмена, неотделимого от войны и прямого грабежа (Бичурин, 1950, I, с. 103). Именно поэтому так трудно решить, каким из этих путей к хунну попадали вещи иноземного происхождения.
Не исключено, что существовал ещё один источник обогащения — рабы. Летопись упоминает их неоднократно: «пленные мужчины и женщины поступают в неволю, и посему в сражении каждый воодушевляется корыстью» (Бичурин, 1950, I, с. 50), причём количество таких рабов из военнопленных огромно — от 1 тыс. до 40 тыс. человек одновременно уводятся в рабство. Сообщает она и о других источниках рабства: при воровстве в качестве наказания практиковалась конфискация семейства, неуплата дани в срок также кончалась обращением семьи данника в рабство.
Факт наличия рабов у хунну не вызывает сомнений, и тем не менее в вопросе о характере рабства так много неясностей, что приходится констатировать неопределённость этого института. Тот же письменный источник отмечает, что невольники и невольницы у пограничных жителей без исключения помышляют о бегстве к хунну (Бичурин, 1950, I, с. 95).
(144/145)
Отсюда ясно, что для рабов Ханьского государства области хунну — обетованная земля свободы. Это убедительно говорит о том, что разница между условиями жизни свободных и рабов у хунну не была значительной.
В могильниках хунну неизвестно погребений, которые можно было бы связать с этой частью общества. Среди 216 могил Иволгинского могильника исключительной бедностью выделяется лишь могила 102; погребённой там женщине не положили пищу — случай редчайший в погребальной практике хунну, при ней найден только маленький железный нож и сердоликовая бусина на груди. Если по признаку бедности её можно было бы принять за могилу рабыни, то её местоположение внутри могильника и притом рядом с парной ей мужской могилой совершенно равнозначно женским погребениям с богатым инвентарём.
И если, видимо, не может быть сомнения в существовании в обществе хунну той его части, которую летописи называют рабами, то всё же мы должны констатировать отсутствие свидетельств о их значительном отличии от свободных. Неясными являются и вопросы о сфере применения труда рабов и о их количестве. Источник иногда называет огромные цифры. Один из авторов, рассматривающий хуннскую державу как классический пример рабовладельческого общества в Азии, считал, что в период расцвета у них было до 760 тыс. рабов (самих хунну в то время было 1500 тыс.) (Ma-Чан шоу, 1954).
Можно предполагать, что рабы пасли стада, занимались хлебопашеством, ремеслами, но этим занимались и оседлые свободные хунну. Таким образом: 1) рабы в обществе хунну были, но рабство, вероятно, носило патриархальный характер; 2) неясна форма эксплуатации труда рабов; 3) нет никаких оснований считать хуннское общество рабовладельческим.
Суммируя всё приведенные данные относительно общественного устройства хуннской державы, можно сделать ряд выводов: 1) несомненна развитая система организации и управления общества хунну, 2) она теснейшим образом связана с военной организацией общества и административным управлением, единство этих институтов делает общество хунну необыкновенно монолитным, придаёт ему огромную ударную силу, которая используется для завоевания чужих территорий и накопления больших материальных ценностей; 3) военная добыча, дань от покорённых, торговый обмен создают источники накопления — вот почему археологические памятники хунну содержат несравненно более богатый инвентарь, чем одновременные памятники Минусинской котловины и Тувы; 4) частная собственность разлагает общество. Учитывая всё это, можно считать, что общество хунну имело форму государства.
Одним из наиболее сложных для решения является вопрос о характере государственных институтов. Видимо, прежде всего они возникают по отношению к покорённым народам. Именно здесь хуннское общество выступает в роли государства (регулярное взимание дани с покоренных народов, обращение в рабство семей данников, посылка войска в случае её неуплаты и т.п.).
Что касается отношений внутри самого общества, то они основываются прежде всего на обычаях, законах и традициях, выработанных в недрах родового строя, но уже явно приспособленных к новым явлениям, связанным прежде всего с высокой имущественной дифференциацией общества. Видимо, можно говорить и о наличии государственного аппарата, хотя бы в примитивной форме, для управления самим обществом хунну.
Есть любопытное свидетельство летописи о том, что один из советников Лаошан-шаньюя (сына и наследника Маодуня) предлагал ему «завести книги, чтобы по числу обложить податью народ, скот и имущество» (Бичурин, 1950, I, с. 58). Подобный сюжет в источнике — единственный, и ничто не указывает на то, что совет был принят. Следует также в связи с этим обратить внимание на отсутствие у хунну письменности.
Из источника, правда, известно, что определённая форма учёта и смотра богатств производилась: «осенью, как лошади разжиреют, все съезжаются в ставку шаньюя... причём производят проверку людей и скота» (Бичурин, 1950, I, с. 49-50), по, видимо, ни цели, ни последствия такого учёта не связаны с приведённым советом Лаошан-шаньюю.
Формы обязательств рядового хунну по отношению к обществу прежде всего заключались в обязанности служить в коннице, в войске; уклонение от этой обязанности каралось смертью.
Таким образом, мы вправе прийти к выводу, что общество хунну более всего сопоставимо с государством, но примитивного типа, где многое ещё выдает традиции родового строя.
|