М.И. Артамонов

Сокровища саков.

Аму-Дарьинский клад. Алтайские курганы.
Минусинские бронзы. Сибирское золото.

// М.: «Искусство». 1973. 280 с. (Серия: Памятники древнего искусства.)

V. Сибирское золото. Поясные застёжки.

Без сомнения, войлок и кожа, так же как и дерево, широко применялись в художественном творчестве скотоводческого населения Евразии. К сожалению, в большом количестве вещи из этих материалов дошли до нас только в ледяных курганах Алтая. В других областях аналогичные памятники не могли сохраниться по причинам естественного порядка. Зато искусство этих областей известно по художественным произведениям из металла, которых в алтайских курганах вследствие ещё в древности произведённого систематического ограбления почти не найдено. Без учёта этого обстоятельства может сложиться совершенно неправильное представление о том, будто бы на Алтае было мало металлических изделий, в то время как в других областях скифо-сибирского мира не существовало сходных с алтайскими произведений из дерева и войлока. На самом деле и те и другие одновременно и параллельно бытовали на всём протяжении скифо-сибирской культуры. Об этом свидетельствует близкое сходство и по сюжетам и по стилю металлических произведений с деревянными и войлочными изделиями из курганов Алтая.

Нельзя не обратить внимания на одно на первый взгляд странное обстоятельство, а именно, что дошедшие до нас металлические художественные произведения из Западной Сибири в подавляющем большинстве сделаны из золота, тогда как искусство восточной части скифо-сибирского мира представлено почти исключительно изделиями из бронзы. Объясняется это явление, во-первых, тем, что золотые вещи из Западной Сибири представляют собой находки, сделанные кладоискателями и отобранные по признаку прежде всего своей материальной ценности. Как уже отмечалось, неразграбленных богатых курганов в западной половине Сибири и в Средней Азии, можно сказать, не сохранилось. Во всяком случае, до сих пор при научных раскопках удалось найти всего одно не тронутое грабителями богатое погребение. Во-вторых, в этой области бронза была рано вытеснена железом и поэтому не только в курганах вследствие их разграбленности, но и в случайных находках, кроме наконечников стрел, которые ещё изготовлялись из этого металла, встречается сравнительно очень редко. В Восточной Сибири, точнее в Минусинском крае, наоборот, железо распространилось значительно позже, чем на западе; здесь дольше бытовала бронза как основной материал для изготовления оружия и украшений. Повидимому, здесь дольше сохранялся и более примитивный общественный строй, когда зачаточная

(124/125)

имущественная дифференциация ещё не вызывала потребности в золоте как средстве своего выражения; здесь золото ещё не стало признаком богатства и социального превосходства.

Ввиду того, что в западной половине Сибири до сих пор обнаружено только одно неразграбленное богатое погребение сакского времени, особенно большое значение приобретают происходящие из этой части страны случайные находки металлических предметов, в особенности хранящееся в Эрмитаже большое собрание золотых вещей, известное под именем Сибирской коллекции Петра I. Она состоит более чем из двухсот пятидесяти различных предметов, найденных главным образом в курганах Западной Сибири и различными путями попавших сначала в Кунсткамеру — первый созданный Петром I русский музей, а затем уже в Эрмитаж.

Ещё в XVII в. русские поселенцы Сибири занимались добыванием золота из древних могил. По сведениям голландского учёного Н. Витзена, путешествовавшего по Сибири в 60-х гг. XVII в., раскопки с этой целью производились близ Тобольска, Тюмени, Верхотурья и в других местах, а в записках англичанина Джона Белла, вместе с русским посольством проезжавшего через Сибирь в Китай в 1699 г., говорится, что каждое лето из Томска отправляются большие партии людей для раскапывания древних могил, во множестве находящихся на расстоянии восьми — десяти дней пути от этого города. В них они находят золото, серебро, медь, а иногда и драгоценные камни, которые и делят между собой, «разбивая и разламывая изящные и редкие древности с тем, чтобы каждый мог получить свою долю по весу». Часть добычи отдавалась местным властям. Имеются сведения, что у красноярского воеводы Д. Зубова скопилось могильного золота на огромную по ценам того времени сумму в несколько тысяч рублей.

Некоторое число добытых таким образом золотых вещей попало в руки известного уральского заводчика А.Н. Демидова, поднёсшего их императрице в 1715 г. по случаю рождения наследника. Этот подарок вызвал интерес Петра I, и он дал распоряжение сибирскому губернатору разыскивать и доставлять ему подобные вещи. Уже в следующем, 1716 г. Петру было прислано значительное количество находок. В 1718 г. Пётр I издал указ, обязывающий всех, кто найдёт «всё, что зело старо и необыкновенно», представлять ему за соответствующее вознаграждение. В 1721 г. сибирскому губернатору было предписано скупать «куриозные вещи» и, не переплавляя, присылать в Берг и Мануфактур Коллегии. В 1726 г. все собранные таким путём вещи, числом в двести пятьдесят штук и общим весом в 74 фунта (около 30 кг) были переданы в Кунсткамеру.

В дальнейшем Сибирская коллекция Петра I почти не пополнялась. По сведениям Д.Г. Мессершмидта, изучавшего Сибирь в 1720-1726 гг., и, в частности, занимавшегося по указу Петра I приобретением «могильного золота», «промыслом откапывания золота и серебра, находимого в могилах, впервые занялись русские, жившие на Ишиме. Оттуда они продвигались всё далее и далее на восток, пока в своих поисках не дошли до Оби». Мессершмидт сообщает, что грабители «иногда находили в могилах много золотых и серебряных вещей фунтов по 5, 6, 7, состоящих из принадлежностей конской сбруи, панцирных украшений, идолов и других предметов». Однако ко времени работы в Сибири большой академической экспедиции 1733-1743 гг. промысел по разграблению древних могил, по словам начальника экспедиции Г.Ф. Миллера, прекратился, «потому что все могилы, в коих сокровища найти надежды имели, были уже разрыты». В 1764 г. «бугрование», то есть разграбление курганов, было запрещено специальным указом, но к этому времени древние могилы на Иртыше, Тоболе, Оби и Енисее были разрыты кладоискателями настолько основательно, что встретить среди них нетронутое богатое погребение практически было совершенно невозможно. В 1859 г. Сибирская коллекция золотых вещей была передана из Кунсткамеры в Эрмитаж, где она находится и в настоящее время.

Судя по приведённым данным, большинство золотых вещей Сибирской коллекции происходит из курганов, раскопанных кладоискателями в степной полосе Сибири между реками Иртышом и Обью. Ныне это восточная часть Казахстана и Кулундинская степь Алтайского края. Возможно, что в коллекцию попало и некоторое число вещей иного происхождения. Имеются глухие указания на то, что в ней находятся какие-то «астраханские» находки, то есть вещи, найденные в Поволжье.

В коллекции собраны вещи различного вида и назначения. По большей части это украшения и принадлежности одежды: шейные гривны, серьги, браслеты, перстни, пряжки, застёжки и т.п. Предметов домашнего обихода и принадлежностей конского снаряжения сравнительно мало, что косвенно указывает на то, что либо конские погребения редко встречались в разрытых кладоискателями курганах, либо что украшения конской сбруи не представляли

(125/126)

173. Свернувшийся зверь на золотом набалдашнике меча. Зивие.

(Открыть Илл. 173 в новом окне)

для них интереса, так как были сделаны, как в алтайских курганах, не из золота, а в основном из дерева, кожи и войлока. Примечательно, что частей вооружения в коллекции вовсе нет.

Вопросы хронологии скифо-сибирского золота, несмотря на давний интерес к произведениям, находящимся в Сибирской коллекции Петра I, остаются весьма слабо разработанными, что объясняется в первую очередь малочисленностью сколько-нибудь точно датированных сравнительных материалов. Очень многие вещи Сибирской коллекции уникальны, а аналогии для других сами остаются хронологически не определёнными. Опорных дат для установления времени Сибирской коллекции очень мало, ввиду чего при исследовании этого вопроса особо важное значение приобретают типологическая классификация и сравнительный стилистический анализ, хотя сами по себе и неспособные привести к точным ответам, но все же позволяющие распределить произведения этой коллекции в определённой последовательности и тем самым составить некоторое представление о протекавших во времени изменениях. Типологическое и стилистическое изучение приводит не к абсолютной, а к относительной хронологии отдельных произведений, а при наличии упомянутых выше опорных абсолютных дат и к возможности привязки к ним тех или иных установленных типологическими и стилистическими сопоставлениями явлений и, таким образом, хотя бы к приблизительной их хронологизации.

Исследования в этом направлении ведутся давно. К блестящим догадкам Г.Е.[Г.И.] Боровки и М.И. Ростовцева следует присоединить заключения С.В. Киселёва и М.П. Грязнова, а из иностранных учёных Миннза и Сальмони. [1] Особенно же значительный вклад в дело хронологического определения вещей Сибирской коллекции сделан С.И. Руденко. Ему принадлежит заслуга не только первой почти полной публикации этой коллекции, долгое время остававшейся известной только по сравнительно немногим образцам, изданным И.И. Толстым совместно с Н.П. Кондаковым (пятнадцать вещей) и Г.Е.[Г.И.] Боровкой (девятнадцать вещей), но и хронологической классификации находящихся в ней произведений, обоснованной сопоставлениями прежде всего с находками в алтайских курганах. Далеко не со всеми хронологическими определениями С.И. Руденко можно согласиться, но они, как первый опыт такой классификации, заслуживают полного внимания и могут послужить основой для дальнейших наблюдений и уточнений.

Часть вещей Сибирской коллекции стилистически бесспорно примыкает к находкам в курганах Горного Алтая, что даёт возможность, во-первых, определить их хронологию тем же или близким к этим курганам временем и в известной мере разобраться в хронологии других вещей Сибирской коллекции, а во-вторых, составить представление о золотых художественных произведениях, которые могли находиться в алтайских курганах до их разграбления. К наиболее ранним вещам в составе Сибирской коллекции относится массивная литая бляха в виде свернувшегося зверя с тремя ушками на обороте. С.И. Руденко считает её одной из пары застёжек [2] (илл. 174). Находки этого рода блях в погребальных комплексах (курган Кулаковского в Крыму) не подтверждают это мнение, бляхи в них представлены одиночными экземплярами, но, с другой стороны, и не разъясняют их назначения. Такого типа бронзовая бляха найдена в кургане Аржан, в Туве, в конской могиле. [*] Данный экземпляр имеет вид кошкообразного зверя типа скифской пантеры с преувеличенно удлинёнными туловищем и шеей, согнутого

(126/127)

174. Золотая застёжка — свернувшаяся пантера. Сибирская коллекция.

