[ коллективная монография ]

История Древнего Востока.

От ранних государственных образований до древних империй.

// М.: «Восточная литература». 2004. 896 с., карты, вкл. ISBN 5-02-018388-1

Страны Иранского нагорья и Средней Азии до середины I тысячелетия до н.э.

Глава 9. Степи Евразии и древний Ближний Восток в киммерийско-скифскую эпоху. (М.Н. Погребова и Д.С. Раевский с использованием материалов Э.А. Грантовского)

В последние десятилетия VIII — начале VII в. до н.э. в сохранившихся письменных памятниках Передней Азии впервые зафиксированы ранее не отмеченные на этой территории народы, чья связь между собой и с иными обитателями Древнего Востока отражает новую страницу истории этого региона.

Около 714 г. до н.э. ассирийские источники, происходящие из Куюнджикского архива и относящиеся ко времени правления царя Ассирии Саргона II, фиксируют первое известное нам на этой территории событие с участием народа, в аккадских текстах именуемого гамир, — его столкновение с урартским царём Русой I. На протяжении ряда последующих десятилетий ближневосточные источники в связи с некоторыми фактами истории региона упоминают несколько различающиеся между собой этнонимы (чаще всего — в форме гимирри), передающие, как полагают учёные, разные варианты названия того же народа.

Несколькими десятилетиями позже, около 670 г. до н.э., в ассирийских текстах появляется ещё один прежде не зафиксированный в этом регионе ойкумены этноним — ашкуз/ишкуза. При описании событий древневосточной истории, донесённых до нас аутентичными местными источниками, народ с этим именем фигурирует самостоятельно; каких бы то ни было свидетельств о связи племён ишкуза и гамир/гимирри не имеется.

 Зато другая древняя традиция — античная, — запечатлённая греческими и более поздними латинскими текстами, сохранила достаточно подробные сообщения о том, что народы, именуемые в этих источниках киммерийцами и скифами, проникли в области Ближнего Востока из одного и того же региона — восточноевропейских степей, — и о некоторых событиях, разыгравшихся в об-

(537/538)

ластях обитания названных народов до их вторжения в Переднюю Азию. Сопоставление различных форм этнонимов показало, что «киммерийцы» и «скифы» античной традиции соответствуют вышеупомянутым «гимирри» и «ишкуза» аккадских текстов и сходным этнонимам, передающим оба эти названия в иных языках Передней Азии.

После того как было установлено, что указанные традиции повествуют об одних и тех же народах, в мировой науке сложилась практика при исследовании их истории в равной мере привлекать и восточные и античные свидетельства на эту тему. Дополняя друг друга, эти источники позволяют воссоздать более или менее целостную картину, освещающую взаимоотношения между обоими этими народами и их участие в древней истории евразийских степей и Востока. Следуя традиции, более привычной европейскому уху, мы в дальнейшем будем в соответствии с античной терминологией именовать эти народы киммерийцами и скифами.

При использовании обеих названных категорий источников — древневосточных и античных — следует учитывать, что каждая из них обладает как достоинствами, так и существенными недостатками. К примеру, восточные тексты, отражающие пребывание киммерийцев и скифов на Ближнем Востоке, имеют прежде всего то преимущество, что в значительной мере синхронны запечатлённым в них событиям, а значит, составители этих документов были хорошо о них осведомлены. В то же время набор этих событий достаточно ограничен во времени и пространстве, и потому, отражая лишь некоторые факты киммерийско-скифской истории, он не позволяет составить более или менее полное представление о всей многовековой истории этих народов, по большей части протекавшей в не освещённых клинописными текстами областях ойкумены./p>

Свидетельства античной традиции, со своей стороны, наиболее достоверны в части описания скифских обычаев, с которыми греческий мир подробно познакомился в основном после возникновения густой сети эллинских колоний на примыкающем к скифским землям северном побережье Чёрного моря. Достаточно подробно освещены в этой традиции и те события скифской истории, которые относятся к эпохе существования этих колоний. Зато историю скифов в период, предшествовавший появлению эллинов в Северном Причерноморье, в том числе относящиеся к этому этапу взаимоотношения скифов с киммерийцами в Восточной Европе и Передней Азии, а также с обитателями стран Востока, античная традиция освещает преимущественно с чужих слов. Это описание опирается либо на устные рассказы самих скифов, либо на письменную или устную традицию народов Передней Азии, или же, наконец, исходит из собственных домыслов и гипотез античного мира. Киммерийцы, правда, упомянуты в «Одиссее» Гомера как народ, обитающий где-то далеко на севере ойкумены, но их описание там достаточно мифологично и не соотнесено с какими-либо историческими данными. Оно лишь подтверждает, что этот этноним стал известен эллинам уже в столь раннее время. Несколько позже, в VII в. до н.э., некоторые античные города Ионии сами столкнулись с разрушительными действиями киммерийцев и скифов в Малой Азии и сохранили о них яркие и красочные воспоминания. Но это были только отголоски традиции, зафиксированные античной литературой много позже.

(538/539)

Однако, признавая, что описание событий киммерийско-скифской истории, предшествующих возникновению в Северном Причерноморье эллинских поселений, в античных источниках в основном либо несамостоятельно, либо просто недостоверно, необходимо в то же время констатировать, что хоть какие-то представления о начальном этапе истории этих степных племён, позже фигури-рующих в древневосточных и античных текстах, сохранились только в античной традиции. Следует лишь иметь в виду, что данные об этом этапе можно получить только путём создания исторической реконструкции, основанной на сопоставлении разнообразных источников, в том числе археологических материалов.

Эти материалы представляют особую категорию данных, без привлечения которых воссоздать интересующие нас аспекты истории Старого Света невозможно. Зачастую они оказываются единственно пригодными для получения представления о жизни каких-то не имевших письменности народов интересующей нас эпохи. Если же речь идёт о народах, обладавших письменной историей, то археологические источники, без сомнения, дополняют нарративные данные, но только после этнической атрибуции той или иной археологической культуры или, напротив, после выяснения, какие именно археологические материалы оставлены тем или иным исторически засвидетельствованным народом. Иными словами, здесь требуется всестороннее соотнесение между собой письменных и материальных свидетельств, что далеко не всегда оказывается легко осуществимым.

В предыдущих разделах книги уже шла речь о роли евразийских степей в истории Древнего Востока на более раннем этапе всемирной истории — о проникновении из степей Евразии на территорию Индостана и Иранского нагорья значительных племенных групп, которые принесли в эти регионы Азии ставшие там с тех пор господствующими индоарийские и иранские языки. Но и после этих миграций часть ираноязычного населения осталась в евразийских степях, прежде всего в Северном Прикаспии и Причерноморье, и именно эти племена — носители так называемых восточноиранских языков — продолжали составлять значительную часть населения этого и соседних регионов на протяжении всей древней эпохи. В частности, ираноязычными были, судя по сохранившимся языковым данным, скифы и некоторые соседние с ними степные народы. Эти народы в древности не пользовались письменностью, но исследование оставленных в античных источниках данных о языке скифов и их соседей подтверждает это с достаточной надёжностью. Есть основания предполагать ираноязычие и киммерийцев, но окончательные выводы на этот счёт пока преждевременны.

Если на этапе расселения из степей Восточной Европы индоарийских и западноиранских народов обитатели этого региона, как было показано в соответствующих разделах, находились на стадии использования комплексного земледельческо-скотоводческого хозяйства, то несколько позже, перед вторжением киммерийско-скифских племён в Переднюю Азию, в жизни обитателей степи произошли достаточно кардинальные изменения — большинство из них перешло к специализированному кочевому скотоводству.

Строго говоря, зарождение такой специализации началось ещё на стадии обитания в евразийских степях всей массы индоиранских народов, до переселения части их в Индию и Иран. Уже тогда потребность в обеспечении растущего на-

(539/540)

селения степного региона необходимым количеством продовольственных ресурсов заставляла жителей этой зоны осваивать пространства, непригодные для ведения земледельческого хозяйства, но вполне подходящие для сезонного выпаса скота на временных летовках. Поначалу эта новая — отгонная — форма скотоводства оставалась в рамках комплексного хозяйства исключительно подсобной. Для того чтобы она обрела значение, предназначенное ей историей, потребовались серьёзные сдвиги в хозяйственной и бытовой сфере жизни общества.

Одним из важнейших условий развития отгонного, а затем и по-настоящему кочевого скотоводства стало освоение нового способа применения лошади, уже ранее, как полагают многие учёные, одомашненной именно в этом регионе ойкумены. Если поначалу лошадь здесь являлась исключительно тягловым животным и частично использовалась на мясо и для получения молока, то, чтобы освоить в массовом масштабе подвижное скотоводство, чтобы быть в состоянии с необходимой мобильностью передвигаться вслед за стадами, перегоняя их на сезонные пастбища, люди должны были освоить использование лошади «под верх», т.е. для верховой езды. Такое употребление лошади явилось основной предпосылкой возникновения кочевого хозяйства. Как археологическое свидетельство такой новации можно трактовать находки в евразийских степных погребениях элементов верховой конской сбруи, прежде всего псалиев, служивших для скрепления удил с ремнями оголовья и поводьями. Они засвидетельствованы в евразийской степной зоне примерно с середины II тысячелетия до н.э.

Расширение сферы использования подвижного скотоводства в хозяйстве степняков привело и к ряду изменений в структуре этого хозяйства, подготовивших переход к стопроцентному номадизму. В их числе, в частности, следует назвать появление определённых новшеств в составе стада — повышение в нем удельного веса мелкого рогатого скота, способного к длительным перемещениям по пространству пастбищ, а также, напротив, практически полное исчезновение из него свиньи, пригодной для разведения только у осёдлых племён.

По мере того как в хозяйство и быт обитателей степей внедрялись отмеченные нововведения, отгонное скотоводство начинало играть в их жизни всё более заметную роль. Осваивались территории, пригодные только для скотоводства, а продукты этого способа хозяйствования стали приобретать всё более заметное место не только в обеспечении самих степняков, но и в отношениях обмена, связывающих их с соседними племенами. Соответственно, с течением времени, отгон стад из эпизодического стал превращаться во всё более регулярный способ ведения хозяйства у значительной части населения региона. В итоге многие обитатели евразийских степей перешли к чисто кочевой форме хозяйства, а осёдлость и земледелие в этой зоне стали играть в лучшем случае только подсобную роль или даже исчезли полностью.

Многие ученые придерживаются мнения, что одной из главных причин расширения сферы применения в евразийских степях сперва отгонного, а затем и чисто кочевого скотоводства явились климатические изменения в этом регионе, в частности его существенная аридизация, сделавшая многие здешние земли практически непригодными для земледелия. В этих условиях переход к нома-

(540/541)

дизму оказывался для степных народов единственным возможным выходом из экологического кризиса.

Обитатели степей, практически целиком перешедшие в своём хозяйстве на кочевое скотоводство, по-прежнему нуждались в товарах, которых отныне их собственная трудовая деятельность уже не обеспечивала, — в продукции земледелия и различных ремёсел. Естественно, что при общении с соседними земледельческими общинами и целыми племенами они стали прибегать к обмену излишков собственной скотоводческой продукции на такие не производившиеся ими самими изделия. В результате между кочевниками и их соседями сложилась система разделения труда и устойчивых межплеменных отношений, в которой были заинтересованы обе включённые в этот процесс стороны.

Совершенно по-иному стали строиться у обитателей степей и военные отношения. Быт кочевников теперь во многом определялся конфликтами с соседями из-за права осуществлять на определённых территориях выпас скота. Но ещё существеннее, что становление номадизма способствовало превращению скота в имущество, в условиях кочевого уклада наиболее ценное и вместе с тем легко отчуждаемое насильственным путём. Это обстоятельство превращало скотоводов в общество конных воинов, не только готовых при необходимости защитить своё добро, воплощённое преимущественно в стадах, но и способных в случае его утраты восстановить своё богатство за счёт ограбления других общин или даже приумножить его. Такая ситуация не только приводила к сложению у кочевников особого воинственного уклада, но и способствовала становлению специфической военной тактики конных воинов и формированию всаднической воинской культуры. Любая кочевая орда превращалась в весьма мобильный коллектив, способный в случае надобности немедленно выставить необходимую подвижную военную силу, обеспечивавшую ей потребную защиту; эта же сила при возможности пользовалась меньшей мобильностью своего соседа, чтобы отбить его собственные богатства.

Со становлением номадизма в евразийских степях всё большее значение начинает приобретать объединение смежных племён в более или менее стабильные союзы. На этом этапе даже многие осёдлые племена стали прибегать к помощи кочевых соседей при необходимости защиты от военной опасности. В результате во многих регионах евразийского степного пояса возникал симбиоз обеспечивающих взаимные интересы осёдлых и кочевых племён. Возникновение союзов племён, во-первых, закрепляло за ними определённые фиксированные территории, а во-вторых, создавало предпосылки для набегов таких союзов на соседние или даже достаточно отдалённые земли с целью грабежа и захвата добычи. Не случайно именно в киммерийско-скифскую эпоху евразийские степи превратились в плацдарм, откуда постоянно совершались вторжения в пределы богатых осёдлых обществ Передней Азии. Именно благодаря набегам, совершавшимся степными народами на страны древнего Ближнего Востока, эти народы оказались вовлечены в мировой исторический процесс, попали в число субъектов, фигурирующих на исторической арене.

