Е.Э. Бертельс
Роман об Александре и его главные версии на Востоке.
// М.-Л.: 1948. 188 с.
Содержание
Предисловие. — 3
Часть I. Поэмы об Александре до Навои. — 7
Часть II. «Садди Искандарий» Навои. — 121
Предисловие. ^
Образ Александра Македонского издревле поражал воображение всех народов, до которых в той или иной форме доходили слухи о его необычайных походах. Литературные произведения, посвящённые этому полководцу, сложились и на Востоке, и на Западе в своеобразный жанр «Александрии» (романов об Александре), продолжавших возникать даже ещё и в XVIII в. На Востоке эта тема получила несколько иную окраску, чем на Западе. Если в Иране романы об Александре влились в русло рыцарского романа, центром тяжести стали походы в далёкие фантастические страны, рыцарские подвиги и борьба со всякими диковинными народами и чудовищами, то Восток обратил внимание в значительной степени на связь Александра с Аристотелем. Популярность этого философа в странах Востока была исключительно велика, влияние его веками ощущается в мусульманской философии. Таким образом, сочетание имён Александр — Аристотель давало возможность объединить вопросы политики, управления страной, военного дела с вопросами философскими, с онтологическими, гносеологическими, этическими учениями.
Народам Востока не была ясна истинная сущность походов Александра. Они не придавали значения тому, что Александр раздавил греческие республики, превратил граждан в подданных, вместо относительной свободы установил тиранию; что походы его повлекли за собой разграбление стран Востока и уничтожение громадного количества культурных ценностей. Такие действия для восточного тирана были обычны. Поэтому подлинный Александр был быстро забыт и исчез в тумане легенд и сказаний. Уже к концу правления сасанидов (VI век н.э.) сложилась традиция изображать Александра идеальным правителем. Отсутствие точных сведений о нём давало возможность придавать его образу любые черты, которые казались желательными у правителя тому или иному автору. Это привело к созданию произведений особого типа, объединявших в себе тематику
(3/4)
«зерцала», поучения правителю, с попытками включить в фабулу «Александрии» разнообразнейшие сведения изо всех областей тогдашней науки. «Александрия» становилась своего рода энциклопедией, в увлекательной форме сообщавшей высокопоставленному читателю все те знания, которыми он по своему социальному положению должен был обладать.
Таким образом, восточные романы об Александре приобретают для нас исключительно большое значение. Это не только художественные произведения, — это свод политической мудрости той эпохи, в которую соответствующее произведение сложилось. Изучение их необходимо не только с историко-литературной точки зрения. Они очень много дают историку. Нужно только помнить, что во всех этих произведениях мы увидим не восхваление исторического Александра, а ряд своеобразных идеальных портретов, создатели которых зачастую о подлинном Александре не знали ничего. Для истории Македонии все эти романы не дают ничего — в них только чаяния соответствующих восточных стран.
О восточных «Александриях» написано немало. 1 [1]
Но европейские исследователи обычно лишь стремились установить, какие элементы греческого предания сохранились на Востоке и какую форму они там приняли. (В некоторых случаях вопрос даже ставился так: как они были искажены). Какой была концепция восточных авторов, как образ Искендера менялся в веках, — всё это ориенталистов интересовало мало. Довольствуясь отдельными чертами, выхваченными из целого, они тем самым не имели возможности сделать интересные для истории культуры наблюдения. Нам в настоящее время как раз необходимо знать, как обрисовывали восточные мыслители Александра, как они отходили от греческой традиции и какими соображениями этот отход был вызван. Поднимая эти вопросы, мы врезываемся в самую основу мировоззрения средневековья, получаем возможность оживить далёкое прошлое и более или менее четко представить ту идеологическую борьбу, которая с таким напряжением шла в городах Ближнего Востока в X-XV вв. Поэтому изучение «Александрии» для нас становится особенно важным, при условии, если оно не будет формальным, а проникнет и в самую глубь темы.
(4/5)
Понятно, что среди многочисленных восточных «Александрии» совершенно исключительное значение имеет поэма Навои. Навои — не только первоклассный мастер слова, он — виднейший политический деятель своей эпохи, и когда он берётся за тему об Александре, мы уже не имеем права смотреть на такое произведение лишь как на поздний вариант старой легенды, могущий дать, однако, какие-либо интересные материалы для освещения греческой легенды. Наше понимание «Псевдо-Каллисфена» Навои, конечно, не обогатит. Но он зато показывает нам, каких взглядов держались передовые люди в тимуридских владениях, какими свойствами, по их мнению, должен был обладать образцовый правитель. А это все вопросы исключительно важные, до сих пор с достаточной ясностью не освещённые. Потому-то я и счёл нужным попытаться приступить к изучению именно этой поэмы, полагая, что работа над нею в данное время может дать много ценного для изучения истории и истории литературы народов Средней Азии.