(Открыть Илл. 174 в новом окне)

(127/128)

так, что морда сближается с хвостом, а лапы и хвост находятся внутри образованного им овала. Зверь трактован обобщёнными формами, восходящими к технике резьбы по дереву. Кружки на концах лап, ухо и другие детали были инкрустированы эмалью или бирюзой. В целом свернувшийся хищник на сибирской золотой бляхе сходен с такого же рода изображениями, известными в комплексах Иранского Курдистана (Зивие, илл. 173), Причерноморья (Келермес), [3] Восточного Казахстана (Чиликты) и Алтая (Майэмирская находка), датируемых не позже VI в. до н.э., и может быть отнесён к тому же времени.

Из других вещей Сибирской коллекции особенно обращают на себя внимание массивные литые пластины, по большей части парные с ажурными изображениями сцен борьбы зверей и реже отдельных животных. Их имеется четырнадцать пар. Кроме того, парная для одной из пластин со сценой борьбы волка со змеёй находилась в исчезнувшем собрании Н. Витзена, составленном из находок в Сибири тогда же, когда создавалась и Петровская коллекция. У Н. Витзена были вещи, аналогичные с попавшими в собрание Петра I. Из этого следует, что вещи, добытые кладоискателями, расходились по разным рукам, и, несомненно, из выкопанных ими сокровищ только малая часть уцелела до нашего времени.

Большинство пластин имеет два или один полукруглых выступа на одной из своих длинных сторон. Это так называемые В- и Р-образные пластины. Другие четырёхугольные в более или менее широкой рамке и, наконец, третьи фигурные, составленные из орнаментально расположенных изображений животных или их частей. На левой пластинке большинства этих пар с изображениями, зеркально повторяющими друг друга, имеется крючок для застёгивания, а на обороте всех пластин скобки для прикрепления к толстому ремню. С.И. Руденко считает эти пластины застёжками плечевой одежды, [4] но больше оснований причислять их к принадлежностям пояса, находившимся на животе. Бронзовые пластинчатые застёжки встречены в Минусинской котловине, в Забайкалье и на Ордосе. Однако золотых пластин нигде, кроме Сибирской коллекции, в их числе одной из Забайкалья, неизвестно.

Типологически В- и Р-образные застёжки древнее четырёхугольных в рамке, хотя те и другие в течение какого-то времени сосуществовали друг с другом. Доказывается это, во-первых, стилистическими признаками тех и других, соответствующими давно установленному общему ходу развития скифо-сибирского искусства в сторону усиления орнаментальности и схематизма, в значительно большей степени свойственных застёжкам в четырёхугольной рамке, нежели с полукруглым выступом, а во-вторых, наличием пластин с полукруглым выступом, обведённых узкой рамкой, представляющих соединительное звено между той и другой формой.

С.И. Руденко выделил группу застёжек с изображениями, отличающимися манерой передачи шерсти животных врезанными волнистыми или зигзагообразными линиями, а перьев — налегающими одна на другую чешуйками. [5] К ней относятся застёжки с полукруглым выступом: одна пара со сценой борьбы тигра с фантастическим зверем с волчьей мордой, вдоль спины которого тянется рог, составленный из грифоньих головок (илл. 178), и другая с более сложной композицией борьбы животных — тигра, волка и грифа — из-за добычи в виде фантастического зверя с клювовидной мордой и копытами на ногах (илл. 175). Фигуры тигров на пластинах этих застёжек с их большой головой, когтистыми лапами и длинным хвостом с загибающимся кончиком, с их разделкой шерсти волнистыми линиями близко сходны с трактовкой тех же животных на колоде-саркофаге второго Башадарского кургана на Алтае (илл. 177), который, по данным радиоуглеродного анализа, относится к VI-V в. до н.э. (от 650 до 390 г.).

Теми же чертами характеризуется и ряд других застёжек Сибирской коллекции. На паре их представлен гриф, терзающий яка, его висящая шерсть трактована так же, как шкура тигра на предшествующих образцах (илл. 176). Лохматой шерстью покрыто и тело маленького хищника на этой застёжке, вцепившегося в хвост птицы. Следует обратить внимание на положение крыльев у грифа. В данном случае они правильно размещены одно позади другого на теле птицы и этим существенно отличаются от сбитого рисунка крыльев в ранее указанной сцене борьбы грифа с тигром и волком за добычу, где одно из крыльев вырастает из головы птицы.

Сюда же относятся застёжки меньшей величины со сценой нападения покрытого волнистой шерстью тигра на верблюда (илл. 179). Завершающее край этих застёжек полукружие представляет собой схематическое изображение дерева со стволом, ветками и листьями. Кроме того, эти застёжки отличаются грубыми, не детализированными формами. Сравнивая перечисленные застёжки между собой, не трудно заметить, что, хотя трактовкой шерсти волнистыми линиями они и сближаются друг с другом, по ряду других признаков между ними наблюдаются существенные различия. Ввиду этого они не могут быть одновременными.

(128/129)

175. Золотая застёжка — схватка тигра, волка и грифа из-за добычи. Сибирская коллекция.

(Открыть Илл. 175 в новом окне)

(129/130)

(130/131)

(131/132)

Другим признаком раннего времени сибирских золотых вещей, а в их числе и ажурных застёжек, С.И. Руденко считает «точки, запятые, полуподковки» и прочие геометрические фигуры, помещаемые на бедре и плече животных. [6] Примером изображений с такого рода условными фигурами может служить пара золотых застёжек с полукруглым выступом, представляющих сцену нападения фантастического львиного грифона на павшую на согнутые передние ноги лошадь (илл. 180). Оба животных здесь гладкошерстные, с перевёрнутой задней частью туловища. На плече у лошади кружок с криволинейным треугольником, а на бедре так же, как и на бедре грифона, похожий кружок с двумя криволинейными треугольниками по сторонам. Эти фигуры на теле животных представляют собой углубления для цветных инкрустаций, обведённые прочерченными ободками.

На сибирских золотых застёжках такие условные фигуры встречаются ещё только в одном случае, а именно на паре застёжек, где изображён тигр, напавший на лошадь, на плече которой и помещён кружок с двумя треугольниками (илл. 182). Условные геометрические фигуры для обозначения выпуклостей на теле животных встречаются в ахеменидско-персидском искусстве V-IV вв. и хорошо представлены ювелирными изделиями Аму-Дарьинского клада (илл. 181).

Особенно же часто они применялись в аппликациях из войлока, кожи и других материалов, на разнообразных вещах из алтайских курганов, где в этой технике выполнены многочисленные композиции борьбы зверей, сходные с изображениями на сибирских золотых застёжках (илл. 292, 293).

Сближение сибирских золотых застёжек с алтайскими мотивами может быть подкреплено сравнением грифона, напавшего на лошадь, в композиции на паре застёжек из этой коллекции с многочисленными изображениями того же фантастического животного в разнообразных памятниках Алтая. С учётом различий в материале и технике он связывается с близко сходным грифоном, представленным конской маской, аппликациями на седельных покрышках, изображениями на шейной гривне, а также на серебряных и медных пластинках из второго Пазырыкского кургана, датируемого IV в. до н.э. Есть все основания относить и золотые застёжки с композицией борьбы грифона с лошадью к тому же, в общем, периоду.

Вероятно, более поздним, но не слишком отдалённым от этого времени следует датировать пару золотых застёжек со сходным сюжетом, в котором грифон заменён полосатым тигром. Она отличается грубостью, сухостью и даже некоторым схематизмом в исполнении, что С.И. Руденко относит за счёт квалификации мастера, [7] а на наш взгляд, свидетельствует и не только об этом. Дело в том, что застёжки с этим изображением, сохраняя полукруглый выступ, обведены узенькой рамкой, позволяющей рассматривать их как звено в типологическом ряду, соединяющее застёжки с полукруглым выступом с застёжками в виде продолговатого четырёхугольника с рамкой, относящимися к более позднему времени.

Связь между застёжками той и другой формы, то есть с полукруглым выступом и в четырёхугольной рамке, особенно отчетливо выступает на примере трёх пар предметов этого рода с одним и тем же сюжетом. На них представлена борьба волка с обвившейся вокруг него змеёй. Однако решение этого сюжета на всех трёх парах застёжек разное. Композиция на пластинах с полукруглым выступом (илл. 183), одна из которых находилась в коллекции Витзена, [8] очень динамичная. Вздымающиеся полукругом петли, образованные телом змеи, и напряжённая фигура придавленного ею зверя весьма выразительны и реалистичны. Как и в других случаях, у застёжек с полукруглым выступом немалую роль в передаче движения играет асимметричность композиции. Особо следует обратить внимание на разбросанные по телу зверя семечкообразные, луновидные и треугольные инкрустации, по форме и по местоположению нимало не напоминающие те условные геометрические фигуры, которые помещены на плече и бедре у лошади в сценах терзания её грифоном или тигром. Такие вставки характерны не для ранних, а для позднейших произведений скифо-сибирского инкрустационного стиля.

У застёжек с тем же сюжетом, но заключённом в четырёхугольную рамку в одном случае тело зверя совершенно гладкое (илл. 186), а в другом с треугольной вставкой для инкрустации на конце грани, очерчивающей его плечо и, по всей вероятности, намечающей край гривы (илл. 187). Пары треугольных ячеек для инкрустаций имеются здесь также по углам и посредине длинных сторон довольно широкой рамки. Замкнутые рамками композиции этих застёжек не столь динамичны, как на пластинах с полукруглым выступом; здесь движение, переданное проходящими вдоль всей композиции изгибами змей, более ритмичное и спокойное. У последней пары застёжек оно к тому же прерывается тем, что верхняя часть изгибов змеи срезана рамкой. Трактовка образов у них графичнее и суше, чем у застёжек с полукруглым выступом, хотя звери

изображены с выработанной мускулатурой и преувеличенными лапами.

Более сложного содержания изображение на паре четырёхугольных застёжек с рамками, представляющее нападение двух фантастических зверей на тигра (илл. 188). В отличие от этих зверей, у которых ячейки для инкрустаций имеются только на ушах, когтях и на перьях крыла одного из них, тело тигра почти сплошь покрыто такими ячейками. Ими обозначены не только уши, когти и глаза, но и рёбра, ими заполнены плечо и бедро зверя, но вовсе не так, как это характерно в случаях применения для этой цели кружков, скобок, треугольников и прочих геометрических фигур. Здесь узкие, длинные, изгибающиеся вставки означают не выпуклости на теле, а, скорее всего, покрывающую его шерсть взамен волнистых линий у рассмотренных выше изображений этого животного. По форме и расположению они похожи на инкрустации на теле зверя, борющегося со змеёй, на застёжке с полукруглым выступом. Лапы животных отличаются особенно большими размерами и так же, как в сцене схватки тигра с грифоном, заканчиваются инкрустированными когтями.