Археологически становление этого этапа приходится на время перехода от позднебронзового века к эпохе раннего железа, и именно оно ознаменовано

(541/542)

в истории евразийских степей формированием многих категорий инвентаря, до тех пор в этом ареале неизвестных или распространённых не слишком широко. В это время здесь получают распространение двухлопастные, а позже трёхлопастные бронзовые наконечники стрел для широко применяемых кочевниками луков, бронзовые, а затем и железные наконечники копий, биметаллические кинжалы (реже — длинные мечи) и т.д. Все эти типы предметов распространялись за пределы ареала какой-либо одной археологической культуры; межкультурные связи, характерные для кочевого мира, обеспечивали унификацию инвентаря на достаточно широком пространстве.

Этот предскифский период в истории евразийских степей, предшествующий распространению здесь характерной скифской культуры, часто условно именуют киммерийским, поскольку античная традиция утверждает, что именно так назывался народ, обитавший в Северном Причерноморье до скифов. Однако в концепциях ряда исследователей такое именование теряет свою условность, и в носителях той или иной предскифской культуры этого региона они видят реальных киммерийцев. Так, на юге Восточной Европы выделены два типа памятников — черногоровский и новочеркасский, которые многие исследователи трактуют как последовательные стадии развития преемников срубной культуры позднебронзового века. По одной из существующих концепций киммерийцами считают носителей обеих этих культур. Другие исследователи полагают, что одна из этих культур оставлена киммерийцами, а другая принадлежала ранним скифам на стадии, предшествовавшей окончательному сложению их собственной культуры. Правда, при этом сторонники последнего толкования расходятся во мнении, какая именно из двух названных культур принадлежит киммерийцам, а какая скифам. Это свидетельствует, насколько недостаточны имеющиеся исторические данные для определения конкретной этнической принадлежности обитателей евразийских степей предскифского времени.

Ещё нагляднее, чем в предскифское время, процесс унификации разных археологических культур прослеживается на несколько более поздней стадии, с распространением в евразийских степях так называемых культур скифского типа. Именно в это время на обширном степном пространстве получили широкое распространение определённые категории инвентаря, связываемые с самими скифами или с современными им народами. Особенно характерна для всех этих культур так называемая скифская триада, включающая предметы вооружения специфических форм, определённые детали верховой конской сбруи и произведения прикладного искусства, выполненные в характерном «зверином стиле». Для этих культур типичен и ряд других категорий инвентаря. Все эти изделия настолько единообразны на огромном пространстве евразийских степей, что с начала археологического исследования в степях Евразии памятников скифской эпохи и на протяжении многих десятилетий в науке бытовало убеждение, что речь, по существу, идёт о единой археологической культуре, происходящей из некоего общего центра и оставленной одним народом. Подтверждение такого понимания этнокультурной принадлежности евразийских степных памятников скифского времени сторонники этой точки зрения находили в данных многих античных авторов, называвших обитателей большей части евразийского степно-

(542/543)

го пояса общим именем «скифы». Правда, у некоторых древних авторов представлено и иное понимание этнической ситуации, существовавшей в степном поясе в скифское время: они полагали, что имя «скифы» можно прилагать к разнообразным племенам степей только как обобщающее, а в действительности каждый народ имел своё наименование; в частности, Геродот, придерживавшийся такого мнения, считал, что скифами правильно именовать лишь обитателей Северного Причерноморья между Дунаем и Доном.

С годами, по мере углублённого изучения степных археологических памятников скифской эпохи, стало ясно, что культура обитателей каждой из конкретных областей, входящих в евразийский степной пояс, имеет свои самобытные корни, как правило восходящие к предыдущей эпохе. В собственно скифское время на эти черты наложились общие для разных культур проявления, придавшие различным группам памятников определённое единообразие, хотя и в них в большей или меньшей степени заметны местные особенности. Такое понимание специалистами процессов культурной эволюции привело их к новому толкованию процессов этногенеза обитателей разных областей степного ареала, в частности к иному представлению о взаимоотношениях между уже упомянутыми киммерийцами и скифами. Первичные данные по этой проблеме содержатся в древних письменных источниках. Однако при всей важности этих данных нужно признать, что для создания полной, целостной картины их явно недостаточно и многие аспекты истории этих народов допускают альтернативные трактовки.

Сведения по ранней истории степных народов, представляющие своего рода предысторию скифских походов в Переднюю Азию, сохранились исключительно в античной традиции, но зато в разных версиях. Один из самых обстоятельных рассказов об этом содержится в «Истории» Геродота. Изложив две версии мифологического рассказа о происхождении скифов, возводившие этот народ к происходящему от богов первочеловеку по имени Таргитай, автор отмечает, что есть, впрочем, и иное повествование на эту тему, которому сам он доверяет более всего, и излагает совершенно иной по своему характеру текст, который правильнее всего охарактеризовать как историческое предание. Согласно этому преданию, скифы некогда обитали в одной из областей Азии, но затем, теснимые напавшим на них народом массагетов, перешли р. Аракс и удалились в землю, прежде населённую киммерийцами, которую и завоевали (IV, 11). После этого началась их переднеазиатская эпопея, о чём речь пойдёт позже.

С приведённым рассказом весьма схож эпизод «Аримаспеи» — сохранившегося лишь во фрагментах сочинения греческого автора VII в. до н.э. Аристея Проконнесского. По существу, это первое из античных сочинений об обитателях евразийских степей, о которых нам хоть что-либо известно. Интересующий нас фрагмент приводит сам Геродот в подтверждение своей версии рассказа о приходе скифов в Восточную Европу из Азии. По его словам, Аристей описал последовательное вытеснение друг друга с занимаемых ими территорий рядом евразийских народов: обитавшие у края земли одноглазые аримаспы потеснили исседонов, а те изгнали с их земли скифов, которые, в свою очередь, заставили покинуть свою страну живших «у южного моря» киммерийцев. Правда, у Ари-

(543/544)

стея, как мы видим, вытеснение скифов в землю киммерийцев приписано не массагетам, как у Геродота, а исседонам, но сам Геродот фактически игнорирует это расхождение.

Во многих отношениях близок к двум приведённым источникам рассказ позднеантичного автора — Диодора Сицилийского, восходящий, впрочем, к более ранним сочинениям. В нём повествуется, что скифы некогда в небольшом числе обитали у р. Аракс, но позже, обретя небывалое прежде могущество, подчинили себе земли в горах до Кавказа, а в низменностях — до р. Танаис. Впоследствии они распространили свою власть на земли за Танаисом вплоть до Фракии, после чего обратились в другую сторону, на завоевание стран Востока. Здесь нет указания, что приход скифов в Восточную Европу был вызван натиском ещё какого-то народа, и не упомянуто вытеснение ими из Причерноморья киммерийцев, но, как и у Геродота, скифская прародина локализована у р. Аракс. Наиболее детально охарактеризованы у Диодора последовательные этапы расселения скифов на осваиваемой ими территории — сперва на левобережье Танаиса-Дона и в Предкавказье, затем в Северном Приазовье и Причерноморье и лишь после этого — в Передней Азии.

Соотнести описанные в приведённых источниках события с реальной географической и археологической картой можно лишь весьма приблизительно. Указание Геродота о пребывании скифов до их переселения в Причерноморье где-то в Азии имеет чересчур общий характер и в принципе допускает локализацию прародины скифов в любом регионе восточнее Танаиса-Дона — ведь рубежом между Европой и Азией античный мир считал эту реку, а также, в качестве её продолжения, Азовское море (Меотийское озеро) и Керченский пролив, называвшийся у греков Боспором Киммерийским. К сожалению, недостаточно конкретно и указание Геродота и Диодора о первоначальном обитании скифов у р. Аракс. Судя по контексту, этой рекой не могла быть закавказская река, носящая такое же имя и в наши дни. Характер упоминаний этого гидронима в античных источниках позволяет полагать, что в древности он прилагался к разным рекам, и определить, какая из одноимённых рек имелась в виду в данном случае, нелегко.

Что касается расхождения между версиями Аристея и Геродота в вопросе о том, каким именно народом — исседонами или массагетами — скифы были изгнаны со своей прародины, то в современной науке выдвинута гипотеза, придающая этому расхождению принципиальное значение. Некоторые учёные полагают, что в этом рассказе Геродот совместил свидетельства о двух разновременных событиях: в пересказе Аристея речь якобы идёт о первоначальном появлении скифов в Восточной Европе под натиском исседонов, тогда как данные самого Геродота отражают вторжение в Северное Причерноморье в конце VI в. до н.э. ещё каких-то кочевников, потеснённых массагетами. Но логика такого соединения в повествовании Геродота рассказа о самом первом появлении скифов в Восточной Европе с описанием переселения, произошедшего якобы гораздо позже, почти на памяти самого «отца истории», небезупречна, да и археологические подтверждения этой версии явно недостаточны. С другой стороны, по данным Геродота (I, 201), исседоны и массагеты суть соседние народы, жившие друг

(544/545)

напротив друга, и вытеснение скифов с их прародины одним из них в принципе могло восприниматься как экспансия другого.

Анализ этих письменных свидетельств показывает, что при всей их важности только на основе текстов, без полноценного учёта археологических материалов, воссоздать картину прихода скифов в Восточную Европу невозможно. Поэтому привлечение этих материалов к решению данной проблемы началось на заре изучения евразийских степей средствами археологии. Хотя это и не обеспечило стопроцентного решения названной проблемы, сама она обрела более чёткую постановку. В современной скифологии способы её толкования можно свести к двум основным подходам.

Один из них исходит из представления, что к моменту прихода скифов в Восточную Европу они уже обладали сложившейся особой культурой, которая была присуща этому народу и позже, на всем протяжении скифской истории. Задача в таком случае сводится к определению ареала, в котором данная культура сформировалась ранее всего, и к выявлению пути её проникновения в зону обитания скифов на историческом этапе. Одно время, к примеру, как наиболее популярная рассматривалась версия о сложении скифской культуры в низовьях Сырдарьи, а в качестве типичных ранних её памятников трактовались такие тамошние могильники, как Уйгарак и Южный Тагискен. Позже, с открытием в Туве монументального «царского» кургана Аржан, относящегося к раннескифской эпохе, многие исследователи стали рассматривать именно этот регион Центральной Азии как зону сложения той культуры скифов, которая затем была якобы распространена её носителями в разные области Евразии, в том числе в Северное Причерноморье.

В качестве аргумента в поддержку такого толкования при любом конкретном его наполнении приводят данные, как будто подтверждающие, что в Северном Причерноморье в VII в. до н.э. — в период, считающийся началом скифской эпохи, — произошла замена прежних обитателей региона качественно новым населением. Именно тогда, по мнению сторонников этой версии, в Северном Причерноморье предскифскую культуру раннего железного века сменила скифская культура. Если это толкование справедливо, прослеженную археологическую картину достаточно наглядно можно соотнести с данными, обрисованными в повествовании Геродота: тогда первоначальные обитатели Причерноморья могут трактоваться как киммерийцы, а сменившее их население обоснованно рассматривается как скифы.

Существует, однако, и другой подход к проблеме происхождения скифов и их культуры. Он предполагает, что приход этого народа в Восточную Европу произошёл ранее, чем завершилось формирование присущей ему специфической культуры, которое большинство археологов относят к VII в. до н.э. На правомерность такой постановки вопроса указывают хронологические расхождения между античными и клинописными источниками по интересующей нас теме. Античные авторы, и прежде всего Геродот, всю раннюю историю скифов — их приход с азиатской прародины, конфликт с киммерийцами, вторжение в Переднюю Азию и, наконец, возвращение в Северное Причерноморье — трактуют как объединённую во времени цепь событий. О подразумеваемых в этом рассказе хро-

(545/546)

нологических рамках в определённой мере позволяет судить содержащееся здесь указание на 28-летнюю продолжительность переднеазиатской эпопеи скифов и на их участие в событиях, связанных с царствованием в Мидии Киаксара. Ассирийские же тексты, документирующие присутствие в Передней Азии киммерийцев по крайней мере в предпоследнем десятилетии VIII в. до н.э., а скифов — около 670-х годов до н.э., предполагают правомерность и иных хронологических привязок.

Если не следовать представлению античной традиции, что скифы появились в Восточной Европе лишь непосредственно перед своим вторжением в области Ближнего Востока, то археологический материал допускает различные варианты толкования этногенеза этого народа. Некоторые исследователи, к примеру, полагают, что с появлением скифов (точнее, праскифов) в Северном Причерноморье следует увязывать приход сюда из Нижнего Поволжья в последние века II тысячелетия до н.э. носителей так называемой срубной культуры позднебронзового века или их прямых потомков, возможно совершившийся даже несколькими волнами. В этом смысле определённый интерес представляет, что одно из названий Волги в античных источниках — Ра — можно соотнести с тем самым Араксом, возле которого некоторые античные авторы располагают скифскую прародину, и с данными Диодора, что скифы, придя в Европу, первоначально обосновались в левобережье Дона и в Предкавказье.

Иногда полагают, что скифы выделились из среды преемников срубной культуры на этапе существования уже упоминавшихся предскифских культур эпохи раннего железа. Существует, в частности, весьма основательная концепция, согласно которой племена киммерийцев и скифов на определённой стадии были однокультурны и распознать, кому из них какие памятники принадлежат, практически невозможно. При такой трактовке нет необходимости предполагать коренную смену населения Северного Причерноморья на этапе перехода от киммерийской эпохи к скифской. Речь в рассказе Геродота могла даже идти всего лишь о переходе главенствующего положения в племенном союзе, существовавшем на определённом этапе истории Восточной Европы в каком-то из её регионов, от одного из этих народов к другому. Если следовать версии Диодора, то можно предположить, что это событие произошло где-то на территории Северного Кавказа и Предкавказья. То, что Геродот описал это событие как тотальное изгнание киммерийцев скифами из Восточной Европы, объясняется, скорее всего, его трактовкой собственно скифского эпоса, на который и должен был опираться греческий историк при описании того, что произошло задолго до внедрения эллинов в Причерноморье. При таком подходе к проблеме следует полагать, что евразийские кочевые народы, первыми проникшие в области Ближнего Востока, были носителями так называемых предскифских культур Восточной Европы и включали в себя как киммерийцев, так и скифов.

