А.Н. Грабар
Несколько слов воспоминаний о Якове Ивановиче Смирнове.
Прошло более полувека с тех пор, как я встречался с Яковом Ивановичем Смирновым. Я знал его в 1916-1917 годах, будучи студентом Петроградского университета, тогда как он был хранителем Эрмитажа и профессором, и эта разница в возрасте и положении, конечно, не способствовала сближению. Другими словами, я встречался с Яковом Ивановичем мало. Я не был ни его сотрудником, ни даже его прямым учеником, и к тому же наши встречи продолжались недолго.
Поэтому, если я принял любезное предложение Алисы Владимировны Банк написать эти строки, то только потому, что теперь, вероятно, осталось в живых очень мало людей, знавших Якова Ивановича, особенно из тех, кому случилось работать в области знаний, общей с тою, в которой Яков Иванович был одним из самых замечательных знатоков. Поэтому, может быть, и мои скромные воспоминания помогут оживить посвящённое ему юбилейное издание.
Начну с того, что мне самому теперь уже 81 год, и что в моей долгой жизни мне приходилось постоянно встречаться и общаться с многочисленными археологами, историками и историками древних искусств многих стран и частью весьма выдающимися учёными; но я с полной уверенностью могу утверждать, что Яков Иванович был самым одарённым, блестящим и оригинальным представителем этой международной семьи учёных. Он обладал
Я.И. Смирнов в хранилище восточного серебра.
(Открыть в новом окне)
особым даром проницательности, и его огромное знание и эрудиция неизменно служили его творческому сознанию и его неутомимой работоспособности под строгим контролем научного метода.
Везде на Западе все учёные знают о заслугах Якова Ивановича в области византиноведения и ориенталистики, и я потому не вхожу в подробности относительно этих заслуг.
Но я не забуду об одной беседе с моим французским учителем и коллегой, известным эллинистом Полем Пердризе, который как-то, говоря о своей молодости, проведённой частью в Греции, неожиданно сказал: «Я тогда пешком, с мешком за плечами, месяцами бродил по Греции, в поисках памятников и надписей древней Эллады. И я знаю только одного такого же молодого эллиниста, бродившего по
(7/8)
Греции с той же целью, которого я встретил и с ним подружился, — это был один русский студент, Яков Смирнов». Пердризе восхищался его умом, талантом и преданностью науке.
Ещё в Петрограде мне как-то говорил об этих странствиях и сам Яков Иванович, который пытался иногда прилагать к практике сведения, почерпнутые из наблюдений над древними памятниками. Так, он знал по ассирийским рельефам, что ассирийцы переплывали Тигр или Евфрат на бурдюках, надутых воздухом, и он пытался сделать то же для переправы через одну из закавказских рек. Нагруженный аппаратами, он сел верхом на такой бурдюк и дал себя толкнуть к середине реки... Но опыт не удался, Яков Иванович соскользнул с бурдюка в воду, и все аппараты погибли в воде.
Я люблю также вспоминать эпизод с рисунками Якова Ивановича, сделанными им во время его странствований по Малой Азии. Он передал их знаменитому австрийцу Иосифу Стжиговскому, который на их основании написал одну из самых интересных глав своей известной книги «Orient der Rom». В ней воспроизведены рисунки Якова Ивановича, и каждому, кто умеет читать русскую скоропись, нетрудно прочитать надписи, окружающие эти рисунки.
Об этом мне говорил когда-то Н.П. Кондаков, который считал Якова Ивановича своим лучшим учеником и ставил его — не без основания — выше всех других своих учеников. Кондаков был человек суровый, но мне довелось его видеть со слезами на глазах. Эти единственные слезы Никодима Павловича были пролиты им в моем присутствии, в день, когда он узнал, будучи в Софии, о смерти Я.И. Смирнова.
Он вспоминал о нём не раз, и между прочим, об их совместной поездке за границу. Кондаков взял его на свой счёт (как позже Н.П. Сычёва) и водил по музеям. Но и тот, и другой обладали неукротимым упорством. Кондаков рассказывал: «Я ему говорю: — Яков, смотри сюда, вот на эту витрину! А Яков морду воротит» (привожу дословно, как пример кондаковской нежности, выражавшейся в притворно грубой форме).
Что же касается меня, то, кроме самой высокой оценки всех работ Якова Ивановича, которые были напечатаны (не хранятся ли в Эрмитаже какие-нибудь его ненапечатанные статьи или заметки?), я храню память о наших с ним частых встречах в 1916-1917 годах, в так называемом (тогда) «Кабинете древностей» Петроградского университета.
В этом «кабинете» была библиотека, и днём профессора и студенты там объединялись постоянно. Но после ужина, поздно вечером, туда приходили только особенно усердные студенты, которым удавалось получить ключ от «кабинета», и Яков Иванович. Он днём работал в Эрмитаже, а вечером и ночью сидел рядом с одним-двумя студентами в нашем «кабинете», принося с собой груды книг. Мы работали молча, иногда — и скорее часто — Яков Иванович вызывал нас на беседу, учил, показывал, объяснял при помощи приносимых им книг. И мне кажется теперь и всегда казалось, что самыми интересными и редкими сведениями о нашей науке я обязан тем научным беседам в «Кабинете древностей», которыми руководил по-товарищески Яков Иванович и которые проходили под знаком его таланта и эрудиции. Само собой, он никогда не давал нам почувствовать разницу в возрасте и уровне наших знаний. Мы беседовали свободно, как сообщники в одном общем деле, и поэтому его наука переливалась в наше сознание легко и закреплялась в нём навсегда.
Как мы все, я знаю, что не следует (потому что это всегда субъективно) классифицировать по каким-то рангам учёных, но в моём сознании Я.И. Смирнов стоит на первом месте среди русских учёных, работавших в области археологии Древнего Востока и Византии, — самым талантливым и самым оригинальным. Можно только пожалеть, что, при всем своём трудолюбии, он не спешил печатать плоды своих разысканий и наблюдений, из которых многое никогда не увидело света.
|