С.И. Руденко обратил внимание на различия в формах носа, уха и когтей у волков, изображённых на различных предметах Сибирской коллекции, [9] но не распространил свои наблюдения на те же детали у других животных в тех же произведениях. А между тем формы такого рода деталей могут быть использованы в качестве отправного пункта для важных заключений.

В сцене терзания лошади грифоном на застёжках, уже выделенных в число ранних образцов сибирских произведений, обращает на себя внимание необычная форма уха у обоих персонажей — длинного, острого, с кружком в основании. Такое ухо мы видим у лошади и на застёжках со сходным сюжетом, где грифон заменён тигром. Это ухо восходит к приставному уху на ножке, которое припаивается к голове животных в скульптурных и рельефных изображениях, таких, например, как грифон на ахеменидской гривне, гриф с козлом в когтях или статуэтки на подставках в Сибирской коллекции. Такого рода уши у многих произведений Аму-Дарьинского клада, они же представлены в таких ранних памятниках, как костромской олень [10] или бляшка из Чиликты.

Другую форму уха — широкого сердцевидного, с завитком в основании — мы видим у животных в сцене борьбы грифа с яком. Она ближе всего стоит к ушам у деревянных резных изображений из алтайских курганов, относящихся к V-IV вв., и может, как и ухо на ножке, свидетельствовать о соответственно раннем времени золотых застёжек с такими изображениями ушей.

У некоторых зверей на застёжках изображается ухо с изогнутым верхним концом. Такое ухо у грифа и волка в сцене борьбы их с тигром за добычу и у фантастического зверя в схватке с тигром. Тигр в этих композициях представлен с ухом в форме полукруга. Полукруглое ухо и у тигров в сценах борьбы с верблюдом или с двумя фантастическими животными. Таким образом, уши с изгибающимся верхним концом и полукруглые встречаются как вместе, так и отдельно, объединяя наибольшее число застёжек как с полукруглым выступом, так и с четырёхугольной рамкой в одну группу. Особую группу составляют застёжки со сценами борьбы волка со змеёй, где для волка характерно треугольное ухо.

При рассмотрении трудного вопроса об абсолютной хронологии пластинчатых застёжек Сибирской коллекции следует учесть, что в алтайских курганах совсем нет изображений животных с полукруглыми

(134/135)

184-185. Пара золотых застёжек со сценой охоты в лесу. Сибирская коллекция.

(137/138)

(138/139)

188. Золотая застёжка со сценой борьбы двух фантастических зверей с тигром. Сибирская коллекция.

(Открыть Илл. 188 в новом окне)

189-190. Пара золотых застёжек со сценой отдыха в пути. Сибирская коллекция.

(141/142)

191. Бронзовая застёжка со сценой единоборства богатырей. Ордос.

(Открыть Илл. 191 в новом окне)

и треугольными ушами, как не встречается и ушей с загнутым верхним концом. Среди них нет также волков с закрученным кверху носом, за исключением одного из коллекции Погодина, и зверей, не то волков, не то медведей с мордой кабана, хотя аналогии для многих других животных и их деталей, представленных в Сибирской коллекции, в алтайских курганах встречаем в изобилии. Из этого следует, что современными с алтайскими курганами могут быть только Р-образные застёжки со сценами терзания лошади грифоном и нападения грифа на яка.

Последнюю из этих застёжек уже Грисмайер, хотя и с оговорками, отнёс к середине I тысячелетия до н.э. [11] Все остальные, за исключением застёжек со сценами отдыха в пути и охоты в лесу, о которых будет сказано особо, должны датироваться временем после алтайских курганов, то есть не раньше III в. до н.э.

Основываясь на форме несомненно наиболее ранних застёжек со схваткой грифона с лошадью и грифа с яком, застёжки с полукруглым выступом без рамки можно считать исходной формой этого рода произведений. Единственная пара застёжек в гладкой четырёхугольной рамке с теми же персонажами, которые изображаются на Р-образных застёжках, представляет их в существенно изменённом виде. Так тигр на этих застёжках утратил один из основных своих признаков — лохматую шерсть, переданную волнистыми линиями, заменёнными здесь узкими, удлинёнными ячейками инкрустаций. Напавший на него фантастический зверь соответствует грифону в схватке с тигром на паре застёжек с полукруглым выступом, но он представлен в искажённом виде, в частности, с вывернутой лапой вместо естественно отставленной в сторону ноги своего протооригинала и так же, как у других зверей в одной с ними композиции, с преувеличенными когтями на лапах. Крылатый орлиный грифон в этой сцене во многом повторяет львиного грифона в борьбе с лошадью, но и в его трактовке допущены существенные изменения, и особенности в форме и разделке крыльев и лап. С другой стороны, черты вырождения и деформации можно заметить и в изображениях на ряде Р-образных застёжек. Так, в сцене схватки хищников из-за добычи у того же грифа, что и в композиции борьбы его с яком, тело оказывается неестественно сокращённым, а крылья смещёнными в сторону так, что одно из них вырастает прямо из головы птицы. Сухие,схематизированные формы и сбитый рисунок в сцене нападения тигра на лошадь существенно отличаются от сочных, реалистических приёмов моделировки животных на сходной по сюжету композиции с изображением терзания лошади грифоном. Эти произведения, как уже было замечено, отличаются друг от друга не только мастерством исполнения, но и стилем, а рамка, обводящая композицию с нападением тигра на лошадь, подчёркивает связь его не только с ранними Р-образнымп застёжками, но ещё более с застёжками с четырёхугольном рамкой.

Если исходить из предложенной выше типологической расстановки застёжек, то из застёжек с изображениями схватки волка со змеёй наиболее ранними должны считаться завершённые полукруглым выступом, а заключённые в четырёхугольную рамку должны относиться к числу позднейших. Однако, судя по трактовке фигуры зверя на Р-образных застёжках такого же рода инкрустациями, как у тигра в сцене борьбы с двумя фантастическими животными на застёжке в прямоугольной рамке, различие во времени в данном случае не могло быть значительным, если оно вообще было.

(142/143)

Для суждения о стиле и хронологии застёжек очень важно уяснить технику их изготовления. Она была очень простая: по деревянному или металлическому оригиналу путём оттиска его в глине делалась матрица, затем заполнявшаяся воском. Излишки его до нужной толщины изделия отжимались через наложенную сверху тряпку, отпечатки которой часто сохраняются на оборотной стороне отливки. Поверх воска опять накладывалась глина, после чего воск выплавлялся, а в полученную таким образом обожжённую глиняную форму заливался расплавленный металл. В заключение вынутое из неё изделие обрабатывалось резцом или штихелем, украшалось по готовым ячейкам цветными вставками и снабжалось напаянными на обороте скобками или петлями. Ввиду усушки матрицы при обжиге, отлитый в ней предмет всегда получался несколько меньше оригинала.

При такой технике изготовления застёжки с одним и тем же сюжетом могли многократно повторяться в течение длительного времени путём отливки одного экземпляра по оттиску с другого. При этом и результате повторений изображения грубели, теряли свою первоначальную чёткость, дополнялись и изменялись поправками, сделанными резцом, затем переносившимися на новые воспроизведения. Копии делались и непосредственно из воска. Позднейшие копии могли поэтому отстоять по времени далеко от первоначальных произведений и заключить в себе существенные изменения стилистического порядка, и нет ничего удивительного в том, что Р-образные застёжки, типологически более ранние, чем застёжки с четырёхугольной рамкой, воспроизводились и бытовали наряду с последними.

Насколько высоко ценились даже бронзовые пластинчатые застёжки, можно составить некоторое представление по экземпляру, найденному в 1965 г. в Тувинской республике. Там в погребении, относящемся к хуннскому времени, оказалась одна правая половина Р-образной застёжки со сценой схватки грифа с волком, аналогичная застёжке из Ордоса, изданной Сальмони. [12] Это застёжка с огрубевшим и сильно стёртым в результате многократных механических повторений рисунком, очень далёкая от оригинала. По-видимому, левая половина её была утрачена, а сохранившаяся оказалась переломленной по задней части туловища волка, но скреплённой посредством дырочек, просверленных по краям перелома. Так как пластина к тому же была очень тонкой, владелец во избежание дальнейших повреждений вырезал для неё деревянную подкладку с обводящими её по контуру бортиками, в которую и вставил бронзовую пластину, как в рамку. Для использования этой пластины в качестве поясной застёжки к её деревянной основе были прикреплены кожаные ремни. К сожалению, хронология погребения с этой застёжкой точно не определена. Оно было опущено в курган пазырыкского типа и не может быть ранее последних столетий до н.э.

Специального внимания заслуживают застёжки Сибирской коллекции с изображениями людей и деревьев. Их две пары, и обе относятся к типологически ранней группе с полукруглым выступом; на одной из них таких выступов не один, а два.

На этой паре застёжек (илл. 184-185) на фоне леса, состоящего из изогнутых стволов и ветвей с листьями, образующих два полукруглых выступа у верхнего края пластины, замкнутой с узкой стороны каменистой скалой, изображён охотник на лошади, мчащейся в летучем галопе, то есть с вытянутыми в противоположные стороны передними и задними ногами. Он стреляет из туго натянутого лука оперённой стрелой в бегущего тем же аллюром перед лошадью кабана с могучими клыками и развевающейся щетиной на голове. Перед кабаном представлена вздыбленная лошадь с перекрученной шеей и повёрнутой назад головой. Эта лошадь с согнутыми ногами повержена страшным зверем на землю и помещена в композиции вертикально потому, что для иного размещения её не было места. Всадник успел соскочить с этой лошади и забраться на дерево; стоя на его ветке, он одной рукой с надетым на неё луком держится за другую ветку, а второй рукой тянет лошадь за повод, что и заставило её неестественно изогнуть шею. С противоположного края этой сцены изображён козёл, карабкающийся на гору и прячущийся среди деревьев. У него повёрнутая назад голова, изогнутый рог, бородка и открытый рот с высунутым языком. Козёл явно испуган и спасается от охотников. Сцена представлена очень динамично, с рядом подробностей и реалистических деталей.