Воссоздать этот следующий этап истории евразийских степных народов, ознаменованный их вторжением в Переднюю Азию, мы можем по данным уже обеих упомянутых выше категорий источников — и клинописных, и античных текстов. Первым конфликтом, в котором одной из сторон выступили упомянутые кочевники из Восточной Европы, явилось столкновение государства Урарту

(546/547)

с обитателями «страны Гамир», о котором сообщали в своих донесениях ассирийскому царю Саргону II его наследник царевич Синаххериб, являвшийся в то время главой ассирийской царской разведки, и некоторые другие подданные. Общепризнано, что речь в этих сообщениях идёт о конфликте урартов с одним из первых проникших в земли южнее Кавказа кочевнических отрядов, именуемых в этом контексте киммерийцами. В современной науке принято относить это столкновение ко времени около 714 г. до н.э., скорее всего, чуть ранее известного похода на Урарту самого Саргона II.

Вопрос о том, где именно произошло столкновение урартов с киммерийцами, много лет привлекает внимание исследователей, но до сих пор не имеет однозначного решения. Тот факт, что наименование района этого конфликта в ассирийских текстах предваряется детерминативом KUR (= «страна»), не даёт оснований предполагать, будто за ним скрывается сколько-нибудь постоянная территория обитания киммерийцев и стабильное политическое их образование. Скорее следует видеть в этом термине просто обозначение региона, в котором действовали киммерийцы во время своего столкновения с урартами. Одни исследователи локализуют его в окрестностях современного города Гори, другие склоняются к тому, чтобы помещать его на южном склоне западной части Большого Кавказского хребта. В последнее время в специальной литературе широко распространена точка зрения, согласно которой этот район находился к северу от Урарту, скорее всего — где-то к югу от Дарьяльского ущелья.

Однако есть определённые основания для локализации «страны Гамир» на северо-востоке от Урарту — главного здешнего противника киммерийцев, т.е. на территории нынешнего Азербайджана. Необходимо учесть, что Восточное Закавказье, т.е. области, расположенные к востоку от оз. Севан, не подверглось урартскому завоеванию. Есть сведения лишь об одном осуществлённом урартским царем Русой I походе, предположительно направленном в эти земли. Поэтому здесь отсутствуют достаточно широко представленные к западу от Севана урартские надписи, по существу являющиеся единственным письменным источником, хоть в какой-то мере освещающим обстановку в Закавказье в интересующую нас эпоху. Таким образом, любые события урартской истории, связанные с этими областями, в этих надписях никак не отражены. В то же время возможность пребывания первых отрядов киммерийцев в Восточном Закавказье вполне соответствовала бы политике Русы I, как известно, проявлявшего наибольшую активность преимущественно на восточных границах своего царства.

Если принять эту локализацию, то можно заключить, что первые отряды кочевников при движении через Кавказские горы пользовались дорогой, пролегавшей через низменные районы Восточного Закавказья, — тем же путём, который несколькими веками ранее был освоен ираноязычными выходцами из евразийских степей при их продвижении на Иранское нагорье. С такой локализацией хорошо согласуется тот факт, что к тому же времени относится и сообщение ассирийских текстов о вторжении киммерийцев в подчинённые Урарту земли со стороны сравнительно близкой к названному региону области Манна.

Полной картины конфликта между Урарту и киммерийцами на рассматриваемом этапе источники не сохранили. Но наиболее вероятная последователь-

(547/548)

ность событий выглядит так. Урартский царь Руса I отправился с войском в «страну Гамир» — область, в то время занятую киммерийцами, но потерпел поражение. Ряд урартских военачальников попал в плен, а некоторые, судя по всему, были убиты. Сам Руса I был вынужден бежать в свою страну. Другие сохранившиеся документы повествуют о произошедшем в то же время вторжении каких-то киммерийских отрядов в Урарту с территории Манны, но их сохранность весьма плоха, и из них удаётся извлечь лишь очень немного ценных исторических свидетельств.

После завершения описанных киммерийско-урартских столкновений имя киммерийцев на протяжении примерно 35 лет в дошедших до нас древневосточных документах не фигурирует. Можно допустить, что на это время кочевнические отряды вернулись на свою исконную территорию к северу от Кавказа и сколько-нибудь заметных вторжений в ареал древневосточных цивилизаций не предпринимали. Нельзя, впрочем, полностью исключить и того, что наши данные о взаимодействии евразийских кочевников и народов Ближнего Востока слишком фрагментарны и не дают сколько-нибудь полной панорамы интересующих нас событий.

Упоминания об этих народах вновь появляются в восточных текстах в царствование ассирийского царя Асархаддона, в 679 г. до н.э. Там сообщается, что Асархаддон разбил киммерийского вождя Теушпу: «И Теушпу киммерийца, умман-манда, место которого отдалённо, [...] со всем его войском я разбил оружием» (термином «умман-манда» в ассирийских источниках обозначались северные народы независимо от их конкретной этнической принадлежности; в начале I тыс. до н.э. так именовали и киммерийцев, и скифов, и мидийцев). В том же тексте мы впервые в сохранившемся древневосточном документе встречаем упоминание скифов. Тот же Асархаддон говорит о них как о союзниках враждебного Ассирии государства Манна: «Я рассеял людей Манны, непокорных гутиев, и войско Ишпакая-скифа, союзника, не спасшего их, я убил оружием». Таким образом, на первом этапе своего пребывания в Передней Азии скифы фигурируют там как враги ассирийцев, хотя в дальнейшем порой выступают и как их союзники.

Киммерийцы и скифы, судя по характеру их упоминаний в текстах, явились на древнем Ближнем Востоке достаточно активной политической силой. Их пребывание здесь выступало как важный фактор в развитии политических событий между концом VIII и началом VI в. до н.э., во многом дестабилизировавший устоявшуюся ситуацию. Присутствие киммерийско-скифских племён на севере Передней Азии и западе Ирана, очевидно, существенно способствовало становлению в этих горных районах кочевого скотоводства, с того времени достаточно широко здесь распространившегося. Эти племена оказали безусловное влияние и на распространение у народов Ближнего Востока неизвестных там прежде приёмов стрельбы из лука и военной тактики. У самих киммерийцев и скифов совершенствование навыков коневодства и верховой езды, сбруи, стрелкового дела, включая эволюцию форм лука, стрел и их лучше всего известных по археологическим находкам наконечников, создало условия для широкого применения отрядов конных лучников, способных свободно (и самостоятельно, а не с по-

(548/549)

мощником-правчим, как ранее) вести стрельбу с коня на скаку. Все названные новшества эти племена принесли с собой на земли древнего Ближнего Востока. Согласно свидетельству Геродота (I, 73), мидяне в VII в. до н.э. отдавали своих юношей скифам для обучения стрельбе из лука. В ассирийских и вавилонских текстах VII — первой половины VI в. до н.э. «киммерийскими» именуются отличные от обычных месопотамских луки и стрелы, элементы конской сбруи и, видимо, тактика боя, применявшаяся оснащёнными соответствующим образом отрядами. Итак, те элементы, которые в результате произошедшего со временем распространения на обширных пространствах Ближнего Востока скифов и ввиду их влияния на другие народы стали именоваться скифскими и обычно признаются таковыми в современной науке, ассирийцы и вавилоняне ещё в доахеменидское время называли киммерийскими. Позже, в вавилоноязычных текстах ахеменидской эпохи, киммерийцами назывались уже все кочевые ираноязычные племена евразийских степей — сами киммерийцы, скифы и их восточные родичи саки. Это словоупотребление, судя по всему, не является простым архаизмом, переносящим известный когда-то этноним на другой северный народ, а восходит ко времени реального знакомства ассирийцев и вавилонян и с киммерийцами, и со скифами, позволившего им убедиться в большой близости этих народов в бытовом, военном, хозяйственно-культурном (и, скорее всего, этноязыковом) отношении.

Факт использования в ахеменидское время имени «киммерийцы» для обозначения всех кочевых народов степной Евразии заставляет остановиться на проблеме соотношения названий киммерийцев и скифов и в более раннюю эпоху. Ряд учёных высказали мнение, что ещё в период вторжения северных кочевников на древний Ближний Восток для составителей восточных текстов не существовало чёткого различия между двумя этими этнонимами и под каждым из них порой могли пониматься как одни, так и другие. Другие специалисты с этим категорически не согласны и полагают, что ассирийцы различали эти народы достаточно чётко. Предпочесть одну из упомянутых версий позволит лишь появление дополнительных источников. Пока что достоверно можно утверждать лишь, что в эпоху Асархаддона ассирийцы знали как киммерийцев, так и скифов и что в отдельных случаях их разграничение оказывалось для них существенным. В то же время очевидно, что близость этих народов, в представлении ассирийцев, следует учитывать при определении характера их взаимоотношений как в ходе переднеазиатских походов, так и на исконной территории их предшествующего обитания.

С учётом представления о близости киммерийцев и скифов необходимо соотнести и степень сходства связываемых с этими народами археологических памятников. Если правильно мнение, что на раннем этапе и киммерийцы и скифы являлись носителями так называемых предскифских культур Восточной Европы, то в дальнейшем и те и другие должны были испытывать определённое воздействие народов Передней Азии, что приводило к их сходной эволюции. Особое значение имело это воздействие на сложение (или при несколько ином понимании процессов культурного развития — на дальнейшую эволюцию) скифского «звериного стиля», что признают многие скифологи. С этой точки зрения весьма

(549/550)

интересен комплекс так называемого клада Зивие, представляющий, скорее всего, разрушенное погребение вождя, найденное на территории Маннейского царства, где, как мы уже убедились, в период вторжений степных племён в Переднюю Азию источниками зафиксировано пребывание киммерийцев и скифов. В инвентаре этого погребения сохранились предметы, принадлежащие к разным культурным традициям и обеспечившие сложение впитавшего разнообразные воздействия специфического художественного стиля. Уже в «кладе Зивие» наряду с изделиями, выполненными в типично древневосточных традициях, мы находим образцы зародившегося, скорее всего, на этой основе собственно скифского искусства. В памятниках же, связанных со временем возвращения основной массы скифов в Восточную Европу, запечатлён вполне сформировавшийся «звериный стиль» евразийских кочевников.

В последние годы всё больше исследователей приходят к мнению, что в период заметной активности восточноевропейских племён на Ближнем Востоке и киммерийцы и скифы являлись обладателями уже одинаковой кочевнической культуры, получившей в археологии наименование скифской. Различие в подходе к разным сериям этих памятников состоит в том, что те исследователи, кто склонен максимально доверять содержащимся в клинописных источниках данным о территории активности как скифов, так и киммерийцев, определяют принадлежность каждой серии по тому, соотносится ли её ареал со сведениями о зоне действий того или иного народа; те же, кто полагает возможным сочетание или взаимозаменяемость двух этнонимов в зависимости от исторического контекста того или иного документа, предпочитают говорить о едином, не поддающемся дифференциации массиве киммерийско-скифских памятников.

Немногочисленные пока что памятники складывавшейся таким образом киммерийско-скифской культуры обнаружены в разных регионах Закавказья и Передней Азии и по мере их накопления уточняют данные о маршрутах движения европейских кочевников на пространстве древнего Ближнего Востока. Так, выразительные предметы интересующего нас облика найдены непосредственно в слоях урартских поселений, что проливает необходимый свет на специфику урарто-скифских взаимоотношений. Важные памятники обнаружены в восточных районах Малой Азии, например в Норшун-тепе, где кочевническое погребение впущено непосредственно в слой поселения местного облика, чем обеспечивается установление более надёжной, чем в других случаях, абсолютной хронологии комплексов раннескифского облика. С годами подобные материалы, без сомнения, будут накапливаться. О некоторых выразительных находках мы ещё упомянем, рассказывая о действиях кочевников в странах Востока.

Понятно, что письменные источники не позволяют последовательно изложить историю пребывания в Передней Азии кочевников, пришедших туда из Восточной Европы. Сообщения о киммерийцах и скифах, современные описанным в них событиям, достаточно немногочисленны и фрагментарны. К тому же со времени ослабления Ассирии в 630-х годах до н.э. сведения клинописных текстов о переднеазиатской истории почти иссякают. Античная же традиция о переднеазиатском периоде киммерийско-скифской истории, формировавшаяся много позже, в чём-то, несомненно, искажает ход событий и, что особенно важ-

(550/551)

но, не содержит надёжных хронологических данных об упоминаемых фактах. То, что в ассирийских текстах после 670-х годов исчезают сведения, упоминающие скифов, позволило некоторым учёным выдвинуть гипотезу, согласно которой именно начиная с этого времени скифы в Передней Азии вообще не находились, а повествующие об их господстве там как раз в этот период античная и библейская традиции не имеют ничего общего с подлинными фактами. В этом суждении есть своя логика, но всё же детальное знакомство с античными источниками по этой проблеме позволяет заключить, что их сообщения на данную тему восходят к нескольким независимым версиям, а значит, достаточно самостоятельны. Некоторые из них, судя по всему, опираются на собственно скифский фольклор и соответствующим образом переосмыслены. Но даже если выясняется, что содержащиеся у античных авторов сведения о хронологии переднеазиатской эпопеи скифов преимущественно искусственны и опираются на достаточно поздние умозрительные рассуждения, то сам ход описанных в них событий, скорее всего, в основном достоверен. Об этом говорят, в частности, весьма, к сожалению, немногочисленные содержательные соответствия на этот счёт между античной традицией о киммерийцах и скифах в Передней Азии и клинописными свидетельствами.