Я считал себя вправе заняться этой темой, так как в 1939-1940 гг. я главное своё внимание уделял работе над аналогичной поэмой великого азербайджанского поэта Низами. Под моей редакцией было подготовлено критическое издание её текста, мной закончен и опубликован русский её перевод, я посвятил её анализу специальное исследование, отдельные части которого были опубликованы в различных изданиях в Баку и Москве. 1 [2] Таким образом, я знаю поэму Низами довольно хорошо; изучая её, я вынужден был ознакомиться и с её предисторией, тем самым у меня уже была подготовлена почва для перехода к изучению творения Навои.
Основная задача, которую я себе ставлю, — выяснить характерные отличия концепции Навои, установить, что нового внесено им в представления об Искендере, существовавшие на Ближнем Востоке. Решить эту задачу можно только одним путём — рассматривая поэму Навои генетически, выясняя, какими источниками Навои пользовался и как он их использовал. Рассмотрение поэмы Навои в отрыве от всей истории тоже возможно. Но это путь, не приводящий к прочным выводам.
(5/6)
Конечно, внимательное изучение поэмы во всех её деталях может привести к установлению основного комплекса взглядов Навои. Но комплекс этот мы при таком методе получим нерасчленённым. Останется неясным, где Навои повторяет свои источники и где высказывает новые и оригинальные взгляды. Иначе говоря, самая сущность вопроса останется неосвещённой.
Далее, при таком методе крайне велика опасность субъективного подхода. Можно начать подчёркивать то, что особенно бросается в глаза, что в какой-то мере отвечает представлениям самого исследователя, а самые существенные моменты могут ускользнуть от его взгляда.
Мой путь таков. Я стараюсь проследить историю развития темы в литературах Ближнего Востока, постепенное изменение образа Искендера на разных исторических этапах. Отсюда я получаю возможность заключить, какими источниками пользовался Навои. Замечу, однако, что и этот путь не позволяет исчерпать тему, и дать окончательный анализ я, конечно, не в силах. Дело в том, что, создавая поэму об Александре, Навои использовал, конечно, не только работы своих предшественников именно на эту тему. Специфика этой темы, как мы видели, такова, что она может обнимать собой разнообразнейший круг вопросов. Говоря об Искендере, Навои мог вводить в круг своих рассуждений мысли, почёрпнутые им у философов, учёных предшествующих эпох и своего времени. На полноту знаний в области всех отраслей ближневосточной литературы X-XV вв. я не претендую. В настоящее время вообще, может быть, нет ни одного специалиста, который обладал бы исчерпывающим знанием этой литературы. Поэтому данная работа должна рассматриваться не как заключительный аккорд какой-то серии исследований, а лишь как её начало. По мере углублённого изучения огромного комплекса литературы типа трактатов по этике, рассуждений о правах и обязанностях носителей власти, которыми, к сожалению, специалисты пока интересовались очень мало, будет всё больше и больше выясняться отношение Навои к унаследованной традиции, степень его зависимости от предшественников. Разрешение такой задачи потребует, однако, не менее десятка лет напряжённой работы, да и то едва ли окажется под силу одному человеку. Я ограничиваю круг своих наблюдений, но питаю надежду, что эта работа может послужить толчком для целого ряда молодых учёных, которые продолжат начатые здесь исследования и, обладая молодостью и силами, смогут привлечь более обширный материал и притти к более важным научным выводам. Если эта цель будет достигнута, то мои труды тем самым получат полную награду, и я буду сознавать, что не напрасно затратил время и силы.
[1] 1 Напомню устаревшую работу Fr. Spiegel. Der Alexanderroman bei den Arabern und Persern, а также заслуживающую и доныне внимания книгу Th. Nöldeke. Beiträge zur Geschichte des Alexanderromans. — Denkschr. d. Wiener Akademie d. Wissenschatten, Phil.-histor. Klasse, 1890, Bd. XXXVIII, Abh. 5. См. также: А. Веселовский. Из истории романа и повести. I. Греко-византийский период. — Сб. II Отд. Академии Наук, 1886, т. XL, вып. 2.
[2] 1 Исследование составляет один из разделов большой монографии «Низами», законченной в 1940 г. и уже набиравшейся в начале 1941 г. Перевод опубликован Азербайджанским филиалом Академии Наук СССР, Институтом литературы и языка им. Низами: Низами Гянджеви. Искендер-намэ, ч. I, Шараф-намэ, Баку, 1940. О значении этой поэмы см. мою статью «Политические взгляды Низами». — Изв. АН СССР, Отд. литературы и языка, 1941, №2, стр. 22 сл. В сб. «Низами» (т. I), изд. Союза советских писателей Азербайджана, помещена моя статья, освещающая связь отдельных частей пяти поэм Низами и особое значение пятой поэмы. Связанные с этим вопросы затронуты и в моей статье, помещённой в сб. «Низами», т. III.
|