Правая и левая пластины этих застёжек имеют некоторые различия между собой. В соответствии с их положением персонажи композиции представлены на них с разных сторон. Так, у всадника, стреляющего из лука, на правой пластине изображена левая сторона, а на левой соответственно правая. Туловище его слева показано в три четверти спереди, а справа — со спины; его правая рука, натягивающая тетиву, в одном случае закрыта его же головой, тогда как левая, держащая лук, видна на всю длину; в другом случае закрытой головой лошади оказывается его левая рука. У человека на дереве

(143/144/145)

192 а, б, в, г. Золотая оковка со сценой возвращения воинов из набега (увеличено). Сибирская коллекция.

(Открыть Илл. 192 в новом окне)

(145/146)

различия ещё более значительны. На левой пластине он держится за ветку левой рукой, а правой натягивает повод, на правой пластине наоборот повод в левой руке, а в правой, уже без надетого на неё лука, ветка. Но что особенно важно, у персонажей, изображённых на разных пластинах с разных сторон, видны различные детали одежды и висящее на поясе оружие.

У охотников непокрытые головы с зачёсанными назад сравнительно короткими волосами и длинные усы без бороды. Причерноморские скифы в греческих изображениях или бородатые, или вовсе без растительности на лице, но в местной скульптуре («каменных бабах») они, как правило, безбородые, с висящими усами. Охотники на сибирских пластинах одеты в куртки с широкой каймой вдоль борта и по подолу, с вырезом или сердцевидной накладкой у ворота позади. Узкие рукава схвачены у запястья манжетами. У охотников узкие штаны и мягкие сапоги с довольно высокими голенищами. У каждого справа к туго затянутому поясу подвешен на специальных ремнях колчан в виде длинной коробки, соединённый с находящимся позади её особым, кажется, мягким футляром для лука. По своей форме и устройству этот колчан отличается от скифского горита и приближается к колчанам сарматского времени, известным по керченским рельефам. Однако небольшой сложный лук сигмаобразной формы не отличается от обычного скифского лука. У всадника на коне на поясе слева висит меч в ножнах, снабжённый длинной рукояткой с брусчатым навершием и прямым перекрестьем с закруглёнными концами. Характерной для ножен скифского акинака боковой лопасти для подвешивания у него нет, способ ношения его, как заметил Гинтерс, сарматский. [13] Что же касается формы меча, то, поскольку можно судить по изображению, он относится к той группе сарматских мечей, которая представляет переход от меча с брусковидным навершием и бабочкообразным перекрестьем к мечу с таким же навершием, но с прямым или дуговидным перекрестьем и датируется IV-III вв. до н.э.

Не менее детально изображены принадлежности конского снаряжения. Кони с подстриженной гривой, с пучком волос — чёлкой между ушами и подвязанным узлом хвостом. Перекрестья уздечных ремней у лошади под всадником украшены круглыми бляхами, по сторонам её головы от ушей свешиваются кисти. Удила с двудырчатыми псалиями соединены с уздой раздвоенными ремнями. Мягкое седло с передней и задней луками хорошо видно на вздыбленной лошади без седока; оно укреплено на спине коня подпругой, нагрудными и подхвостным ремнями, украшенными бляхами и подвесками. Стремян нет, всадник плотно обхватывал бока лошади согнутыми ногами.

Пластины усыпаны многочисленными цветными вставками. Особенно много инкрустаций из бирюзы на фигурах людей и на лошадиной сбруе. Ими выделены различные части одежды, причём вставки сделаны по форме соответствующей детали. Бирюзой же обозначено туловище козла, листья на деревьях и отдельные камни на скале. В глаза людей и животных часто вставлено чёрное стекло или камень.

Не менее интересно содержание изображений на второй паре застёжек (илл. 189-190). Здесь представлено высокое дерево с ветвями, заканчивающимися опущенными листьями. Под ним расположилась на отдых группа людей, состоящая из двух мужчин и одной женщины. С ними пара осёдланных лошадей, из чего можно заключить, что на одной лошади ехали два человека, должно быть, мужчина с женщиной. Мужчина и женщина сидят с поджатыми ногами по сторонам дерева, а на их коленях, вытянувшись во весь рост, лежит второй мужчина. Одна его рука подложена под голову, а другая протянута вдоль туловища. Он, по-видимому, спит, хотя и изображён с открытыми глазами. В руках сидящего мужчины повод от пары лошадей, завершающих группу отдыхающих с одной стороны. На нижнем сучке дерева висит колчан, соединённый с футляром с вложенным в него луком.

Таково несложное содержание сцены, по всей вероятности так же, как и композиция с драматической охотой в лесу на другой паре пластин, представляющей эпизод какого-то популярного сказания, может быть, романтической истории о похищении героем, сопровождаемым другом или слугой, возлюбленной, о схватке его с преследователями н, наконец, о благополучном спасении и отдыхе в приютившем их лесу. Утомлённый битвой герой снял оружие и спит на коленях возлюбленной, а она и их спутник — мужчина берегут его покой, готовые в любой момент вновь вскочить на стоящих наготове осёдланных коней. Возможны и другие истолкования этой сцены, к сожалению, столь же произвольные, как и изложенное, поскольку они не подкреплены соответствующими литературными памятниками, следы которых, кстати сказать, нужно искать прежде всего в ираноязычном эпосе, а не в сказаниях тюркских народов. Историк при дворе Александра Македонского Харит Митиленский в передаче позднейшего античного автора Афинея

(146/147)

(147/148)

195. Бронзовая застёжка со сценой нападения волка на фантастическое животное. Ордос.

(Открыть Илл. 195 в новом окне)

сохранил содержание пользовавшегося большой популярностью иранского эпического романа о Зариадре и Одатиде, в котором повествовалось о том, как брат мидийского царя Гистаспа Зариадр, переодевшись скифом, похитил полюбившуюся ему дочь царя некиих живших за Танаисом (Сыр-Дарьей) марафов. Картины с изображениями сцен из этого романа помещались, по словам этого автора, в храмах и домах. [14]

У изображений на застёжке имеется ряд любопытных деталей. Женщина, замыкающая композицию с одной стороны, изображена с головой в профиль, но с развёрнутым в фас туловищем. На ней оригинальный головной убор в виде цилиндрической шапочки, над которой сзади поднимается коса, прикреплённая к специальному стержню. Подобный головной убор найден в пятом Пазырыкском кургане и, по-видимому, был распространён не только у алтайских племён. Нижняя часть фигуры женщины, так же как и сидящего мужчины, представлена очень обобщённо и в неестественно укороченном виде, поэтому судить об её плечевой одежде трудно. Тем не менее можно рассмотреть, что она одета в род халата с широкими отворотами у ворота и, вероятно, с пустыми декоративными рукавами. Такая одежда была найдена в Катандинском кургане и известна по изображениям в Причерноморской Скифии и в Ахеменидском Иране. У мужчин короткие, разделённые прядями волосы, круглые лица, большие носы и длинные усы без бороды. Они одеты так же, как и персонажи в сцене охоты, — в куртки, борт, полы и рукава которых обшиты широкими каймами или оторочками; на тонкой талии широкий пояс.

С не меньшими подробностями изображены лошади. У них массивная голова, подстриженная грива со свешивающейся на лоб чёлкой и пучком волос, возвышающимся над шеей, заплетённый длинной прядью хвост. Уздечка с оголовьем, чумбуром и с прямыми двудырчатыми псалиями, о чём свидетельствует раздваивающийся ремень, которым они соединены с другими частями уздечки. Седло состоит из потника, поверх которого наложен ряд полос, соединённых между собой спереди и сзади поперечными ремнями, а посредине перехваченных подпругой. Кроме того, седло закреплено нагрудным и подхвостным ремнями. От концов седла по бокам лошади свешиваются длинные ремни для тороков.

В отличие от богато украшенной сбруи на лошадях охотников предшествующей сцены на сбруе лошадей отдыхающих путников никаких украшений нет. Что касается висящего на дереве колчана с налучьем, то он такой же, как в сцене охоты.

Заслуживает внимания представленная в данной композиции попытка передачи трёхмерного пространства. Как и в других случаях, фигуры, хотя и расположенные частично одна за другой, развёртываются в одной плоскости. Однако у лежащего мужчины одна нога повёрнута носком вперёд, то есть дана в ракурсе. В других случаях нечто подобное наблюдается только в изображениях животных с повёрнутой в фас головой.

Особенностью пластин со сценой отдыха в пути является также полное отсутствие инкрустаций. Даже листья, в других случаях превращённые в ячейки для вставок, здесь без соответствующих выемок. Пригодными для вставок ячейками оформлены только уши у лошадей, но и они, видимо, оставались без инкрустаций.

Несмотря на то, что по содержанию композиции с изображениями людей существенно различаются между собой прежде всего тем, что одна из них

насыщена бурным движением, тогда как другая всем своим строем выражает покой, в них много общего. Их объединяет друг с другом жанровый характер изображений и участие в повествовании ландшафта. Действие развёртывается не просто на фоне природы, а в органическом слиянии людей и их природного окружения. Деревья и скалы включены в композиции в качестве важнейших элементов содержащегося в них рассказа и сплетены с другими элементами — людьми и животными. Они передают не только обстановку совершающегося действия, а соучаствуют в изображаемом событии. Конечно, в композициях много условностей, но они не мешают их правдивости и выразительности. Даже такая деталь, как расположение листьев на деревьях, в одном случае как бы взъерошенных ветром в соответствии с бурным движением, пронизывающим всю сцену охоты в лесу, а в другом неподвижно висящих на ветках — в сцене отдыха в пути, выражает и подчёркивает содержание каждой из этих композиций.

Неясным остается происхождение этих композиции. Едва ли они созданы специально для застёжек, а не родились в другом материале и в иной технике. Хотя одна из них перегружена цветными инкрустациями, для ювелирных изделий они слишком монументальны. Они могли появиться в настенных рельефах и росписях, а также на больших коврах

(150/151)

и в этом своем виде сделаться настолько популярными, что в дальнейшем стали украшением поясов, претерпев при этом, конечно, некоторые изменения, сказавшиеся, например, в неправильных, укороченных пропорциях фигур в сцене отдыха в пути. О возможных прототипах этих композиций, кажется, можно составить себе представление по изображениям на войлочном ковре с аппликациями из пятого Пазырыкского кургана, на котором несколько раз повторяется одна и та же культовая сцена — всадник перед сидящей в кресле богиней-женщиной.