Поскольку вопрос о степени смешения в источниках данных о киммерийцах и скифах ещё далёк от разрешения, описание событий, связанных с пребыванием обоих этих народов на Ближнем Востоке, целесообразно всё же вести по отдельности. Начнём с рассказа о деяниях киммерийцев. После описанных выше первых столкновений с урартами в восточных районах Передней Азии они воевали в разных областях Малой Азии — во Фригии, Лидии и других областях, вплоть до греческих колоний Эгейского побережья. Видимо, в середине 670-х годов до н.э. они вторглись во Фригийское царство, сыграв большую, если не главную роль в его разрушении. Сохранённые античными авторами рассказы о разрушении киммерийцами фригийской столицы Гордиона часто сопоставляют с некоторыми раскопанными там курганами. К примеру, в одном из них, датируемом как раз VII в. до н.э., найдены два полных конских скелета, положенных сверху на деревянную погребальную камеру. Такой обряд характерен для ираноязычных народов довольно широкого хронологического диапазона. Правда, другая найденная в Гордионе могила, содержащая скелеты восьми лошадей поверх погребальной камеры, относится к более позднему времени — к VI в. до н.э. — и не связана с описанным киммерийским вторжением. К тому же найденные там предметы конской узды относятся к переднеазиатским, а не евразийским типам. Сама же традиция сооружения деревянных погребальных камер и земляных курганов практиковалась в Гордионе и до появления здесь киммерийцев.

В определённый момент киммерийские отряды вторглись во владения ассирийцев, но потерпели неудачу. Однако и в конце 670-х годов до н.э. они продолжали угрожать Ассирии на её северо-западных и северных границах. Впрочем, судя по всему, время от времени киммерийцы либо отдельные их отряды вступали в союз с Ассирией или находились у неё на службе. В одном из ассирийских текстов содержится показательное свидетельство, что ассирийцы не доверяли

(551/552)

обещанию киммерийцев придерживаться нейтралитета в войне между Ассирией и Манной, поскольку они «варвары, не ведающие клятвы богом и присяги».

Основным противником киммерийцев в Малой Азии оказалось Лидийское царство, вступившее с ними в долгую и упорную борьбу. Согласно античной традиции, лидийский царь Гиг, поначалу искавший покровительства Ассирии, сумел сдержать их натиск и нанести им поражение. Но позже, когда этот царь примкнул к врагам ассирийцев, а те, в свою очередь, вошли в сношения с киммерийцами, Ассирия нанесла Гигу поражение, и сам он погиб. Его сын Ардис вновь признал верховенство Ассирии, однако и при нём киммерийцы, как полагают многие исследователи, опять нанеся поражение лидянам, взяли и сожгли их столицу Сарды, что подтверждено и археологическими раскопками на месте города. Впрочем, по мнению некоторых учёных, представление о двукратном разгроме Сард киммерийцами — одно из проявлений построения античными авторами искусственной хронологической схемы. Следует добавить, что в столице Лидии Сардах, как и во фригийском Гордионе, при раскопках найдены материалы, рядом учёных соотносимые с киммерийско-скифской культурой и конкретно связываемые с киммерийским разгромом Лидийского царства. Среди них, в частности, имеется ряд произведений, выполненных в традициях евразийского «звериного стиля».

Успехи киммерийцев на обширных территориях от Эгейского моря до Армянского нагорья, а возможно, и на северо-западе Ирана связывают с именем правившего ими, судя по всему, ещё с 670-660-х годов до н.э. вождя Тугдамме (Дугдамме), известного и античным авторам под именем Лигдамис. Его активная деятельность приходится на время правления в Ассирии Ашшурбанапала. Согласно клинописным данным, он заключил союз с некоторыми врагами Ассирии и выступил против этого ассирийского царя. Устрашающие знамения заставили его отказаться от агрессивных намерений и искать мира с Ассирией. Однако затем, в нарушение заключённых с нею договоров, он вновь предпринял против неё агрессию, но не смог осуществить свои планы из-за тяжёлой болезни. После его мучительной смерти (ок. 641 г.) его сын Сандакшатру (некоторые учёные полагают, что это имя следует читать как Сандакурру) и в начале 630-х годов до н.э. продолжал угрожать владениям Ассирии. Эти данные и их уточнённая датировка показывают, что киммерийцы не утратили своего могущества в областях древнего Ближнего Востока по крайней мере до 630-х годов до н.э.

Согласно распространенному толкованию данных античной традиции, киммерийцы и их предполагаемые союзники в Малой Азии — фракийское племя треров — были разбиты скифами во главе с Мадием. Но и позже они ещё удерживались в некоторых областях этого региона, где прочно обосновались в пору своих дальних походов. Из античных свидетельств, в частности, следует, что они около ста лет занимали окрестности города Антандра в Мисии на Эгейском побережье, а также район Синопы на Чёрном море. Самым же важным из этих мест была Каппадокия на северо-востоке Малой Азии, являвшаяся, очевидно, основной базой киммерийцев и в некоторых восточных языках именовавшаяся по их имени (ср. библейское Гомер или Гамир и армянское Гамирк‘). Не прекращалась и их борьба с Лидией, пока лидийский царь Алиатт в конце VII или, скорее, в на-

(552/553)

86. Меч в золотых ножнах с изображениями в древневосточном стиле. Келермесский курган №1 из раскопок 1903 г.

87. Парадная секира из Келермеса. Курган №1 из раскопок 1903 г.

(Открыть в новом окне)

(553/554)

чале VI в. до н.э. не нанёс им окончательного поражения. После этого киммерийцы как реальная политическая сила, судя по всему, сходят с политической арены. Их отдельные группы, очевидно, постепенно растворялись в среде местного населения различных районов Малой Азии, Армянского нагорья и Закавказья, где память о них сохранилась в некоторых сюжетах грузинского и армянского фольклора.

Что касается скифов, то, как уже отмечалось, они проникли в Переднюю Азию не позже первой четверти VII в. до н.э. и, как явствует из клинописных текстов, в начале 670-х годов воевали с ассирийцами как союзники маннеев, а затем и мидян. Однако в конце 670-х годов скифский вождь Партатуа, упомянутый и у Геродота под именем Прототий, вступил в переговоры с Асархаддоном на предмет своей возможной женитьбы на дочери этого ассирийского царя. Исходя из этого ряд исследователей считают возможным видеть в Мадии — фигурирующем в повествовании Геродота сыне Партатуа-Прототия и одном из самых известных, по античным данным, скифских вождей эпохи их вторжений в Переднюю Азию — сына этой ассирийской царевны, а значит, внука Асархаддона. Между тем никакими данными о том, состоялся этот брак или нет, мы не располагаем, поскольку, как уже говорилось, в это время ассирийские свидетельства о скифах в древневосточной истории обрываются (хотя историю самой Ассирии и соседних с ней областей 660-630-х годов до н.э. эти источники освещают достаточно полно). Реконструировать эти страницы истории пребывания скифов в областях древнего Ближнего Востока удаётся лишь по античным источникам.

Эти источники и некоторые библейские свидетельства содержат достаточно разнообразные, хотя и несколько односторонние данные об участии скифов в истории древнего Ближнего Востока. Так, в традиции, сохранённой Геродотом, совершенно игнорируется первый этап активности скифов в Передней Азии, связанный с деяниями упомянутых Ишпакая и Прототия, но зато всё внимание сосредоточено на действиях сына последнего — Мадия, которому приписано руководство всеми вторгшимися в восточные страны скифами.

Согласно данным античной традиции, в первую очередь все того же Геродота, скифские отряды в это время действовали во многих областях Ближнего Востока, совершали дальние походы по этой территории, разграбили и обложили данью многие народы и страны. Следует, однако, уточнить, что скифы (или, точнее, «войско скифов», все их мужчины-воины, что, собственно, и имеет в виду античная традиция) в действительности никогда все поголовно не покидали европейских степей, хотя некоторые сообщения эллинских авторов создают такое впечатление. На самом деле значительная часть скифской орды оставалась в степях Предкавказья. Походы же оттуда в области древнего Ближнего Востока, как сообщают разные, в том числе не зависящие от Геродота авторы, совершались неоднократно и различными по численности и составу силами — как большими массами взрослых мужчин-воинов, так и отрядами молодёжи. Новые группы могли присоединяться к скифам, уже находившимся в Передней Азии, или заступать на место возвращающихся из походов отрядов, но могли действовать и самостоятельно в разных регионах древнего Ближнего Востока.

(554/555)

Существовали, безусловно, и районы, служившие проникшим в Азию скифам относительно постоянной базой и способные быть центрами их временных политических объединений. Однако это вовсе не означает, что скифский племенной союз в то время переместился в районы к югу от Кавказа. Скифские вторжения в области Ближнего Востока не привели и к образованию государства, распространившегося, подобно некоторым более поздним державам, на земли по обе стороны Кавказа — и на северные степи, и на древневосточный земледельческий ареал, хотя некоторые исследователи склонны трактовать в этом ключе античные свидетельства.

Письменные данные оставляют не освещённым вопрос о мере активности связей между скифами, оказавшимися в Азии, и их степной «метрополией» в степях к северу от Кавказа, но археологический материал позволяет в известной мере решить эту проблему, поскольку свидетельствует об общем поступательном развитии скифской культуры на пространстве по обе стороны Кавказского хребта.

Геродот приписывает пребыванию скифов в Передней Азии продолжительность в 28 лет, называя эти годы временем их полного господства в этом регионе. Существенно, однако, что присутствие скифов в переднеазиатском регионе на самом деле было гораздо более длительным, поскольку включает, в частности, и более ранние походы, связанные с именами Ишпакая и Партатуа-Прототия. Видимо, Геродот связал все события скифской переднеазиатской эпопеи только с одним из входящих в неё событий — походом, возглавленным вождём скифов Мадием. Правда, у того же Геродота есть не согласованное с остальным его рассказом упоминание о проникновении в Переднюю Азию отдельного скифского отряда, позволяющее предположить, что и античная традиция была прекрасно осведомлена о многократном проникновении скифов в области древнего Ближнего Востока через Кавказ, о чём свидетельствуют, к примеру, посвящённые этим сюжетам пассажи Помпея Трога.

Что касается рассказа о походе Мадия, то именно с ним Геродот сопрягает рассказ о преследовании скифами киммерийцев и о том, как скифы на своём пути ошибочно отклонились от той причерноморской дороги, по которой якобы следовали убегавшие от них киммерийцы, и оказались в Восточном Закавказье, на границах Мидии. Конечно, такое представление об однократном появлении скифов в ближневосточных землях не соответствует реальности; разные — прежде всего археологические — данные позволяют полагать, что скифо-киммерийские отряды при движении через Кавказ пользовались разными дорогами, включая обе упомянутые в повествовании Геродота.

Среди важнейших эпизодов действий скифов в Передней Азии, привязанных к походу Мадия, у Геродота названы их вмешательство в борьбу между Ассирией и Мидией, приведшее к прекращению осады мидийцами столицы Ассирии — города Ниневии, а затем скифский поход на Египет. Геродот повествует о том, как царь Египта встретил их на территории Сирии богатыми дарами и таким образом сумел уговорить их отказаться от вторжения в его страну. В этом же рассказе упоминается разграбление скифами храма местной богини в сирийском городе Аскалоне, которое, по версии Геродота, имело важные последствия для

(555/556)

скифского общества: разоривших этот храм скифов разгневанная богиня в наказание якобы поразила некой женской болезнью, и от них-то ведёт своё происхождение группа скифских жрецов, именуемых энареями, т.е. «немужчинами».

Многие учёные отнеслись к свидетельствам античных авторов о пребывании скифов в Передней Азии с полным доверием и предпринимают попытки вписать эти сведения в общую хронологию древневосточной истории. При этом существенные разногласия вызывает, в частности, вопрос о том, когда именно предводительствуемые Мадием скифы разбили мидийцев, после чего якобы и установили своё 28-летнее господство на Ближнем Востоке. Основная суть расхождений относительно толкования изложенных прежде всего Геродотом фактов касается места, отводимого этим годам в мидийской хронологии и истории. Некоторые авторы, следуя наиболее многочисленным и самым авторитетным спискам Геродота, включают этот срок в общую, по тому же Геродоту, 40-летнюю продолжительность правления мидийского царя Киаксара, другие, опираясь на другие списки и по-иному их трактуя, прибавляют его к тем же 40 годам. Не вдаваясь в суть каждой из трактовок, отметим, что время начала скифского «владычества» колеблется в основном между 650-620 гг. до н.э., диктуя соответствующее толкование связанных со скифами событий древневосточной истории.

Некоторые исследователи, однако, трактуют свидетельство о 28 годах скифского господства на Востоке как одно из проявлений искусственной хронологической калькуляции. Существует, наконец, мнение, что число «28» в этом контексте восходит к собственно скифскому фольклору и отражает определённые культурные клише скифского общества, связанные с воинскими обычаями. В целом правы, видимо, те учёные, которые считают событийную канву скифской переднеазиатской эпопеи, сохранённую античной традицией, в основном верной, а её хронологические привязки — плодом различных хронологических спекуляций. Впрочем, ряд авторов скептически воспринимают и содержательную сторону этих рассказов и, в частности, не верят в историчность рассказа о скифском походе на Египет.

Впрочем, как бы ни относиться к конкретным свидетельствам античной традиции о событиях, связанных с пребыванием скифов на Ближнем Востоке, ясно, что они действительно проникали туда на протяжении определённого периода и что в ходе киммерийско-скифских походов в Переднюю Азию и в процессе восприятия этими народами ряда древневосточных культурных элементов завершился процесс формирования специфической культуры скифов.