Эти плоскостные изображения, несмотря на различие в технике, очень близки к рельефам на сибирских застёжках не только иконографически, но и по стилю, что и позволяет сближать их и в хронологическом отношении. Монументальность на ковре сильнее выражена, нежели на застёжках, но построены и те и другие по одному принципу, и фигуры на ковре столь же динамичны, как и на застёжках. В силу различий в технике изображения на ковре плоскостнее, чем в рельефах на застёжках, пропорции фигур удлинённее, и они расставлены свободнее по отношению друг к другу, но формы их в целом и в деталях сходны между собой, а приёмы передачи одни и те же. В этом отношении характерно изображение у профильных фигур вывернутого в фас плеча. Дерево в руках богини на ковре с его извивающимися стволом и ветками, хотя в общем и соответствует структуре деревьев на застёжках, орнаментальнее последних и заканчивается не листьями, а стилизованными цветами и бутонами. В целом оно напоминает, как уже отмечалось, китайские орнаменты, чего нельзя сказать о реалистических деревьях на застёжках, но это, однако, не мешает не только сопоставлению, но и сближению композиций на ковре и на застёжках между собой. Если, несмотря на необычную деталь одежды в виде плаща у всадника на войлочном ковре, пятый Пазырыкский курган датировать в соответствии с показаниями радиоуглеродного анализа IV в., то застёжки с изображениями людей Сибирской коллекции могут относиться к тому же времени.

Особенно большое значение для вопроса о хронологии золотых сибирских застёжек с жанровыми сценами, представляющими людей на фоне деревьев, имеют бронзовые застёжки с того же рода композициями, происходящие из Северного Китая (Ордоса). Давно уже известны две застёжки с изображением единоборства двух героев и со стоящей

(151/152)

202. Бронзовая четырёхугольная застёжка с орнаментализированными звериными изображениями. Ордос.

(Открыть Илл. 202 в новом окне)

позади каждого из них осёдланной лошадью (илл. 191). Однако хронология их оставалась неопределённой, пока сравнительно недавно китайские археологи не обнаружили такую же застёжку в Фунси в могиле, которую они относят к концу периода Чжаньго (Борьбы царств), то есть к последней четверти III в. до н.э.

Три другие застёжки из случайных находок в Ордосе с совершенно такой же композицией, с тем лишь отличием, что одна из них не ажурная, а со сплошным фоном и несколько меньшей, чем другие, величины. Кроме того, у неё по низу протянута полоса «земли», орнаментированная волнистой линией с листовидными ячейками между изгибами. Едва ли можно сомневаться, что в своей основе бронзовые застёжки представляют собой копии с золотых оригиналов, подобных находящимся в Сибирской коллекции. На них обычно сохраняются ячейки для инкрустаций, находящихся на золотых изделиях, но, как правило, не применявшихся на их бронзовых воспроизведениях. Застёжки со сценой единоборства в этом отношении особенно близки к золотым пластинам со сценой охоты в лесу. Они покрыты многочисленными ячейками для инкрустаций, в том числе и большими, как на сибирских пластинах с охотой в лесу, имеющими формы отдельных частей одежды или убора, например штанов у людей или кистей в уборе коней. Вместе с тем им присущи черты огрубевшей во многих повторениях копии, позволяющие считать их протооригинал, относящимся к более раннему времени.

Нельзя не обратить внимание на форму китайских застёжек со сценой единоборства. Они не имеют полукруглого выступа или выступов и, хотя также без рамки, всё же четырёхугольные и в этом отношении сближаются не с ранней, а с типологически позднейшей группой застёжек, появление которой, как уже говорилось, вовсе не означало прекращения бытования Р-образных застёжек.

В Северном Причерноморье известны золотые бляшки, изображающие единоборство двух скифов, представленных в том же положении, что и богатыри на китайских застёжках, но без лошадей и деревьев. [15] Они датируются IV в. до н.э., что свидетельствует о возможности появления подобных композиций в Сибири и связанном с ней Северном Китае примерно в то же время. Мотив борьбы богатырей в сходных с ордосскими формах встречается в сасанидском искусстве, [16] которое унаследовало многие сюжеты и формы ахеменидского периода, что, вместе со скифскими бляшками, позволяет считать этот мотив не специфически сибирским, а тем более не собственно китайским или хуннским, а, скорее всего, общеиранским, известным по всей области распространения иранского искусства, включая сюда и Северный Китай.

Некоторые сомнения в правильности приведённых датировок может вызвать жанровый характер композиций, в особенности внесение в них элементов ландшафта, что в античном искусстве характерно для позднеэллинистического периода. Однако жанровые сцены в античном искусстве Северного Причерноморья встречаются уже в IV в. до н.э. Они представлены и на знаменитой Чертомлыкской вазе [17] и на Кульобском и Воронежском кубках, [18] причём на последних с элементами ландшафта в виде камней и травы на земле, на которой развёртывается действие сцен из жизни скифов. На Востоке ландшафтные элементы встречаются в греко-бактрийских произведениях, таких, как серебряные чаши с изображениями охоты на львов и пасущихся коней, [19] относящиеся к III-II вв. до н.э. Таким образом, жанровые сцены с ландшафтом вполне могли

(152/153)

(153/154)

205. Бронзовая застёжка с изображением схватки лошадей и протянутыми над ними ветвями. Ордос.

(Открыть Илл. 205 в новом окне)

появиться в Сибири в III в. до н.э., а может быть, даже и несколько раньше, тем более что ландшафтные композиции разрабатывались в ассирийском искусстве VII в. и представлены в развалинах дворца в Куюнджике.

Кроме рассмотренных застёжек в Сибирской коллекции повествовательная композиция имеется на призматической оковке какого-то квадратного в сечении предмета, спаянная из тонкой золотой пластинки с рельефными, подправленными резцом изображениями (илл. 192 а, б, в, г). Верхний и нижний края её обрамлены валиками, а пространство между ними занято группой всадников, едущих в одном направлении и расположенных в нескольких планах так, что одни фигуры прикрывают другие. Два всадника с лошадями, на спины которых перекинуты трупы, по-видимому, погибших товарищей. Они положены поперёк лошадей так, что с одной стороны свешиваются ноги, а с другой головы и руки. Всадники в плотно охватывающих голову и подвязанных под подбородком головных уборах, вероятно, башлыках, в коротких кафтанах с собранными поперечными складками рукавами и в узких штанах. В руках у них оружие — у одного копьё с листовидным пером, у другого, вероятно, меч, а у двух луки. У всадника, едущего впереди, оружия не заметно. Кони с подстриженной гривой, в уздечке и с седлом, закреплённым нагрудным и подхвостным ремнями с привесками. Несмотря на грубость исполнения и непроработанность деталей, композиция в целом отличается свободой построения и динамичностью образов. Она, без сомнения, должна быть поставлена в один ряд с жанровыми сценами на застёжках. Здесь также представлен эпизод какого-то эпического сказания, настолько популярного, что относящиеся к нему сцены помещались на мелких вещах бытового назначения в невыгодном для обозрения виде и в самом грубом исполнении, хотя, как в данном случае, оригинал носил все черты, свойственные того же рода изображениям на застёжках.

В Восточной Сибири и Северном Китае, где широкое распространение имели бронзовые застёжки, найден всего один экземпляр этого рода произведений, сделанный из золота. Это хранящаяся в составе Сибирской коллекции застёжка, поступившая в 1844 г. из Верхнеудинска в Забайкалье (илл. 193). Она с полукруглым выступом и представляет большое фантастическое животное с напоминающими дерево веерообразно раскинутыми рогами из птичьих готовок. Вместо морды у него клюв, длинный хвост тоже оканчивается птичьей головкой. Спереди на это фантастическое животное нападает маленький зверь типа тигра. Некоторыми своими чертами эта застёжка сходна с парой застёжек Сибирской коллекции с изображением зверя с возвышающимся над его головой полукружием превратившегося в рог дерева. Вместо листьев и веток у него стилизованные птичьи головки. Самый зверь характеризован длинной, скорее всего, волчьей мордой, гривой вдоль шеи, составленной из листовидных ячеек для инкрустаций, длинным хвостом с загнутым концом и когтистыми лапами (илл. 194).

Самой замечательной особенностью Верхнеудинском фантастического зверя являются вкомпонованные в его фигуру дополнительные изображения в виде грифа с поднятым крылом и когтистой лапой и такой же головы, как у основной фигуры, с головой барана в клюве. Дополнительные изображения, или, как их называют, зооморфные превращения отдельных частей фигуры, таких, как плечо, бедро, лапы и др., в самостоятельные звериные образы, в скифском искусстве Причерноморья встречаются, начиная с самого раннего времени, и особенно характерны

для произведений V в. до н.э. В Сибири таких дополнительных изображений, кроме птичьих головок на рогах и кончике хвоста, не известно; застёжка из Забайкалья в этом отношении уникальное исключение. Но образы, представленные на этой застёжке, обычны в сибирском искусстве. Большой фантастический зверь с его развёрнутым полукружием рогов похож на зверя, изображённого на паре золотых застёжек Сибирской коллекции. Таким же массивным клювом, как у него, вооружены фантастические копытные звери на татуировке мужчины, погребённого во втором Пазырыкском кургане, к тому же некоторые из них увенчаны того же рода «оленьими» рогами с птичьими головками на концах отростков. Гриф на передней части фигуры большого зверя напоминает птиц, изображённых аппликациями на кожаной фляге из второго Пазырыкского кургана, а чешуйчатой разделкой шеи — грифов на золотых пластинах Сибирской коллекции (илл. 175). Голова барана со свисающей шерстью под мордой близко сходна с изображениями того же животного в деревянных уздечных украшениях из первого и второго Пазырыкских курганов, а также в татуировке на коже погребённого во втором из них (илл. 69). Что касается маленького зверя, то он так же, как и вся композиция верхнеудинской пластины, весьма близок к изображению того же животного, вырезанному на деревянной пластинке из Катандинского кургана, где представлен такой же маленький зверь, нападающий спереди на большого оленя (илл. 196). Ко всем этим аналогиям следует добавить сходство в форме ушей, которые у животных на верхнеудинской пластине такие же, как у алтайских изображений — с завитком внутри. Всё это может свидетельствовать о том, что верхнеудинская застёжка по времени недалеко отстоит от Пазырыкских курганов. Только древовидная форма рогов большего зверя выдаёт её более позднее время — не раньше III в. до н.э., когда, как мы увидим ниже, деревья превращаются в рога. Сходную композицию на бронзовой застёжке Британского музея (илл. 195), изображающую волка, перекусывающего ногу фантастического зверя с клювовидной мордой и ветвистыми, стилизованными птичьими головками рогами, явно представляющими видоизменённое дерево, от которого сохранился даже ствол в виде вертикального стержня, соединяющего эти «рога» со спиной волка, Дальтон датировал временем около начала н.э., [20] что вполне возможно, принимая во внимание многократное копирование такого рода произведений, но что не исключает более раннего появления их протооригиналов.

Как уже неоднократно отмечалось, близкое сходство с сибирскими по сюжетам и стилю изображений обнаруживают находки в Ордосе. Среди них имеются бронзовые застёжки с полукруглым выступом с композициями, из которых в первую очередь следует отметить те, в которые включён орёл или гриф, подобный изображённому на сибирских золотых застёжках с таким же выступом. Так, на одной из них представлен тигр, терзающий павшего на согнутые ноги козла. С другой стороны на спину того же козла опустился гриф, вонзивший свой клюв в голову тигра (илл. 197). У грифа такие же поставленные одно за другим и неестественно смещённые крылья, как на сходной по сюжету композиции с борьбой тигра, волка и грифа за добычу на золотой застёжке Сибирской коллекции. Но изображения на ордосской застёжке выполнены ещё грубее, и тигр здесь иного типа — с гладким телом и повёрнутой в фас головой, по последнему признаку сходный с тигром в сцене борьбы с фантастическим зверем на другой сибирской золотой застёжке (илл. 178).

(156/157)

208. Золотая четырёхугольная застёжка с изображением фантастических животных по cторонам стилизованного дерева. Сибирская коллекция.

(Открыть Илл. 208 в новом окне)

(157/158)

В Дэрестуйском могильнике в Забайкалье, в хуннских могилах найдены две пары совершенно таких же, как ордосская, бронзовых застёжек, но ещё более грубой работы, свидетельствующей о том, что они появились в результате многократных механических воспроизведений одного образца. Эти могилы относятся к последнему столетию до н.э., что указывает на время и ордосской застёжки и сходных с ней изображений в Сибирской коллекции, вероятно, всё же более ранних, чем забайкальские копии, но едва ли старше II в. до н.э.

Того же рода и другая ордосская застёжка со сценой нападения грифа на козла (илл. 198). Здесь козёл не лежит, а стоит на четырёх ногах с опущенной до земли головой, а стоящий напротив него гриф впился клювом в его шею. Плечо и бедро козла заполнены листьями дерева, ствол которого помещается между передними и задними ногами этого животного. Это дерево свидетельствует, что включение в композиции ландшафта, столь развитого в сценах охоты и отдыха в пути в сибирских застёжках, не является исключением, свойственным только им. Равным образом и лиственный орнамент на рамках многих застёжек теснейшим образом связывается с изображениями деревьев в композициях с ландшафтом.

Следует ещё заметить, что птицы на ордосских и забайкальских застёжках стоят по общему рисунку их фигур и, в частности, крыльев ближе к композиции со сценой борьбы грифа с тигром и волком на застёжках Сибирской коллекции, где образ птицы отличается сбитыми, непонятыми мастером формами, нежели к изображению такой же птицы в борьбе с яком на другой паре застёжек той же коллекции. При этом ордосская птица, терзающая козла, исполнена лучше, чем такая же в сцене борьбы с тигром. У последней крылья так же плохо связаны с туловищем, как на сибирской застёжке в сцене борьбы грифа с двумя четвероногими хищниками. Из этого естественно заключить, что у сибирских и ордосских мастеров были сходные образцы, уже далеко ушедшие от первоначального оригинала, вероятно, лучше других сохранённого в образе грифа, терзающего яка на золотых сибирских застёжках, отнесённых нами к наиболее ранним произведениям этого типа, а бронзовая застёжка с грифом, терзающим козла, ближе стоящая по этому признаку к золотой сибирской застёжке со сценой борьбы грифа с яком, типологически раньше, чем ордосская

(158/159)

211. Бронзовая застёжка с двумя козлами и листвой, Ордос.

(Открыть Илл. 211 в новом окне)

и забайкальские застёжки со схваткой грифа с тигром из-за козла.

К числу Р-образных застёжек можно присоединить бронзовую ордосскую бляху с изображением тигра, держащего в зубах барана, туловище которого перекинуто на шею хищника так, что его задние ноги свешиваются вниз, касаясь копытами земли (илл. 199). Застёжки с подобным сюжетом имеются в числе ордосских и минусинских находок, хотя и с более простой композицией — на них представлена профильная фигура тигра с загнутым в кольцо кончиком хвоста, держащего за шею в зубах могучей пасти свешивающееся до земли изогнутое тело копытного животного (илл. 200) или же пожирающего добычу, лежащую на земле. [21] Иногда тигр изображается заглатывающим свою жертву, голова которой торчит из его пасти. Особый интерес представляет Р-образная ордосская застёжка с телом тигра, заполненным орнаментально расположенными волнистыми линиями, означающими шерсть, то есть с разделкой фигуры, восходящей к реалистическим приёмам изображения мохнатого тигра на колоде Башадарского кургана пли на золотых сибирских застёжках, где он представлен в сценах борьбы с другими животными. И реалистические черты в изображениях животных и трактовка их приёмами резьбы по дереву, напоминающими соответствующие произведения из алтайских курганов, свидетельствуют об относительно раннем времени этой застёжки или по крайней мере её протооригинала. Застёжка с такой же фигурой тигра с перекинутым на спину телом барана восходит к той же традиции, но сухая прямолинейная разделка шерсти на теле хищника и заполнение земли листьями выдают её более позднее происхождение. На одной из ордосских застёжек в сцене борьбы хищников, помещённой в четырёхугольной рамке, представлен тигр с такой же проработкой шерсти. [22] Другие застёжки с гладкой или в особенности заполненной орнаментами фигурой тигра явно позднего времени, хотя мотив пожирания и, как мы увидим ниже, заглатывания зверем своей жертвы древнего происхождения.

Золотая Р-образная застёжка Сибирской коллекции со сценой нападения тигра на лошадь, обведённая по краю узкой рамкой в виде верёвочки, уже приводилась в качестве звена, связывающего в типологическом ряду Р-образные застёжки с прямоугольными в рамке. Эта застёжка не единственная в своем роде. Среди ордосских находок имеется застёжка с двумя полукруглыми выступами, своей формой напоминающая сибирскую застёжку со сценой охоты в лесу, но, в отличие от нее, обведённая узкой рамкой в виде верёвочки (илл. 201). На ней представлено нападение тигра на верблюда. Маленький зверь с высоко поднятой задней частью туловища, заканчивающегося S-образно изогнутым хвостом, перекусывает шею двугорбого верблюда с низко опущенной головой. Под задними лапами тигра в нижнем углу рамки показана ещё одна голова хищного зверя. У верблюда ляжки, горбы и низ шеи покрыты шерстью, обозначенной слабо изогнутыми линиями, напоминающими трактовку шерсти в ранних произведениях сибирского искусства. Вместе с тем плоские, слабо расчленённые фигуры персонажей заметно отличаются от реалистических образов раннего времени, что указывает на позднее происхождение этой застёжки.

О том, какой вид приобрели характерные для Р-образных застёжек мотивы борьбы зверей на рубеже н.э., лучше всего судить по точно датированным находкам из знаменитого Ноинулинского кургана №6 в Монголии. Бордюр большого с аппликациями войлочного ковра из кургана украшен

(159/160)

212. Бронзовая застёжка с двумя быками. Ордос.

(Открыть Илл. 212 в новом окне)

чередующимися сценами борьбы животных, разделёнными деревьями одна от другой. Кстати, заметим, что эти схематические деревья не имеют ничего общего с реалистическими изображениями растений на золотых и бронзовых застёжках из Сибири и Ордоса. Равным образом не похожи они и на хвойные деревья на ноинулинских же пластинках с фигурой яка. Что же касается сцен борьбы животных, то они повторяют сюжеты, хорошо известные в скифо-сибирском искусстве.

Их две, и они чередуются одна с другой. Одна представляет нападение грифа на лося, а другая — схватку фантастического рогатого волка с яком. Первая из этих сцен (илл. 204) отличается большой живостью: под тяжестью настигшего крылатого хищника бегущий лось осел на задние ноги и отчаянно ревёт. Крылатый и ушастый гриф впился своим мощным клювом в его хребет, а когти вонзил в круп и заднюю ногу жертвы.

В сходном положении изображён лось в аппликации на седельной покрышке из первого Пазырыкского кургана, а ноинулинский гриф близко сходен с хищной птицей в сценах борьбы её с яком на золотой застёжке Сибирской коллекции (илл. 176). Замечательно, что загнутые вперёд крылья размещены на теле ноинулинской птицы правильнее, чем в сценах борьбы такой же птицы с тигром и волком на паре других золотых застёжек из той же коллекции (илл. 175) или на бронзовых застёжках из Ордоса и Забайкалья со сходными композициями. В этом отношении ноинулинский гриф оказывается стоящим ближе к протооригиналу, нежели не только бронзовые, но и некоторые золотые его изображения. Заслуживает внимания и поза лося с его выставленной вперёд передней ногой и отставленной назад задней ногой. Она живо передаёт движение животного, пытающегося вырваться из-под насевшего на него хищника, и в этом отношении не уступает соответствующим пазырыкским изображениям. Вместе с тем очевидно, что вся композиция в целом с её спутанным местами рисунком, несмотря на экспрессивность фигур, является грубым воспроизведением трафаретной схемы, готовой переродиться в орнаментальный мотив.

Это особенно ясно в трактовке второй сцены, изображающей схватку яка с фантастическим животным, у которого туловище хищного зверя сочетается с рогами в виде грифоньих головок, вырастающих из спины; такая же головка помещена на конце высоко поднятого хвоста, а нос загнут крючком (илл. 203). Это тот самый зверь — рогатый волк, который часто встречается в произведениях скифо-сибирского искусства, например, в сцене схватки с тигром на золотой застёжке Сибирской коллекции, и является варварской переработкой восточного львиного грифона (илл. 178). Не менее фантастичен и як с его огромным горбом, большой кистью, заканчивающей поднятый хвост, и такими же кистями, висящими сбоку туловища, вероятно, означающими свисающую в этом месте шерсть. Он прочно стоит на расставленных ногах и, опустив голову с вывалившимся изо рта языком, намеревается поднять на рога своего опасного врага, перекусывающего ему шею и захватившего лапой одну из его передних ног. Надо особо подчеркнуть, что все эти подробности усматриваются с трудом, путём сопоставления изображений животных во всех сценах, в которых они представлены на ковре. В каждом отдельном изображении рисунок сбит и опущены те или другие детали.