В рассказе Геродота о переднеазиатской эпопее скифов их возвращение в Причерноморье представлено, как и их вторжение туда, как единовременный акт, обусловленный конкретными обстоятельствами. Там повествуется, что мидийский царь Киаксар, решив избавиться от скифского владычества над Азией, пригласил множество скифов к себе на пир и, напоив допьяна, вместе со своими воинами перебил их. Судя по всему, этот рассказ является полуфольклорной реминисценцией событий, завершивших постепенное возвращение скифских отрядов из Передней Азии в Восточную Европу. В действительности различные отряды, на протяжении нескольких десятилетий приходившие в Восточную Европу из переднеазиатских рейдов, постепенно расселялись по различным регионам

(556/557)

евразийских степей и примыкающим к ним лесостепным областям, способствуя распространению сформировавшейся скифской культуры на достаточно обширных пространствах. Видимо, к первым десятилетиям VI в. до н.э. уже почти все скифское войско вернулось в причерноморско-предкавказский регион, что, скорее всего, было обусловлено изменением этнополитической ситуации в Передней Азии. Сложившаяся за время контактов со странами Ближнего Востока скифская культура внедрилась на всём том пространстве, где расселялись приобщившиеся к ней отряды. Поначалу эта культура была достаточно однородной, а местные особенности того или иного региона, входившего в зону её распространения, определялись практически исключительно теми культурными чертами, которые восходили к региональной специфике этого региона в предшествующий период. Но с течением времени локальные черты начали оформляться и в элементах «скифской триады», как и в иных культурных проявлениях. В итоге не позднее конца VI в. до н.э. сложилась та разнородная этногеографическая карта степей и лесостепей Причерноморья, которая представлена в сочинении Геродота.

Одна из сформировавшихся к этому времени специфических культур представлена в степной зоне Северного Причерноморья и Приазовья и, судя по всему, принадлежала самим ираноязычным степным скифам, а остальные — в большей или меньшей степени сходным с ними в культурном отношении соседним народам. Некоторые из этих народов, по данным Геродота, были близки к скифам и в языковом отношении, тогда как другие, обладая определённым культурным сходством с ними, имели совершенно неродственный им язык. Однако, при всей важности этих сведений, они всё же оказываются недостаточными, чтобы определить языковую принадлежность большей части народов, окружавших Скифию.

Что касается названия самих скифов, то Геродот свидетельствует, что такое название дали им эллины, а самих себя этот народ именует сколотами. Это сообщение вызвало множество разноречивых толкований. Некоторые исследователи отдают имя «скифы» ираноязычным кочевникам причерноморской степи, а название «сколоты» приписывают лесостепным племенам, близким к собственно скифам по культуре, но этногенетически им не родственным и даже, как иногда полагают, принадлежавшим к праславянам. Согласно другому мнению, тоже расходящемуся с толкованием самого Геродота, но, пожалуй, более обоснованному, «скифы» и «сколоты» — это два разновременных варианта одного и того же самоназвания, из которых первое ко времени «отца истории» в обиходе самих степных обитателей не употреблялось, но сохранилось благодаря свидетельствам раннеантичных авторов; потому-то оно и могло быть воспринято Геродотом как чисто эллинское.

Конечно, из всех народов Причерноморья скифской эпохи наиболее детальные сведения у нас имеются о самих скифах, обитавших ближе других к эллинским колониям и полнее всего освещённых в античной литературе. Следует, однако, иметь в виду, что некоторые содержащиеся в этой литературе данные восходят к местному фольклору — либо собственно скифскому, либо созданному причерноморскими греками, и их необходимо отличать от содержащихся здесь же реальных сведений.

(557/558)

Многие исследователи, к примеру, придают большое значение сохранённым Геродотом сведениям о племенном составе населения самой Скифии. По данным этого автора, нижнее течение Гипаниса (Южного Буга), примыкающее к греческому городу Ольвии, занимало племя каллипидов, которое сам Геродот определял также как эллиноскифов. Выше по той же реке располагалось племя алазонов, а за ним размещались скифы-пахари. Хотя сам Геродот суммарно характеризует всё население Скифии как кочевников, три названных западноскифских племени, по его данным, занимались земледелием — выращиванием различных зерновых культур. К ним, по свидетельству того же Геродота, по характеру занятий примыкало и жившее в Нижнем Поднепровье племя скифов-земледельцев. Для читателей Геродота, правда, долгое время оставалось необъяснимым, чем оно отличается от упомянутых выше скифов-пахарей. При осмыслении разницы между ними некоторые учёные, к примеру, предполагали, что скифы-пахари в своём хозяйстве опирались на обработку земли плугом, а скифы-земледельцы ограничивались использованием для этого мотыг, хотя чисто умозрительный характер этого вывода очевиден. Гораздо более вероятно предположение, выдвинутое крупнейшим российским иранистом В.И. Абаевым и опирающееся на характер передачи иноязычных этнонимов в античных источниках. По его наблюдениям, если многие из таких этнонимов передают реальное звучание того или иного местного этнического имени либо более или менее точный перевод его смысла, то другие опираются на созвучие местного названия с каким-либо словосочетанием на одном из античных языков. Порой это созвучие порождало переосмысление подлинного этнического имени на основе известного автору термина. Опираясь на это наблюдение, В.И. Абаев предположил, что интересующее нас племя у самих скифов именовалось gauvarga, «почитающие скот», что вполне соответствует нормам древнеиранского словообразования; у греков же оно обрело сходное по звучанию название Georgoi — «земледельцы», тем самым обретя значение, в корне отличное от исходного.

Судя по всему, так называемые скифские племена, упомянутые Геродотом, в действительности представляли собой более крупные образования типа племенных союзов. Но серьёзного значения для понимания структуры скифского общества данные о них почти не имеют, поскольку следов реального разделения скифов на эти племенные группы ни в повествовательных, ни в археологических материалах мы практически не находим. Гораздо более существенны свидетельства о делении скифов на некие «роды», зафиксированные как в разных сохранённых античными авторами вариантах одного из скифских мифов, так и в отдельных сведениях реального характера. Интересующий нас миф полнее всего сохранился у Геродота, и повествует он о происхождении скифов от первочеловека Таргитая, у которого родились три сына. Старший из братьев, по имени Липоксай, стал родоначальником рода авхатов, средний — Арпоксай — положил начало роду катиаров и траспиев, а от самого младшего брата, Колаксая, берёт своё начало род паралатов. Долгое время эту структуру скифского общества трактовали как идентичную упомянутой выше племенной. Но затем учёные установили, что в именах названных братьев-родоначальников отражено присущее скифской мифологии представление о том, что телесный мир состоит из трёх

(558/559)

зон — небесно-солнечной, горно-земной и подземно-водной, а происходящие от этих братьев роды воплощают деление скифского общества на три сословно-кастовые группы. Правда, между специалистами имеются разногласия о значении каждого из родов, но общий смысл описанной в мифе структуры ясен. Наиболее вероятно, что катиары и граспии олицетворяют массу рядовых общинников Скифии — земледельцев и скотоводов, потомки старшего из братьев — авхаты — это скифские жрецы, а паралаты, происходящие от младшего из сыновей, положили начало сословию скифской аристократии и их самого высокого ответвления — скифских царей. Подобная структура общества, как выяснили учёные, была вообще свойственна древним индоиранским народам, и в этом отношении скифское общество сохранило общеиранские традиции.

Из рассказа Геродота мы узнаём также, что по крайней мере в первые столетия существования в Северном Причерноморье Скифского царства оно управлялось тремя царями, из которых один считался главным. Скифы рассматривали такое устройство своего общества как восходящее к тем же мифическим временам первотворения и полагали, что оно воспроизводит то его строение, которое установил первый скифский царь, Колаксай, разделивший свою державу между тремя сыновьями. Геродот свидетельствует, что одно из этих царств было гораздо крупнее двух других, но данными о реальных границах этих областей Скифии мы не располагаем. Античные источники сохранили сведения лишь о царях той скифской династии, которая правила этим самым большим из царств, но — за исключением мифологического мотива о происхождении их всех от Колаксая — ничего не говорят о её отношениях с царями двух других царств.

Описанный порядок троецарствия, если верить рассказу всё того же Геродота, существовал по крайней мере до конца VI в. до н.э., когда скифам пришлось отражать нашествие персидского владыки Дария. В этой войне войско скифов состояло из трёх отрядов, и во главе каждого из них стоял один из скифских царей. Однако с течением времени, судя по всему, троецарствие у скифов себя изжило, и в середине IV в. до н.э. всем Скифским царством, как сообщал греческий географ Страбон, правил уже единственный самовластный правитель — царь Атей.

Большое значение для понимания культуры скифского общества имеют сохранившиеся в античной литературе данные о почитавшихся в Скифии богах. Античная традиция приводит данные на этот счёт в свойственной ей манере воспроизводить сведения об иноплеменных божествах как о вполне адекватных собственно эллинским мифическим персонажам и лишь по-иному именовавшихся. В сведениях о скифской религиозно-мифологической системе при её сравнении с подобными системами иранских и даже индоиранских народов лучше всего заметны следы единого происхождения разных народов этого круга и их культурного наследия. Не случайно приведённый в сочинении Геродота перечень божеств, почитавшихся всеми скифами, включает общее для практически всех древних индоиранцев количество — семь богов. Как и другие народы этого круга, скифы особенно почитали божество огня, но отличие Скифии заключалось в том, что здесь оно выступало в женской ипостаси. Именовалось оно богиней Табити, и в греческой литературе его отождествляли с эллинской Гестией.

(559/560)

Своё происхождение скифский народ вёл от божественной супружеской пары — бога Папая и богини Апи, олицетворявших небо и землю и соответственно отождествлённых греками с Зевсом и Геей их собственного пантеона. Из четырёх остальных скифских богов только два названы у Геродота и по-скифски (Артимпаса и Ойтосир), и по именам их греческих эквивалентов (Афродита Урания и Аполлон). Двух последних скифских богов историк по неясной причине обозначил лишь эллинскими именами — Геракл и Apec. Правда, под именем Геракла в одном из сохранённых Геродотом вариантов скифского генеалогического мифа фигурирует уже знакомый нам первопредок скифов Таргитай, и не исключено, что именно во избежание повтора историк не назвал скифское имя этого божества ещё раз. Что касается «скифского Ареса», то, по мнению ряда исследователей, под этим именем скрывается скифский вариант древнего общеиранского воинского бога Вртрагны. Если это мнение справедливо, то не исключено, что передать подлинное скифское имя Геродоту помешала трудность транскрипции его по-гречески.

При наличии сходства между религиозно-мифологическими системами скифов и иных древнеиранских народов точного соответствия имён скифских богов с богами других народов иранской семьи мы почти не обнаруживаем: помимо уже упомянутого предположительного Вртрагны это всего лишь богиня Артимпаса, которую многие исследователи сопоставляют с иранской богиней Арти (Аши). Это обстоятельство показывает, что скифская религия по сравнению с иными иранскими претерпела достаточно серьёзные изменения.

Многие сведения о скифах, содержащиеся в античных письменных свидетельствах, поддаются определённым уточнениям путём привлечения данных археологии. Так, Геродот весьма категорично утверждает, что скифы не допускают того, чтобы их соплеменники приобщались к обычаям иных народов, и жестоко карают тех, кто нарушает подобные запреты. Как примеры подобной практики он упоминает судьбу скифского царевича Анахарсиса и царя Скила, пострадавших из-за того, что они вопреки принятой у их народа традиции приобщились к экстатическим культам греческих богов. Между тем в ряде погребений скифской знати археологи обнаружили изображения, связанные с эллинскими экстатическими культами и свидетельствующие об определённой популярности подобных обычаев и в среде скифов. Приходится предположить, что, объяснив убийство двух скифских персонажей карой за принятие ими чужеземных верований, Геродот неверно истолковал подлинную причину их гибели. Известны и некоторые иные примеры несогласования греческих рассказов о скифских обычаях и археологических материалов.

В других случаях археология, наоборот, подтверждает данные имеющихся письменных источников, отчасти, впрочем, их корректируя. Среди них одним из важнейших является сохранённое Геродотом описание процедуры похорон скифского царя, включающее все обряды, предпринимавшиеся после смерти владыки скифов. Историк рассказывает о том, как усопшего царя его подданные на протяжении долгого времени возили по землям всех подвластных ему племён, чтобы весь народ мог проститься с ним; как за это время в лежащей у северного рубежа Скифии области Герры для умершего сооружали обширную могилу; как

(560/561)

в ней вместе с самим царём хоронили нескольких его подданных, включая конюшего, оруженосца и наложницу, а в пространстве могилы помещали множество драгоценных изделий; наконец, о поминальных церемониях, совершавшихся на царском погребальном кургане по прошествии года после захоронения. Раскопки многочисленных курганов скифской знати, в том числе царей Скифии, во многих пунктах подтвердили точность сохранённого Геродотом описания, хотя некоторые его данные на этот счёт не вполне соответствуют накопленным археологическим материалам. Так, в большинстве раскопанных в Причерноморье скифских курганов могила имеет форму не обширной ямы, а катакомбы — подземной пещеры, вырытой под одной из стенок глубокой входной ямы. Не исключено, впрочем, что такое отличие объясняется хронологическим различием между относящимся к V в. до н.э. рассказом Геродота и археологическими данными, датированными по большей части несколько более поздним временем — IV в. до н.э. Помещение в Геродотовом рассказе царских скифских могил в области Герры также, возможно, указывает на хронологическое различие разных эпох скифской истории, поскольку в эту землю царский некрополь переместился, скорее всего, лишь в конце VI — начале V в. до н.э., тогда как поначалу он находился в Предкавказье. Археология подтверждает или, напротив, опровергает и некоторые иные сообщения древних источников об истории и культуре скифов.