Все фигуры в композициях на ноинулинском ковре снабжены цветными вставками, на крыльях и хвосте грифа определённо воспроизводящими характерные

(160/161)

213. Бронзовая застёжка со сценой нападения тигров на дракона. Иволгинское городище.

(Открыть Илл. 213 в новом окне)

(161/162)

для пазырыкских изображений аппликации. Но распространённых среди последних, так же, как и во многих других сибирских произведениях, инкрустаций в виде кружков, скобок и треугольников на ноинулинских изображениях нет. Вместо них на теле животных нанесены причудливые орнаментальные фигуры, сходные с орнаментами, нашитыми или вырезанными на найденных в Ноинулинских курганах вещах, например, на подошвах сапог [23] или на четырёхскатной деревянной крышке. [24] Это орнаменты китайского типа, не имеющие никакого отношения к структуре тела животных, на котором они помещены. Старая переднеазиатская традиция обозначения деталей фигуры условными значками здесь полностью утрачена и в соответствии с общей орнаментальностью ноинулинских звериных изображений заменена привычными китайскими украшениями. Вместе с тем ноинулинские аппликации на войлочном ковре показывают, что типичные для скифо-сибирского искусства мотивы борьбы зверей дожили до начала н.э.

Среди ордосских находок имеется довольно много пластинчатых застёжек с изображениями животных с телом, заполненным орнаментом китайского типа, видимо, относящихся к тому же времени, что и ноинулинский ковёр. Особую группу среди них составляют застёжки в виде прямоугольной пластины со сплошным фоном, на котором невысоким рельефом или гравировкой изображены в сложном орнаментальном сплетении с симметричным построением части животных и орнаментальные фигуры (илл. 202). Среди них часто встречаются драконообразные фантастические звери и мотив животного с перевёрнутой задней частью туловища. Эти застёжки с ещё более выраженными признаками китайского художественного вкуса, по-видимому, представляют собой одну из позднейших групп поясных украшений звериного стиля, настолько далеко отошедшего от его характерных сибирских форм, что её только условно можно причислить к произведениям скифо-сибирского, а не китайского искусства.

Впрочем, из тувинских находок известны резные костяные пластинки с фигурами животных, заполненных криволинейным узором, только частично соответствующим структуре их тел, несомненно восходящим к приёмам условной передачи мускулатуры и шерсти в произведениях алтайского искусства (илл. 105). Они представляют собой звено,

(162/163)

соединяющее алтайские формы с приведёнными образцами изображений с чисто орнаментальным заполнением фигур и, вероятно, относятся к более раннему, чем последние, времени, что-нибудь около III в. до н.э.

Сопоставление алтайских и ноинулинских композиций в технике аппликации определяет направление, в котором изменялось сибирское искусство. Живые, несмотря на условность, реалистические изображения превращаются в орнаментальные схемы. Ноинулинские аппликации ушли в этом направлении много дальше, чем золотые и бронзовые ажурные застёжки с соответствующими изображениями, что даёт основания относить последние в целом к более раннему времени, чем начало н.э., которым датируется Ноинулинский курган №6. Промежуток между алтайскими и ноинулинскими аппликациями является периодом, когда поясные застёжки имели наиболее широкое распространение как в Сибири, так и в Северном Китае, хотя время появления золотых образцов этого рода произведений едва ли позже IV в. до н.э.

Как уже указывалось, типологически Р-образные застёжки представляют собой древнейшую форму этого рода произведений, четырёхугольные застёжки в рамке позже их по времени возникновения. Однако и та и другая формы в течение какого-то времени сосуществовали друг с другом. В составе Сибирской коллекции четырёхугольных застёжек немного: кроме уже рассмотренных двух пар со сценами борьбы волка со змеёй и пары застёжек с изображением схватки тигра с двумя фантастическими хищниками имеется ещё одна пара ажурных четырёхугольных пластин с декоративной композицией в виде двух геральдических фантастических зверей с перевёрнутой задней частью туловища по сторонам сильно стилизованного дерева, воспроизводящей древнюю восточную схему древа жизни с гениями или животными по сторонам (илл. 208).

Шесть пластинок меньшей величины с такой же, но сокращённой композицией, вероятно, вместе с ней составляли части одного пояса (илл. 206). Особенностью этих пластинок и застёжки по сравнению с другими застёжками того же типа в Сибирской коллекции является украшение рамки листовидными ячейками для инкрустаций, причем наряду с листьями на них отчётливо показаны и изгибающиеся стебли. Этим своим декором данная застёжка определённо снизывается с другими застёжками, на которых в состав изображений включаются те или иные элементы ландшафта, как, например, застёжки Сибирской же коллекции со сценой схватки лохматого тигра с верблюдом. На них за верблюдом изображено дерево, ствол его находится между ногами этого животного, а изогнутая вершина с листьями образует над головой верблюда полукруглый выступ, характерный для данного типа застёжек (илл. 179).

Геральдическое построение композиций характерно для бронзовых четырёхугольных застёжек с рамкой. Одна из них из Ордоса представляет двух верблюдов, поставленных симметрично друг против друга по сторонам дерева, ветки которого с листьями раскинулись над их опущенными головами (илл. 207).

Того же рода бронзовая застёжка, найденная в Минусинской котловине, отличается более грубой работой и тем, что ствол дерева между верблюдами исчез, а остались только ветки с листьями над их головами. У двух других бронзовых четырёхугольных застёжек со сценой битвы двух лошадей между собой, происходящих одна из Ордоса (илл. 205), а другая из Минусинской котловины, ветки с листьями протянуты над фигурами животных с боков рамки к середине. Намёки на дерево над дерущимися лошадьми усматриваются и на Дэрестуйских застёжках, настолько огрубевших, что самоё изображение на них распознаётся с трудом. В других случаях остатками дерева являются листья, расположенные вдоль рамки застёжки, иногда со стеблями, как на указанной золотой пластине из Сибирской коллекции, а иногда и без них, как на замечательной застёжке, найденной в одном из погребений в Иволгинском могильнике (илл. 213).

Превращение деревьев в изображениях на четырёхугольных застёжках в лиственный орнамент на рамке, равно как и всей реалистической композиции в орнаментальную схему особенно хорошо может быть показано на примере ордосских застёжек с фигурами горных козлов. На одной из них собрания В.М. Мейера в Вашингтоне (илл. 209) представлены три животных этого вида. Одно в центре в фас с прямо стоящими передними ногами, а два других по его сторонам в профиль, причём головы у всех животных даны в высоком рельефе впрямь. Раскинутые в стороны изогнутые рога животных повторяют друг друга и соприкасаются между собой; они включены в ритмический рисунок ветвей и листьев, массив которых протянут над головами козлов по верхнему краю пластины и представляет собой крону деревьев, изогнутые стволы их помещены за фигурами боковых козлов посредине длины их туловища. Сплошными массивами листвы обрамлены и узкие стороны пластины и её низ так, что в целом она образует четырёхугольник, хотя и без особо выделенной рамки. Декоративность этой композиции

(163/164)

216. Бронзовая застёжка в виде лягушки, окружённой змеями. Ордос.

(Открыть Илл. 216 в новом окне)

в её золотом оригинале была усилена многочисленными цветными инкрустациями, в бронзовом же повторении сохранились только ячейки, показывающие, что вставками были заполнены не только листья, копыта, уши, глаза и прочие мелкие части изображения, но и рога и туловища животных во всю их величину, напоминая в этом отношении инкрустации сибирских золотых пластин со сценой охоты в лесу. Две другие бронзовые четырёхугольные пластины, одна из того же вашингтонского собрания (илл. 210), а другая, хранящаяся в венском музее (илл. 211), представляют собой упрощённые воспроизведения той же композиции. У них исчез центральный козёл, от которого сохранились только превратившиеся в восьмёрку рога, а у второй, отличающейся крайней грубостью работы, кроме того, ещё исчезли стволы деревьев в части, находившейся ниже туловища козлов.

Своим орнаментально-декоративным характером с подчёркнутой симметрией построения эти застёжки сближаются с четырёхугольными бронзовыми пластинами сибирского и ордосского происхождения с изображениями пары быков, лошадей, козлов или верблюдов иногда с остатками дерева между ними и с золотыми застёжками Сибирской коллекции с фантастическими зверями по сторонам стилизованного дерева. Однако в начальном своём варианте они, несомненно, древнее последних и стоят в одном ряду с ордосскими же пластинами с изображением поединка богатырей, то есть не моложе III в. до н.э. Ряд застёжек с геральдическими композициями, в одном случае со сценой схватки лошадей (Дэрестуйский могильник), отличается тем, что их рамка орнаментирована не листовидными, а удлинённо четырёхугольными ячейками для инкрустаций. Такой орнамент на рамке характерен для застёжек с изображением двух симметрично поставленных один возле другого быков с повёрнутой в фас вместе с передней частью туловища наклонённой к земле головой (илл. 212). В некоторых случаях такой орнамент сочетается с листовидными ячейками, занимающими верхнюю часть рамки, как, например, на застёжке с изображением битвы лошадей, представленной находкой в Ордосе. Замечательно, что изображений животных в столь сложном повороте, в котором представлены быки на указанных застёжках, нет ни в одном другом произведении скифо-сибирского искусства. Что касается орнамента из прямоугольных выемок, то он имеется вдоль стержня рога грифона в сцене борьбы его с тигром на золотых Р-образных застёжках в Сибирской коллекции и, по-видимому, типологически раньше листовидных ячеек на рамке. Одновременно с теми и другими бытовали рамки, украшенные различными видами верёвочки.

Следует также отметить, что характерные крупные с загнутым острым концом «кисти», свешивающиеся по бокам туловища у быков и завершающие у них закинутый на спину хвост, имеют ближайшие аналогии в того же рода элементах у фигур яка на ноинулинском ковре и в какой-то степени напоминают кисти по бокам лошадей в сцене единоборства богатырей на северо-китайских бронзовых застёжках. Эти «кисти», несомненно, восходят к рисунку прядей волнистой шерсти, свисающей с туловища у фигуры яка, борющегося с грифом, на золотых застёжках Сибирской коллекции, но отделены от них длинным промежутком стилизации, в течение которого реалистическая деталь превратилась в орнаментальную фигуру.

На паре бронзовых четырёхугольных застёжек из Иволгинского могильника, украшенных по краям рамки листовидными ячейками (илл. 213), изображён

(164/165)

217. Золотая пряжка с изображением головок птиц и ежа. Сибирская коллекция.