Из важнейших событий политической истории Скифии, достаточно подробно освещённых в античной традиции, помимо скифских походов в Переднюю Азию необходимо назвать то, которое опять-таки связывает скифов с древним Ближним Востоком, — вторжение в скифские земли войск царя Персидской державы Ахеменидов Дария I. В современной науке эту войну обычно считают реально происходившим историческим событием и датируют концом предпоследнего десятилетия VI в. до н.э. Как всегда, наиболее подробное её описание содержится у Геродота, но исследователи учитывают данные и некоторых других авторов, дополняющие или уточняющие его рассказ.

По Геродоту, причиной скифо-персидской войны явилось намерение Дария наказать скифов за предпринятое ими некогда вторжение в Азию, т.е. за уже описанные скифские походы в страны Ближнего Востока. Конечно, такое толкование — плод фантазии самого греческого историка, отражающий его концепцию исторического процесса. В действительности покорение Скифии должно было составить один из этапов подчинения персам значительных областей Старого Света, начатого ещё создателем Персидской державы Киром Великим. Но определить, насколько точно описывают источники течение этой кампании, достаточно сложно. В некоторых случаях исследователю приходится выбирать один из вариантов, по-разному представленных у разных авторов, в других же — исходить из общих представлений о достоверности какого-либо конкретного свидетельства.

Повествование о скифо-персидской войне начинается с рассказа о расколе между теми соседями скифов, кто вызвался поддержать их в борьбе с персами, и теми, кто отказал им в поддержке, сославшись на отсутствие между ними и персами причин для вражды. Далее оно включает описание похода Дария, преследовавшего отступавших скифов, от Истра (Дуная), являвшегося западной гра-

(561/562)

ницей Скифии, до её восточного предела — Танаиса-Дона. Затем, по Геродоту, Дарий начал строить у восточного рубежа скифской земли мощное укрепление, но, узнав, что скифы обошли его с тыла и теперь движутся обратно к Истру, бросил это строительство и по землям северных соседей Скифии пошёл с войском на запад. При этом он попытался спровоцировать скифов на решающее сражение, но те в течение некоторого времени продолжали избегать его. Наконец, после того как оба войска опять оказались на территории Скифии, скифы и персы выстроились друг против друга для битвы, но незначительное происшествие расстроило скифские ряды: пробежавший между ними заяц заставил их броситься за ним в погоню. Поражённый пренебрежением, с которым, судя по этому эпизоду, скифы относились к своему могущественному противнику, Дарий поспешил покинуть пределы Скифии, оставив на произвол судьбы раненых и больных из своего войска, и бесславно вернулся в Персию.

Сам характер рассказа об этой войне, содержащегося в труде Геродота, свидетельствует, что многое в нём изначально восходит к фольклору, но не всегда ясно, кем этот фольклор был создан — самими скифами или греками. Однако в некоторых случаях заметные в повествовании детали, весьма сходные с мифологией скифов или других ираноязычных народов, свидетельствуют в пользу скифского происхождения записанного Геродотом рассказа, и это объясняет некоторые содержащиеся в нём моменты.

Так, одна из важнейших проблем интерпретации этого рассказа — определение территории, на которой протекали события скифо-персидской войны. Если у Геродота войной охвачена практически вся территория Скифии, то, по сообщению известного античного географа рубежа нашей эры Страбона, персы попали в расставленную скифами западню и едва не погибли от голода и жажды в так называемой Гетской пустыне — области между Петром и Тирасом (Днестром), примыкающей к западному рубежу Скифии. Некоторые исследователи полагают, что Страбон имел здесь в виду максимальное проникновение войск Дария в землю скифов, тогда как другие считают, что в его сообщении, как и у Геродота, рассказано о поражении, нанесённом скифами персам уже на последнем этапе похода, при их возвращении к Истру. Прямых аргументов в пользу первого толкования версии Страбона у нас нет, но мнение, что маршрут, описанный Геродотом, скорее всего, преувеличен, можно подкрепить определёнными косвенными данными.

Дело в том, что помимо данных о маршруте похода персов и преследовавших их скифов у этого автора указана и его продолжительность, составившая якобы всего два месяца, а также размер войска персидских завоевателей. Специалисты по военной истории высчитали, что в столь короткий срок огромное 700-тысячное войско, приписанное Геродотом Дарию в скифском походе, пересечь всю Скифию и возвратиться обратно явно было не в состоянии. Поэтому большинство исследователей полагают, что данные Геродота на этот счёт несомненно преувеличены, но корректируют их весьма по-разному, либо отдавая предпочтение буквальной трактовке сведений Страбона, либо без каких-либо веских оснований отсекая определённую часть маршрута обоих войск в версии Геродота как не соответствующую реальности. Между тем вывод о фольклорных корнях рас-

(562/563)

88.
Реконструкция парадного убранства сакского вождя из кургана Иссык.

(Открыть в новом окне)

(563/564)

сказа о скифо-персидской войне помогает по-иному объяснить происхождение преувеличенного представления об этом маршруте: для того чтобы выразить включённость всей Скифии в войну с персами, создатели скифского эпоса провели Дария и скифское войско по всему периметру скифских земель, а то, что их маршрут был направлен против часовой стрелки, в соответствии с индоиранской магической традицией предопределяло будущую победу скифов.

О событиях скифской истории, последовавших за скифо-персидской войной, мы знаем очень немного. Судя по археологическим данным, V и первая половина IV в. до н.э. явились временем максимального расцвета Скифии. Это был период её активных торговых сношений с греческими колониями северочерноморского побережья, а через них — и с эллинской метрополией. Не исключено, что именно в это время скифские цари добились протектората над некоторыми греческими колониями, в частности над Ольвией. Именно к этому времени относится и большинство найденных в курганах скифской знати изделий греческой торевтики, в том числе тех, что были изготовлены по специальным заказам знатных скифов и изображают сюжеты и мотивы скифской мифологии. Распространение в скифском обществе подобных изделий привело к достаточно кардинальной смене ритуальной практики в скифском обществе, где ранние изображения местных богов практически не имели хождения.

Концом V — началом IV в. до н.э. датируется ещё одно существенное изменение в жизни Скифии — появление на левом берегу Нижнего Днепра крупного поселения, в археологической литературе получившего название Каменское городище. За несколько десятилетий оно превратилось в развитой ремесленный, торговый и, судя по всему, политико-административный центр Скифского царства. Функции последнего, видимо, сосредоточивались на дополнительно укреплённом участке городища, игравшем роль своеобразного акрополя, где были расположены наиболее богато украшенные строения. Остальную территорию этого поселения занимали в основном ремесленники — кузнецы, литейщики и т.п., в чьих руках постепенно сосредоточивалось изготовление тех предметов первой необходимости, которые в раннескифское время составляли продукт домашнего ремесла или привозились извне. С годами, когда огромное Каменское городище, как и всё обширное Скифское царство, прекратило своё существование, на его «акрополе», ставшем одним из многочисленных нижнеднепровских городищ, жизнь продолжалась ещё около 400 лет.

С последним этапом жизни в причерноморских степях Великой Скифии связана деятельность уже упоминавшегося царя Атея. Мы не знаем, принадлежал ли он к той скифской династии, в которую входили все те предыдущие владыки Скифии, о которых рассказано у Геродота, или он захватил власть скифских царей как узурпатор. Но можно, видимо, утверждать, что в годы его правления или несколько ранее у скифов был упразднён обычай троецарствия: Атей фигурирует во всех упоминающих его источниках как единовластный владыка Скифии. Помимо данных этих источников этот царь известен ещё и тем, что в его правление в некоторых понтийских городах были выпущены монеты с его именем и с изображением скифского всадника. Судя по всему, они были отчеканены по лично-

(564/565)

му распоряжению скифского владыки, чтобы Скифское царство выглядело полноправным партнером эллинских колоний на международной арене.

Внешнеполитическая деятельность Атея включала войны с рядом фракийских племён и серьёзный конфликт с отцом Александра Великого македонским царём Филиппом. Этот конфликт завершился сражением, в котором девяностолетний скифский царь потерпел поражение и сам был убит в 339 г. до н.э. Это событие, судя по всему, явилось началом заката истории единой причерноморской Скифии. Мы не можем установить реальную хронологию этого процесса, но косвенные данные позволяют полагать, что он завершился не позднее конца III в. до н.э.

Существует достаточно обоснованное мнение, что распаду Скифского царства, прежде занимавшего всё Северное Причерноморье и Приазовье, активно способствовал и натиск, испытанный им в это же время извне — со стороны племён, продвинувшихся из областей, расположенных к востоку от скифов. В античной традиции эти племена обобщённо именовались сарматами. Древние авторы приписывают им разорение некогда процветавшей Скифии. При этом иногда сарматы в античных источниках отождествляются с народом савроматов, который еще Геродот в V в. до н.э. описал как непосредственных соседей Скифии, отделённых от неё лишь рекой Танаис. Так, Диодор Сицилийский, приведя уже упомянутое в нашем рассказе свидетельство о происхождении скифов, заключил его сообщением, что обитавшие у Танаиса савроматы много позже, «сделавшись сильнее, опустошили значительную часть Скифии и, поголовно истребляя побеждённых, превратили большую часть страны в пустыню» (II, 43, 7).

Некоторые современные исследователи склонны доверять такому отождествлению, полагая, что «савроматы» — не что иное, как ранняя форма имени «сарматы». Другие же чётко разделяют савроматов и сарматов и полагают, что смешение представления об этих народах в значительной мере было обусловлено сходством обозначавших их этнонимов. Сторонники этой точки зрения, опираясь прежде всего на данные археологии, трактуют сарматов как самостоятельную группу ираноязычных племён, сформировавшуюся к IV в. до н.э. в Южном Приуралье, а затем — в ІІІ-ІІ вв. до н.э. — продвинувшуюся на запад, в Поволжье, и далее на Северный Кавказ и в Причерноморье и при этом потеснившую, а отчасти и уничтожившую обитавших там прежде скифов. Именно такое толкование картины появления сарматов на исторической арене позволяет достаточно детально согласовать все имеющиеся исторические и археологические свидетельства. С распространением этих племён по степям Восточной Европы в истории этого региона начинается качественно новый период, получивший наименование сарматского.

Что касается савроматов, то с них рационально начать рассмотрение широкого круга народов, в скифскую эпоху обитавших восточнее Скифии, преимущественно в азиатской части евразийских степей и у многих античных авторов в силу отмеченного выше сходства их хозяйственного и культурного уклада обобщённо именовавшихся скифами. При этом достаточно очевидный в настоящее время надэтничный характер входящей в этот круг совокупности народов заставил современных учёных отказаться от такого определения и предпочесть использова-

(565/566)

ние для обозначения этой группы народов термина «скифо-сибирское культурно-историческое единство». Но выявленное современной археологией реальное соотношение между разными народами интересующего нас ареала делает более правомерным обозначение этой совокупности племен термином «евразийский континуум степных культур скифской эпохи», наиболее адекватно обозначающим сущность исследуемого культурного явления. Обратимся к его рассмотрению.

Самый западный из входивших в этот континуум народов — уже упомянутых савроматов — часто трактуют как народ, сформировавшийся на базе восточно-европейских культур позднебронзового и раннежелезного периода параллельно со скифами, но на более восточной территории и с этого времени составлявший одну из самостоятельных ветвей населения степей Восточной Европы скифской эпохи. Однако описанная выше история появления в Восточной Европе скифов, восходящая к данным Диодора, просто не оставляет места для такого толкования этногенеза савроматов — ведь именно территория степей между Доном и Волгой, позже принадлежавшая этому народу, согласно такой концепции, являлась ареной становления самого скифского этноса. Зато в этой связи заслуживает пристального внимания сохраненная Геродотом легенда о происхождении савроматов от союзов скифских юношей с амазонками, занесёнными морской бурей на азовское побережье. Кстати, именно таким происхождением этого народа античный мир был склонен объяснять зафиксированное современниками достаточно высокое положение в савроматском обществе женщин, в современной литературе часто трактуемое как пережиток матриархата.

По этой легенде, амазонки, вступив в брачный союз со скифскими юношами, якобы уговорили своих новых мужей выселиться из Скифии за Танаис — в те области, которые с тех пор и стали областью обитания возникшего от этих браков народа савроматов. Разумеется, рассказ о связи савроматского этногенеза с амазонками — мотив сугубо мифологический. Но в этой легенде привлекает внимание указание на то, что этот народ на каком-то этапе отделился от скифов, к этому времени уже закрепившихся в причерноморско-приазовских степях. Такая трактовка, во-первых, согласуется с определёнными данными археологии: так, известно, что с начала скифской эпохи памятники к востоку от Дона практически ничем не отличались от тех, что известны в других степных областях Восточной Европы. Лишь к концу VI, а скорее к началу V в. до н.э. в характере савроматских древностей обозначились определённые отличия от собственно скифских памятников. Во-вторых, существенно, что ряд древних авторов (Диодор, II, 43, 6; Плиний, VI, 19) называют савроматов переселенцами из Передней Азии (конкретно — из Мидии), а это наводит на мысль, что данный народ отпочковался от скифского этноса лишь после возвращения последнего из областей древнего Ближнего Востока. В то же время сказанное позволяет полагать, что происхождение савроматов неразрывно связано с самими скифами.