(Открыть Илл. 217 в новом окне)

(165/166)

ящерообразный дракон с головой рогатого волка с загнутым носом и длинным изгибающимся телом, с двумя парами лап, вооружённых длинными когтями. На него нападают два тигра — один, в спину которого дракон вонзил свои зубы, перекусывает переднюю часть туловища и второй, у края пластины поставленный вертикально с перевёрнутым задом, кусает дракона за хвост. Удлинённо листовидные и треугольные ячейки покрывают туловища тигров подобно тому, как трактован такой же зверь на золотой четырёхугольной пластине со сценой борьбы его с двумя фантастическими животными из Сибирской коллекции (илл. 188). Аналогичная Иволгинской застёжка известна по находкам в Ордосе. Она чуть больше её и с ещё более детализированными изображениями, ещё не затёртыми в процессе многократных повторений. Фрагмент такой же застёжки имеется в Минусинской коллекции Эрмитажа. Обращает на себя внимание сходство дракона на Иволгинских и ордосской застёжках с изображением того же фантастического зверя на диадеме, найденной в так называемом погребении шамана на реке Карагалинке в Алма-Атинской области; в трактовке дракона, как и всей диадемы, отчётливо выражены элементы китайского характера (илл. 58). Это погребение А.Н. Бернштам отнёс к I в. н.э., [25] что подтверждается сходством некоторых мотивов изображений на диадеме с рисунками на тканях, найденных в курганах Ноин-Улы. Здесь имеется в виду не только дракон, вышитый на шёлковой ткани из кургана №24, [26] но и крылатые всадники на крылатых же животных, представленные как на диадеме, так и на ткани из кургана №6. [27] Иволгинские застёжки, как и сходные с ними по ряду элементов золотые пластинки с геральдическими фигурами по сторонам дерева в Сибирской коллекции, следует, видимо, датировать несколько более ранним временем, чем погребение на реке Карагалинке — II-I вв. до н.э., что находится в соответствии с основанной на находимых в ней китайских монетах общей хронологией Иволгинского городища, в могильнике которого они найдены. С учетом же типологических различий между Иволгинскими застёжками и золотыми пластинами из Сибирской коллекции последние, вероятно, надо относить ко времени не раньше II в. до н.э.

В собрании Витзена находилась пара золотых застёжек с изображением дракона с менее растянутым, чем на Иволгинских экземплярах, туловищем, более выраженными звериными признаками, с крылом и перевёрнутым задом, с пропущенным между ногами хвостом. Это изображение отличается ещё большей декоративной стилизацией, нежели того же рода фигуры на золотой застёжке Сибирской коллекции с геральдической композицией с деревом посредине. У одной из витзеновских застёжек сбоку выступающая дужка с крючком, а рамки украшены не листовидными, а полуовальными ячейками типа «овов», подобными тем, какими обведён по наружному краю золотой фалар из Сибирской коллекции, как будет показано ниже, относящийся к числу позднейших памятников в этой коллекции и датируемый временем около начала н.э., если не первыми веками н.э. Витзеновские экземпляры застёжек, вероятно, представляли собой наиболее поздние образцы этого рода золотых предметов.

Из Иволгинского городища происходит застёжка, отличающаяся исключительной простотой и геометричностью орнаментации (илл. 214). Она представляет собой гладкую четырёхугольную рамку, внутри которой вдоль протянуты четыре волнистые полоски, по-видимому, означающие змей, так как на концах их имеются небольшие расширения — головки. Своей геометричностью эта застёжка может сравниться только с несколькими минусинскими и одной ордосской застёжками, у которых пространство внутри украшенной листовидными ячейками рамки занято чисто геометрическим узором из двух рядов ломаных линий, разделённых продольной прямой полосой (илл. 215). Такой орнамент известен по четырёхугольной пряжке, найденной в Оренбургской области в урочище Мечет-Сай в сарматском погребении вместе с кинжалом с серповидным навершием, какие датируются III-II вв. до н.э., что в известной мере может служить указанием на хронологию минусинских, ордосской и Иволгинской застёжек. [28]

В Сибирской коллекции имеется всего одна пара фигурных застёжек изысканного рисунка, образованная двумя небольшими ажурными пластинками, состоящими каждая из двух пар расположенных друг над другом головок грифов на длинной изогнутой шее с торчащим сбоку листовидным ухом и согнутым в кольцо клювом с восковицей (илл. 217). Спереди шеи нижние пары головок образуют полукольцо со шпеньком, украшенным инкрустацией, а с противоположной стороны между головками грифона второй пары помещена фигурка ежа с острой мордочкой и покрытой иголками-точками спинкой, окружённая симметричными изгибами змеи, голова которой находится между шеями грифов. Глаза и уши грифов оснащены цветными вставками.

Фигурные застёжки этого рода имеются в числе ордосских бронз и, судя по недавней находке за-

(166/167)

стёжки того же типа в Иволгинском могильнике в Забайкалье, относятся к последним векам до н.э. Особый интерес среди них представляют застёжки в виде фигуры лягушки с кусающими её змеями по сторонам (илл. 216).

В результате приведенных сопоставлений достаточно определённо вырисовывается типология сибирских застёжек, представленных двумя основными формами — одной с полукруглым выступом и другой в четырёхугольной рамке. Не вызывает особых сомнений также появление первой из них ещё в IV в., в период, лучше всего известный по находкам в алтайских курганах с вечной мерзлотой, хотя число сохранившихся застёжек именно этого времени очень невелико. Мы смогли выделить в Сибирской коллекции всего две пары застёжек, по всей вероятности, относящиеся ещё к IV в., хотя к этому времени могут восходить протооригиналы и некоторых других образцов того же типа, в процессе повторений приобретшие черты, свойственные уже более позднему времени. Большинство сохранившихся экземпляров застёжек, как Р-образных, так и в четырёхугольной рамке, относится к следующему, эллинистическому или гуннскому времени — III-I вв. до н.э., причеём распределение их в хронологической последовательности сопряжено с непреодолимыми затруднениями, проистекающими из многократного повторения одной и той же композиции и в золоте, а в особенности в бронзе. Тем не менее некоторые указания на время всё же можно усмотреть, правда, большей частью по первоначальным образцам. Так, появление жанровых композиций с элементами ландшафта может относиться к IV-III вв., причём в последующее время ландшафт постепенно переходит в орнамент. Деревья у Р-образных застёжек превращаются в древовидные рога, возвышающиеся над головой одного из персонажей изображения и состоящие из орнаментальных отростков, стилизованных птичьими головками, а у четырёхугольных постепенно оттесняются на рамку и становятся лиственным орнаментом сначала только в верхней её части, а затем заполняющим её со всех сторон. Ранние образцы лиственного орнамента на рамке, по-видимому, можно датировать ещё II в. Примерно тогда же, а может быть, и несколько раньше ещё в III в. появляются геральдические композиции, постепенно оттесняющие на второй план характерные для раннего времени сцены борьбы зверей, а несколько позже возникают и чисто орнаментальные построения. Судя по всем приведённым выше данным, бытование застёжек с ажурными изображениями заканчивается ко времени около начала н.э. Нет ни одного экземпляра этого рода предметов, надёжно относящегося к новой эре.

К сожалению, по условиям сохранности трудно учитывается материал инкрустаций. На вещах Сибирской коллекции, среди уцелевших на месте вставок, часто находится среднеазиатская бирюза, но встречаются инкрустации и из других камней — сердолика, агата, а также из кораллов, жемчуга и непрозрачного стекла, так называемой пасты, или эмали. По степени насыщенности инкрустациями застёжки существенно различаются между собой. Наряду с экземплярами, у которых инкрустации применялись в ограниченных размерах, имеются и такие, где они получают очень большое развитие. Не одинаковы и формы вставок, впрочем, по большей части зависящие от характера изображений. Сравнение количества и форм инкрустаций только на застёжках не приводит к убедительным заключениям. Для этого надо сопоставить различные категории предметов.

(/240)

[1] Название трудов перечисленных здесь и далее авторов см. в списке литературы к данной главе.

[2] «Сибирская коллекция», стр. 15.

[*] [ Добавление веб-версии: Грязнов 1980: 28, Рис. 15, 4. ]

[3] «Сокровища скифских курганов», табл. 22, 35, рис. 7, 9.

(240/241)

[4] «Сибирская коллекция», стр. 13.

[5] Там же, стр. 31.

[6] Там же, стр. 32-33.

[7] Там же, стр. 32.

[8] Там же, рис. 1.

[9] Там же, стр. 32.

[10] «Сокровища скифских курганов», табл. 62, 64.

[11] V. Griessmaier, Entwicklungsfragen der Ordoskunst. — Art. As., v. 7, fasc. 1-4.

[12] A. Salmony, Sino-Siberian Art, Paris, 1933, pl. XXII, I.

[13] W. Ginters, Das Schwert der Skythen und Sarmaten in Südrussland, Berlin, 1928, S. 81.

[14] В.В. Латышев, Известия древних писателей, т. I, стр. 628-630.

[15] М.М. Кубланов, Золотая бляшка из Чмырева кургана. — КСИИМК, вып. 58, 1955, стр. 127, рис. 52.

[16] М.П. Грязнов, Древнейшие памятники героического эпоса народов Южной Сибири. — «Археологический сборник», вып. 3, Л., 1961, рис. 2.

[17] «Сокровища скифских курганов», табл. 162-[163, 164, 165, 166, 167, 168, 169, 170, 171, 172, 173, 174, 175]-176.

[18] Там же, табл. 195, 196, 198, 226-[227, 228]-229, 232, 233.

[19] К.В. Тревер, Памятники греко-бактрийского искусства, М.-Л., 1940, табл. 15-17, 22-26.

[20] Dalton, The treasure, p. 46.

[21] A. Salmony, Sino-Siberian Art, pl. XXIV, 2-5. Такая же бляха в Британском музее. См.: Talbot Rice, The Scythians, London, 1957, fig. 55.

[22] A. Salmony, Sino-Siberian art, pl. XXIII, 5.

[23] С.И. Руденко, Культура хуннов и ноинулинские курганы, М.-Л., 1962, табл. LXX, 2.

[24] Там же, табл. XXXIV, 3.

[25] А.Н. Бернштам, Золотая диадема из шаманского погребения на р. Каргалинке. — КСИИМК, вып. 5, 1940, стр. 31.

[26] С.И. Руденко, Культура хуннов и ноинулинские курганы, рис. 60.

[27] Там же, рис. 59.

[28] М.Г. Мошкова, Раннесарматские бронзовые пряжки. — МИА, 1960, №78, М., рис. 1, 2.

наверх