Сформировавшийся таким образом народ савроматов продолжал сохранять сходство многих особенностей своей культуры с культурой скифов. Оно проявляется в формах предметов вооружения — лука и стрел, мечей и кинжалов, несколько реже встречающихся здесь копий, — а также предметов конского снаряжения и изделий, украшенных в «зверином стиле». Позже в савроматских

(566/567)

комплексах начинают проявляться собственно савроматские локальные особенности всех этих категорий инвентаря. Что касается отмеченного в античной традиции особого положения женщин в савроматском обществе, то в течение длительного времени археологи находили ему различные подтверждения в местном материале, но в последние десятилетия, в процессе углублённого осмысления материалов скифской эпохи, различия в этом плане между скифами и савроматами стали всё больше размываться.

Следует заметить, что в археологической литературе весьма распространено и расширительное употребление этнического имени «савроматы» — им помимо обозначения племён волго-донского междуречья, охватывающих собственно «савроматов Геродота», именуют и обитателей степей Заволжья и даже Южного Приуралья. В материальной культуре всех обозначаемых этим именем племён в самом деле прослеживается значительно большее сходство, чем между культурой каждого из названных регионов, с одной стороны, и любого иного района евразийских степей, с другой стороны. Это-то и даёт некоторым специалистам основание именовать обладателями культуры савроматского типа не только обитателей Нижнего Дона и Нижней Волги, но и южноуральские племена скифской эпохи. При этом исследователи прекрасно осознают отличие указанных обитателей Южного Приуралья от собственно савроматов в том понимании этого народа, какое содержится в повествовании Геродота. Именно на базе южноуральских племён, обладавших этой «савроматоидной» культурой, со временем сложились те самые племена сарматов, которые в ІІІ-ІІ вв. до н.э. начали внедрение на территорию Скифии.

Что касается других обитателей евразийского степного пояса скифской эпохи, то, в отличие от савроматов донского левобережья, скорее всего, как мы видели, связанных происхождением с собственно скифами, их можно относить к народам скифского круга, но в сугубо расширительном применении этого термина. В какой мере тот или иной из этих народов связан с настоящими скифами также и этногенетически, мы можем лишь предполагать, не имея для окончательных выводов на этот счёт по-настоящему достоверных данных, тем более что даже реальная этнонимия этих народов нам, по существу, неизвестна. Тем не менее следует отметить достаточно распространённое мнение, что большую часть кочевого и некоторые группы осёдлого населения азиатской части степей Евразии, как и европейских скифов и савроматов, составляли носители восточноиранских диалектов.

В истории кочевых племён азиатской части евразийских степей выделяется несколько последовательных этапов, из которых к тематике данной главы непосредственное отношение имеет первый период. Его нижняя граница ещё до конца не определена и колеблется от середины VIII до середины VII в., а верхняя приходится на рубеж IV-ІІІ вв. до н.э.

Для обитателей азиатской части евразийских степей скифской эпохи самым распространённым являлось название «саки». Оно засвидетельствовано как в греческих, так и в древнеперсидских текстах, но если в первых оно, без сомнения, представляло заимствование, то относительно вторых неясно, отражало ли оно самоназвание каких-то обитателей Средней и Центральной Азии или их

(567/568)

именование персами. Существует мнение, что название «саки» прилагалось к различным степным народам и имело в персидском языке значение «кочевники». Ряд исследователей, напротив, полагают, что по крайней мере для некоторых обозначаемых этим именем народов оно являлось самоназванием, а на остальных распространялось как обобщающий термин. Часто его считают синонимом названия «скифы» в его расширительном значении. Подтверждает такое толкование и замечание Геродота (VII, 64), что персы всех скифов называют саками.

В персидской среде имя «саки» («сака») употреблялось не только само по себе, но зачастую сопровождалось и различными дополнительными определениями, служившими для обозначения разных народов. Так, в древнеперсидских источниках фигурируют саки тиграхауда (острошапочные), саки хаумаварга (почитающие напиток хаома), саки, «которые за Согдом» и, наконец, саки заморские. К сожалению, все попытки локализации современной наукой большинства из перечисленных племенных образований сталкиваются с наличием и иных, по существу не менее правомерных вариантов. Так, заморских саков исследователи, как правило, склонны отождествлять с причерноморскими скифами, но встречается и мнение, что этот народ обитал на восточном побережье Каспийского или даже Аральского моря. Остальные фигурирующие в древнеперсидских текстах сакские племена абсолютное большинство исследователей помещают в восточной части Средней Азии и в некоторых сопредельных областях, к примеру — на западе современного китайского Восточного Туркестана.

Помимо древнеперсидских источников племена саков упоминаются и в других традициях. Так, практически общепринятым является толкование этнонима сэ древнекитайских текстов как тождественного тому же имени «саки». Очень важны многочисленные упоминания саков в античной традиции, куда оно, судя по всему, попало из персидских источников. Здесь его прилагали лишь к обитателям азиатской части евразийской степной зоны, как правило придавая ему в этих пределах обобщённое содержание. Лишь фигурирующих в античных текстах амюргийских саков принято отождествлять с определённым народом и идентифицировать с саками хаумаварга персидской традиции.

В связи с описанием древних обитателей Средней Азии следует упомянуть и ещё одно название — массагетов. Этот народ фигурирует лишь в античных источниках и, как правило, упоминается отдельно от саков. Однако сохранившиеся в этих текстах свидетельства о зоне обитания этого народа, а также о массагетских обычаях и привычках позволяют включать этот народ в число племён скифо-сакского круга. Бесспорными данными о его локализации мы не располагаем, но, скорее всего, массагетов следует помещать на западной окраине того среднеазиатского региона, который античная традиция отдает сакам, — возможно, на восточном побережье Каспийского моря. Не случайно исследователи нового времени часто отождествляют массагетов с одной из сакских группировок — саками хаумаварга либо саками тиграхауда.

В разных письменных источниках фигурирует и ещё одна группа среднеазиатских племён сакского круга— дахи (даи), по крайней мере со времени царя Ксеркса числящиеся среди народов, подвластных Ахеменидской державе. Судя

(568/569)

по всему, территория их обитания также находилась в юго-западных областях Средней Азии.

Свидетельства некоторых древних письменных источников могут быть предположительно соотнесены с теми азиатскими кочевниками, которые обитали севернее сако-массагетских племён Средней Азии. К ним, судя по всему, следует в первую очередь относить исседонов, о которых уже упоминалось в связи с проблемой происхождения европейских скифов. О территории обитания этого народа можно, в частности, судить по данным Геродота, но другие авторы помещают восточный предел ареала расселения исседонов гораздо восточнее, и, судя по всему, такой подход имеет определённые основания. Ряд исследователей наряду с исседонами относят к числу обитателей азиатских степей также аргиппеев и аримаспов; однако многие данные заставляют смещать зону обитания двух этих народов не на восток, а на северо-восток от степей Восточной Европы и по этой причине исключать их из числа обитателей степной зоны.

Описывая территорию распространения различных степных племён сакского круга в интересующее нас время, древние источники касаются и некоторых эпизодов истории кочевых народов Средней Азии. Один из интересных для нашей темы сюжетов содержится в сочинениях разных античных авторов — в частности, Геродота и Помпея Трога — и связан с концом правления создателя Ахеменидской державы Кира Великого. В рассказе Помпея Трога, сохранившемся в кратком изложении позднеантичного писателя Юстина (I, 1-13), этот эпизод описан как связанный с народом, названным его европейским именем — скифами, что подкрепляет представление о связи между скифами и саками. Геродот же (I, 211-214) именно фигурирующий в аналогичном рассказе народ называет массагетами. Во всех версиях интересующего нас рассказа повествуется о том, как Кир вознамерился присоединить к своей обретающей всё большее могущество державе земли этого среднеазиатского народа. Поначалу, как рассказывает Геродот, он попытался достичь этого заключением брачного союза с царицей массагетов Томирис, но та отвергла его предложение. Тогда Кир вступил в войну с массагетами и в ходе начавшегося сражения захватил в плен сына массагетской царицы, носившего имя Спаргапис. Не вынеся такого позора, Спаргапис покончил с собой. После этого Томирис сама возглавила собранное ею огромное войско массагетов и начала решающее сражение против персов. Сперва удача поочередно улыбалась то одной, то другой стороне, но затем персы потерпели решительное поражение, а сам Кир был убит. Тогда Томирис наполнила человеческой кровью винный бурдюк и бросила в него отрезанную голову персидского царя со словами: «Теперь ты можешь досыта напиться той крови, которой так жаждал». У Помпея Трога — Юстина рассказ об этом событии в основном схож с Геродотовой версией, хотя содержит и некоторые отличия.

Судя по характеру этого повествования, оно, скорее всего, в значительной мере опирается на местный племенной (а возможно — в какой-то мере и на древнеперсидский) фольклор. Но содержащееся в приведённых источниках свидетельство о попытке Кира покорить среднеазиатские племена сакского круга, видимо, соответствует действительности.

(569/570)

Второй заслуживающий нашего внимания эпизод сакской истории, данные о котором известны из источников, сохранился уже не в античном, а в древнеперсидском тексте. Это описанный в последнем, пятом столбце знаменитой Бехистунской надписи ахеменидского царя Дария I эпизод его правления, связанный с борьбой этого царя против племени саков тиграхауда (острошапочных). По данным этой надписи, борьба завершилась поражением названного племени и пленением его вождя по имени Скунха. Конечно, необходимо принять во внимание панегирический характер этого текста, но наличие в нём рационального зерна — существенных для науки данных о покорении персами упомянутого народа — очевидно.

В других древнеперсидских надписях говорится о вхождении в державу Ахеменидов помимо саков острошапочных также «саков, которые за Согдом», судя по всему, обитавших на крайнем северном рубеже этой державы, и саков хаумаварга. Не исключено, впрочем, что во всех этих текстах запечатлено официальное представление персидских владык о среднеазиатском пределе их владений, в действительности не вполне отвечающее реальности. Впрочем, кое-что в источниках подтверждает сведения о наличии саков в числе обитателей Персидской державы. Так, в сообщениях о персидской истории времён царя Ксеркса — в частности, в сочинении Геродота — имеются свидетельства о вхождении саков в состав ахеменидского войска.

Возвращаясь к вопросу о картине расселения кочевых племён скифской эпохи, обитавших в Азии, следует сказать, что его, конечно, необходимо решать, опираясь не только на письменные источники, но и на не менее существенные данные археологии. К сакским традиционно принято относить археологические памятники, соответствующие уже указанным географическим и хронологическим критериям расселения саков и имеющие в своём инвентаре элементы «скифской триады». Хотя значение последнего признака для аргументации такого толкования азиатских древностей порой оспаривается, практически при определении ареала обитания сакских племён он учитывается повсеместно.

Одну из приписываемых сакам областей Средней Азии составляет Приаралье, в том числе низовья Сырдарьи и Амударьи. В предыдущих главах уже отмечалось, что продвижение через эти земли на юг первых волн скотоводов индоиранской и иранской языковой принадлежности произошло ещё в середине и второй половине II тысячелетия до н.э. Появление в Приаралье племён сакского круга, судя по всему, связано с ещё одной миграционной волной этих народов.

В этой зоне известен ряд групп памятников, в культурном отношении несколько отличающихся друг от друга, что связано как с этническим многообразием населения, обитавшего здесь в досакский период, так и с особенностями природных условий, определившими различия в хозяйстве отдельных групп саков. В левобережье Нижней Амударьи исследована группа курганных могильников Сакар-чага, которую часто характеризуют как одну из наиболее ранних среди культур сакского круга в Приаралье. Зафиксированный здесь погребальный обряд генетически связан с евразийскими степями, а в инвентаре хорошо представлены элементы «скифской триады» — типичные предметы вооружения и детали конской сбруи, а также произведения в характерном «зверином стиле»,

(570/571)

89.
Фрагмент войлочного [прим. сайта: здесь ошибка, правильно – ворсового] ковра из Пазырыкского кургана №5.

(Открыть в новом окне)

(571/572)

лишь отдалённо напоминающие европейские образцы. Мелкие курганы погребений рядового населения группировались вокруг более крупных, судя по всему, оставленных представителями местной элиты.

В Присарыкамышской дельте Амударьи с VІІ-V вв. до н.э. известна также куюсайская культура, носители которой не были классическими кочевниками, а занимались также и земледелием. Предполагается, что при сложении этой группы населения одним из компонентов явились сакские племена. Масштабные исследования ведутся также по старому руслу Амударьи — Узбою, а также на плато Устюрт и на полуострове Мангышлак. Культура тамошних скотоводов, представленная могильниками и культовыми сооружениями, несколько отлична от той, что известна в низовьях Амударьи. В V в. до н.э. здесь появилась ещё одна группа скотоводов, в культуре которой помимо названных памятников известны и каменные антропоморфные изваяния.

В низовьях Сырдарьи сакская культура известна по уже упомянутым при анализе разных концепций происхождения скифов курганным могильникам Южный Тагискен и Уйгарак. Обнаруженные здесь элементы «скифской триады» представляют как традицию евразийского степного пояса в целом, так и специфику данной группы. В отличие от Южного Приаралья образ жизни местного населения был полуосёдлым. Особенно тесные сношения связывали его с обитателями Южного Приуралья. Материалы Уйгарака содержат данные о такой же трёхчленной социальной структуре общества, какую выше мы отметили у европейских скифов.

Сопоставление письменных и археологических данных позволяет предположительно связывать кочевнические памятники запада Средней Азии с саками тиграхауда и массагетами.

К древностям сакского круга, скорее всего, принадлежат также единичные курганы и отдельные случайные находки из Ташкентского оазиса и соседних с ним районов Южного Казахстана между Средней Сырдарьёй и хребтом Каратау. Отдельные найденные здесь предметы позволяют говорить о распространении в этом регионе уже неоднократно упоминавшейся «скифской триады». Не исключено, что именно здешние племена именовались в ахеменидских надписях «саками, которые за Согдом». Но гораздо определённее о связи с саками можно говорить относительно курганных могильников, обнаруженных в юго-восточной части Среднеазиатско-Казахстанского региона. В это число входят памятники Семиречья, Тянь-Шаня и Памира. Скорее всего, в основном эти племена принадлежали к числу саков хаумаварга.

Принято считать, что культура сакского типа в этом регионе, имея некоторое сходство с культурой иных областей Средней Азии, отличается и определённым своеобразием. В Семиречье и на Тянь-Шане памятники ранних кочевников известны как в виде огромных курганных полей, так и в виде небольших групп могильных насыпей. В раннесакское время погребальные сооружения представлены простыми ямами и каменными ящиками; начинают здесь появляться и подбои. Инвентарь в это время достаточно беден, оружия в нём почти нет. Зато в этом регионе известны клады с предметами конского убора. Среди случайных находок представлены бронзовые и железные акинаки и отдельные произведения «звериного стиля».

(572/573)

Позже в Семиреченско-Тянь-Шаньском регионе резко увеличивается население, появляются колоссальные курганы типа Иссыка и Бесшатыра. Эти крупные курганы свидетельствуют о дальнейшем социальном развитии здешнего общества. Найденное в Иссыкском кургане знаменитое захоронение человека в золотом облачении поначалу датировалось V в. до н.э., а затем было отнесено к рубежу ІV-ІІІ вв., что, скорее всего, соответствует действительности. Очень много здесь и рядовых погребений, а также кладов. В их составе самыми замечательными предметами являются бронзовые котлы и жертвенники, часто украшенные изображениями животных. Несколько отличающиеся памятники сакского круга исследованы также в Фергане и её окрестностях.

Памятники, принадлежавшие кочевникам-скотоводам, культурно связанным с сакским миром, известны и на Памире. Сюда, на высокое нагорье, отделённое хребтами от внешнего мира, скотоводы стали проникать довольно рано, но основная масса здешних захоронений относится к V-ІІІ вв. до н.э. Главным отличием саков Памира от других обитателей сакского ареала является помещение их тел в могилах в скорченном положении. Антропологически сакское население Памира также существенно отличается от обитателей смежных регионов, что позволяет многим исследователям предполагать иное происхождение тамошнего населения. Иногда его этногенез связывают с северо-восточными областями региона, в частности — с Тувой, однако другие специалисты склонны говорить о связи памирских саков с территорией Афганистана и Северной Индии.

Если, как уже говорилось, ахеменидские источники ограничивают зону обитания азиатских саков пределами Средней Азии и, возможно, некоторыми сопредельными областями, то в современной археологической литературе этот этноним применяется гораздо шире — им наряду с термином «скифы» принято обозначать всех обитателей азиатских степей, имевших в своей культуре предметы «скифской триады». Поскольку этнонимия этих народов нам практически неизвестна или определяется крайне гипотетично, все народы этого круга в литературе обозначаются лишь условными наименованиями оставленных ими культур.

Одну из них представляет так называемая тасмолинская культура, занимавшая степи Центрального Казахстана и, как и большинство культур скифского круга, датируемая VII-III вв. до н.э. Среди наиболее характерных особенностей тасмолинских погребальных сооружений следует назвать так называемые курганы «с усами» — каменными грядами, отходящими от самого кургана и направленными на определённые точки горизонта, связанные, скорее всего, с поворотными точками годового солнечного цикла. При этом часто в малом кургане, сопровождающем такое погребальное сооружение и помещённом между его «усами», находят захоронение верхового коня.

Погребальный инвентарь памятников тасмолинской культуры включает категории, составляющие всё ту же «скифскую триаду», но выполненные в несколько своеобразной манере. В полной мере это относится, в частности, к тасмолинскому «звериному стилю». Широко представлены в курганах тасмолинской культуры и каменные блюда, обычно трактуемые в археологической литературе как жертвенники. Среди существующих в современной науке гипотез об этниче-

(573/574)

ской атрибуции тасмолинской культуры наибольшего внимания заслуживает, как представляется, мнение о её принадлежности исседонам.

Значительно иной предстает культура кочевников Северо-Восточного Казахстана, по мнению ряда исследователей, напрямую входивших в сакский племенной союз. Такое толкование достаточно спорно, но необходимо согласиться с тем, что представленное в этом регионе искусство «звериного стиля» в самом деле имеет явное сходство со скифо-сакским искусством. Наибольший интерес с этой точки зрения представляет комплекс знаменитого кургана, исследованного в Чиликтинской долине близ оз. Зайсан. Могильное сооружение в этом кургане представляло обширную бревенчатую камеру, несколько углублённую в землю. Несмотря на разграбленность могилы, в ней сохранилось значительное количество золотых изделий, свидетельствующее о нерядовом статусе погребённого в кургане человека. В числе найденных здесь золотых предметов большой интерес представляют профильные фигурки оленя и изображения свернувшейся в кольцо пантеры, выполненные в каноничной для культур скифо-сакского круга манере. Не случайно после раскопок Чиликтинского кургана в течение какого-то времени обсуждался вопрос, не правомерно ли говорить о происхождении скифского искусства именно из этого региона.

Среди евразийских культур скифского круга особый интерес представляет культура Алтая. Оставившее её население в VI в. до н.э., судя по всему, сменило скотоводов, обитавших здесь ранее. Именно этим вновь пришедшим на Алтай кочевникам принадлежат здесь среди прочих курганов знаменитые аристократические комплексы, в силу особенностей их погребальной практики обеспечившие алтайским древностям скифской эпохи широкую известность. Дело в том, что возникновение во многих таких курганах линз вечной мерзлоты способствовало сохранению в их могилах изделий из дерева, кожи, тканей и войлока, обычно в археологических памятниках быстро разрушающихся. Это обеспечило получение учёными уникальных сведений о материальной культуре этих племён, несопоставимых с данными о большинстве обитателей евразийских степей. Мумификация тела погребаемых, широко применявшаяся в этом обществе, способствовала сохранению и татуировки, в которой использовались те же мотивы «звериного стиля», что и в прикладном искусстве древних алтайцев.

В последнее время к материалам курганного некрополя, в 1947-1949 гг. исследованного в знаменитом урочище Пазырык в восточной части Горного Алтая и давшего имя всей культуре этого региона, прибавились сведения о большом количестве как аристократических, так и более скромных могильников. Характерная особенность пазырыкских захоронений — помещение в той же яме, что и деревянный сруб с останками человека, одного или нескольких конских захоронений.

Богатый инвентарь аристократических курганов выявил существование у алтайских племён достаточно широких контактов с разными регионами Древнего Востока — Средней Азией, Китаем, ахеменидским Ираном. Связи с Ираном прослеживаются не только по импортным вещам, но и по влиянию иранского искусства на творчество местных мастеров, заимствовавших от него как орнаментальные мотивы, так и способы воплощения некоторых мифологических

(574/575)

образов. Широкое развитие в пазырыкском искусстве получили изображения животных, выполненные в самобытном местном стиле, лишь в известной мере связанном со «звериным стилем» скифо-сакского мира.

Одним из самых восточных регионов евразийской степи, заселённых племенами с культурой скифо-сакского облика, являлась территория современной Тувы. Её изучение, начатое ещё в первые десятилетия XX в., обрело наибольший размах во второй его половине. Одно из наиболее ярких открытий в тувинской археологии принесли раскопки в Уюкской долине грандиозного аристократического кургана Аржан, всколыхнувшие новую волну дискуссий о хронологии памятников скифской эпохи и о происхождении разных народов скифского круга. К этому памятнику, как представляется, в самом деле вполне приложим термин «царская усыпальница». Это сооружение включает размещённую в центре кургана гробницу, состоящую из двух концентрических квадратных срубов, и свыше 70 расположенных по периферии насыпи камер. Внутренняя камера центральной гробницы имела бревенчатый пол и была перекрыта слоем каменных плит. Она была сокрушительно ограблена, и лишь незначительные сохранившиеся фрагменты позволяют полагать, что первоначально в ней находились две погребальные колоды, содержавшие, скорее всего, мужское и женское захоронения. Во внешнем обводе центральной могилы находилось ещё 8 захоронений, помещённых в малых срубах или погребальных колодах и принадлежавших, судя по всему, людям, сопровождавшим главного умершего в загробный мир. У восточной стены описанной камеры сохранились кости шести царских коней.

Многочисленные камеры, нерегулярно размещённые в несколько рядов по периферии кургана, содержали в основном остатки многочисленных конских захоронений, в некоторых случаях сопровождаемых погребёнными вместе с ними людьми. Принято считать, что эти кони являлись приношениями главному умершему от различных подвластных ему племён. Если принять такое толкование, то оказывается, что погребённый в Аржане вождь властвовал над достаточно крупным племенным объединением.

На протяжении ряда последних десятилетий на территории Тувы был раскопан целый ряд памятников, представляющих разные слои населения того же народа, для погребения одного из вождей которого был сооружён курган Аржан. Они представляют захоронения, совершённые под небольшими каменными насыпями (человеческие костяки размещены в скорченном положении) и содержащие среди предметов инвентаря уздечные наборы, акинаковидные кинжалы, изделия своеобразного варианта евразийского «звериного стиля», т.е. основные предметы «скифской триады» в её местном воплощении. У разных исследователей представленная этими древностями культура получила наименование уюкской или алды-бельской. Выделение этой культуры сделало весьма актуальным обсуждение проблем её датировки и хронологического соотношения древностей скифской эпохи из Тувы и из иных регионов евразийских степей.

Эта проблема находит в современной науке самые разные толкования. Так, датировка Аржана разными учёными колеблется от IX до VII или даже до VI в. до н.э. Как уже отмечалось, при принятии наиболее ранней датировки иногда именно центральноазиатские комплексы аржанского типа трактуют как свиде-

(575/576)

тельство зарождения здесь той самой скифской культуры, которая в дальнейшем распространилась на запад вплоть до Северного Причерноморья. Омоложение же даты Аржана позволяет отрицать связь происхождения этой культуры именно с Тувой и предполагать её проникновение с запада либо (что скорее) говорить об алды-бельской (уюкской) культуре как об одной из многих степных культур, сложившихся на местной основе и, как и другие культуры степей, воспринявших при этом однотипные элементы, превратившие разноэгничное население этого региона в своеобразный культурный континуум. Позже, с V в. до н.э., на территории Тувы получает распространение другая культура скифского типа — саглынская.

Говоря о евразийских степных культурах скифской эпохи, необходимо вспомнить и о так называемой тагарской культуре, лучше всего представленной в Минусинской котловине по течению Енисея. Она интересна прежде всего тем, что, являясь по инвентарю типичной культурой скифо-сакского типа, была не кочевнической, а комплексной земледельческо-скотоводческой. Поэтому памятники здешнего населения представлены не только могильными комплексами, но и поселениями, в том числе укреплёнными городищами. Другой характерной особенностью тагарской культуры являлось необычайно высокое развитие металлургии бронзы, что привело даже к значительному запаздыванию перехода тамошнего населения к производству железных видов оружия и орудий. В результате оружие типично скифоидных форм, в том числе кинжалы типа акинака, копья, топоры и клевцы, здесь изготавливалось не из характерного для остального скифо-сакского мира железа, а из бронзы, причём имело весьма высокую художественную орнаментацию. То же следует сказать о произведениях «звериного стиля».

Как и у большинства кочевых племён скифского мира, у племён тагарской культуры существовала традиция возведения крупных курганов для погребения представителей знати. Такова, к примеру, группа больших курганов V-IV вв. до н.э. в урочище Салбык.

Завершая эту главу, следует подчеркнуть, что в ней упомянуты далеко не все народы евразийских степей, связанные с культурным континуумом кочевников скифо-сакского круга. Однако приведённых данных достаточно, чтобы читателю стал понятен характер соотношения всех их между собой. Из всего сказанного видно, что многие из этих племён не связаны общностью генезиса и что их культуры обрели определённое сходство лишь в процессе хозяйственного, бытового, культурного или даже военного взаимодействия. При этом в круг сближающих все эти культуры черт вошли элементы разного происхождения, привнесённые в общее наследие из культурного арсенала самых разных народов. В то же время

90. Деревянный и роговой элементы конской узды из Пазырыкских курганов №1 и 2 [прим. сайта: всё – дерево из кург. №1].

91. Курган Аржан. План погребального сооружения. ↓

(Открыть в новом окне)

(576/577)

[Илл. 90, 91]

(577/578)

многие особенности той или иной из степных культур продолжали сохраняться, и дальнейшее сопоставление всех входящих в степной континуум народов обещает и дальнейшее уяснение процесса их взаимодействия.

Что касается истории взаимоотношений между кочевыми по преимуществу народами евразийских степей скифо-сакского времени и цивилизациями древнего Ближнего Востока, то рассмотренные материалы свидетельствуют, что контакты между ними представляли неотъемлемый элемент их исторического развития. В них были втянуты многие племена, народы и государства. Несмотря на неодинаковый социально-экономический и культурный уровень контактировавших между собой народов этих двух регионов, проявления этих связей не были исключительно односторонними — в виде влияний, идущих с древнего Ближнего Востока в северные степные области. Если древневосточные цивилизации оказывали активное влияние на социальное и культурное развитие кочевников, то и степные народы, в свою очередь, способствовали становлению в восточных государствах некоторых элементов нового — кочевого — хозяйства, а также знакомству с неизвестными здесь прежде тактикой ведения конного боя и рядом форм вооружения и конского убранства. Это влияние кочевой степи стало одним из залогов успеха государств древнего Ближнего Востока в деле дальнейшего завоевания соседних народов.

наверх